– Приезжай. – Жанна, равнодушно посматривая по сторонам, назвала адрес. Место было далекое. Почти край Москвы.

– Я утром заеду. – Владимир все еще не был уверен в правильности своих шагов. Жанна в ответ лишь пожала плечами.

Утром Свиягин позвонил в обшарпанную, обитую столетним дерматином дверь. Вид лестничной площадки его шокировал. С потолка свисали провода, стены были расписаны краской. «Ну и дыра!» Свиягин принюхался: в довершение ко всему пахло кошками. На его звонок никто не ответил. Прошло несколько минут, Владимир уже повернул к лифту, когда дверь наконец открылась и на пороге показалась заспанная Жанна. Она была в пижаме, босиком. Владимир успел только заметить яркий лак и очень узкие ступни.

– А, это ты, проходи…

Она повернулась спиной и проследовала в комнату, где легла в постель, укрылась почти с головой и затихла. Владимир смущенно прошел в старую, запущенную квартиру. В ней были порядок и бедность. Войдя в комнату, где лежала укрытая Жанна, он в нерешительности остановился. Всю дорогу Владимир представлял, как он войдет, как ему предложат чай или кофе, как они начнут разговор, который должен привести обоих в постель. Свиягин волновался, как бы не вышло неловкости. А тут…

– Ну, ты долго будешь так стоять?! – голова Жанны показалась из-под одеяла. – Или раздевайся, или уходи… не мешай.

Свиягин еще немного потоптался на месте и стал стягивать носки – он точно помнил наказ одного старого отцовского приятеля: «Начинать раздеваться надо с носков. Женщина никогда не должна тебя видеть в них!»

Все, что происходило дальше, повергло Свиягина в недоумение. Он, оказывается, сексуальный гигант. Любовный марафон продолжался несколько часов. Жанна, потерявшая голову, извивалась в его объятиях, кричала, стонала и царапалась. Последнее особенно обеспокоило Свиягина. Семья для него была очень важна, а своим приключениям он никогда не придавал особого значения. И сейчас ему казалось, что он выйдет из этой старой квартиры, из этого вонючего подъезда, и все приоритеты займут положенное место. Однако вышел Свиягин не скоро. И не один, а с Жанной. Они спешили обедать, потом в кино, затем опять заехали к ней. Только поздно ночью Владимир открыл своим ключом дверь и, крадучись, пробрался в ванную. Там Свиягин, присев на любимый пуфик жены, задумался о том, что же с ним происходит уже третий месяц. И пришел к выводу, что он влюбился в эту резкую, прямолинейную, красивую брюнетку. Влюбился в ее уверенную осанку, широкий шаг, решительные жесты. Ему нравилось, что она всегда точно знает, что имеет смысл делать, а что даже не стоит и начинать. Жанна совершенно случайно дала ему пару очень разумных советов по части взаимоотношений с тогдашними компаньонами.

– С какого переляку ты будешь брать его родственника на работу? Казачок-то засланный может оказаться! У тебя же руки будут связаны!

Так в нескольких предложениях Жанна разрешила проблему, над которой Свиягин мучился неделю: сложно было отказать близкому другу и акционеру. Она тут же отмела все моральные сомнения, выпятив чисто экономические нерезоны этого поступка. Жанна была эффектной, на нее оглядывались на улице, с ней нельзя было сидеть в ресторане – головы мужчин, да и женщин, всегда оказывались повернуты в ее сторону. Правда, иногда самоуверенную девушку «заносило», и она попадала в ситуации немного неловкие, но Свиягина это только умиляло. На антикварной выставке она подошла к владельцу картины Кандинского и, указывая на продаваемый предмет стоимостью миллион долларов, спросила:

– Скажите, а такой парной картины у вас нет – нам в фойе второго этажа повесить надо.

Жанна думала, что Владимир ее не слышит, и решила немного «поиграть» в богатую покупательницу. Хозяин галереи, старый ассириец, внимательно посмотрел на странную даму и мягко заметил:

– Покупать что-то парное для фойе лучше всего на вернисаже в Измайлове.

Жанна фыркнула и удалилась. Свиягин улыбнулся в свои пшеничные усы. Их заставила его отпустить Жанна, сам Владимир считал, что они делают его похожим на моржа.

В постели любовница била все рекорды по раскованности и бесстыдству. Свиягин, утомленный семейной обыденностью и случайными невнятными встречами, только изумлялся и радовался вседозволенности. (Быстро забыв, что в период ухаживания за своей супругой ему предлагался почти тот же экстремальный ассортимент ласк.) Роман длился полтора года.

Однажды, сидя в ресторане, Жанна, вздохнув, произнесла как бы в воздух:

– Я так хочу свое дело открыть. Достать бы денег, я бы отработала. Я знаю как, я давно мечтаю о своем салоне.

Владимир, который ерзал уже несколько минут, поскольку на Жанну пялился весь зал, вдруг взглянул на нее и произнес:

– Тебе не дело открывать надо, а угол собственный заиметь сначала.

На следующий день он привез любовнице пакет с деньгами, а еще через месяц она въехала в трехкомнатную стометровую квартиру в доме, который находился в одном дворе с многоэтажкой, где жили Свиягины. «Чтобы далеко не ходить…» – пошутил Владимир.

Идиллия длилась недолго. Как-то утром супруга Свиягина, которая уже подала на развод, потому что знала о романе, квартире и прочем, зло произнесла:

– Попроси любовника своей любовницы не сигналить рано по утрам. Дом спать перестал.

Любовника увидеть оказалось делом простым – он заезжал за Жанной в те дни, когда Свиягин не мог быть у нее. Объяснение получилось бурным, Жанна даже не пыталась отпираться. А самым главным ее аргументом в свою защиту было то, что он ни разу за все время не сделал ей предложения. А ей хочется нормальную семью и детей. На это возразить оказалось нечего, и Свиягин раз и навсегда забыл дорогу в ту сторону. Жена получила развод, деньги и уехала в Штаты вместе с дочкой. Не квартиру или денег было жалко Свиягину – было жаль разрушенной семьи, и было противно, что такая красивая и неглупая женщина оказалась такой банально лживой. Ведь все же он ее любил.

Сейчас, вспоминая эту историю и сравнивая себя того и теперешнего, Свиягин не боялся потерять деньги, квартиру, семью – квартир имелось несколько, денег много, а семьи не было. Владимир боялся потерять Веру. «Она ведь тоже хочет замуж, все женщины этого хотят. Вдруг я ее упущу?! Нет, надо с ней поговорить о свадьбе», – мысли эти посещали его почти каждый день. Пока он не сделал официального предложения.

Но страх перед этим Вериным молчанием у него был. Не то чтобы он боялся каких-то зловещих тайн (у него самого имелись далеко упрятанные воспоминания), а просто понимал, что семья все-таки строится и на прошлом. На историях из детства, историях любви, обид, потерь. А Владимиру казалось, что Вера родилась уже тридцатипятилетней, этакая женщина без прошлого и поэтому с молчаливым будущим. Но, как всегда происходит, самонадеянность влюбленного одержала верх: «Разговорю».

Вера смотрела на высокого, крепкого мужчину, который выстраивал слова о любви, верности и будущем в красивую и достойную речь. Он волновался, но было непонятно, волновал ли его ответ или то, как он выглядит, делая предложение. В душе Веры, холодной и спокойной, появился нерв, который точно так же, как когда-то, вызвал ее внутреннее восклицание: «Получилось! У меня получилось!» Только тогда это было связано с первым, после скитания на площади Павелецкого вокзала, рабочим местом.

Рая навещала свою уфимскую старенькую бабушку, когда ей позвонила Вера:

– Алло, слышишь меня? Ты когда в Москву вернешься?

– Скоро, а что случилось?

– Будешь свидетельницей на моей свадьбе?

На том конце провода раздался восторженный вопль:

– Свиягин сделал тебе предложение?! Поздравляю, Верочка, ты моя… Я вылетаю в Москву через два дня. Прилечу и сразу к тебе.

Рая положила трубку. Она уже соскучилась по Москве, по Вере, по их задушевным разговорам, которые были похожи скорее на устные девичьи дневники. Каждая любила рассказывать даже о самых незначительных событиях в своей жизни. Только в Уфе Рая поняла, как она привязалась к Вере, как ей не хватает рассудительности подруги, ее здравого смысла и воли. «У тебя не характер, а кусок свинца!» – так однажды сказал Ованесян Вере. Сейчас Рая искренне радовалась за подругу. Свиягин, с которым ее познакомила как-то Вера, представлялся ей человеком порядочным, крепко стоящим на ногах. То есть таким, который станет наградой подруге за ее терпение и упорство. «Она уже хлебнула одиночества, главное, чтобы ничего у них не расстроилось». Рая собирала чемоданы и уже предвкушала рассказ Веры о сватовстве.

Родной город подействовал на Раю наилучшим образом. Она возвращалась в Москву похорошевшая, позабывшая своего Никиту, увлеченная романом с уфимским бизнесменом. Они летели вместе в самолете, разговорились, а потом несколько раз встречались в Уфе. Бизнесмен жил на два города – Уфу и Москву, – был не женат и производил впечатление основательного человека. Надо сказать, поездка домой полностью вылечила Раю от иллюзий относительно Никиты и подобных романов вообще. Только теперь она поняла, что ей надоело притворяться юной бесшабашной девицей, любящей все эти рок-н-ролльные шумные тусовки, интересующейся разговорами о молодежных концертах, музыкальных направлениях и о том, что «ШнапС» изменил себе и «движению» и играет почти попсу». Ее это интересовало, как всегда бывает с женщинами, только в контексте отношений с Никитой. Отношений не стало – и эти темы показались скучными, надуманными, бесконечно далекими. Еще Рая, после долгих разговоров с Верой, решила все-таки попробовать поступить на психологический факультет одного частного вуза. Диплом давал возможность работать психологом в компаниях, вести тренинги с сотрудниками. Так далеко Рая не загадывала, но Вера четко и резко сформулировала задачу, стоящую перед подругой:

– Цель! Самое главное – цель. Тогда все, что тебя может напугать, станет незначительным. А твоя цель – помогать людям. Помогать разбираться с их проблемами, настроениями, бедами. – Вера помолчала и добавила: – Вот как ты мне помогла, как разгадала, что я тогдашняя способна была на большее? Ведь угадала, почувствовала, поняла.

Рая была благодарна подруге за поддержку и, пока гостила у родителей, постоянно звонила в Москву, чтобы узнать новости и просто поболтать. Две молодые женщины, так внезапно друг друга нашедшие, стали очень близкими людьми, готовыми в любой момент броситься другу другу на выручку или разделить друг с другом радость, что сейчас и намеревалась сделать Рая. Но, увидев Веру, она осеклась и не решилась произнести слова поздравления.

– Ты странно выглядишь. – Рая по привычке села на подоконник и закурила, пристально посмотрев на Веру. – Вроде бы загорела, похудела, почти невеста, а глаза злые. Неприятности? Или устала? Нет, правда, на счастливую невесту ты мало похожа. Может, пока не поздно, отменишь свадьбу? Таких глаз у тебя не было даже тогда, когда ты у нас появилась.

– Все уже решено, менять что-либо поздно.

Рая покачала головой: вид у невесты был безрадостный, и вовсе не такие глаза она ожидала увидеть.

– Потом, я действительно устала – ресторан все время переполнен. Такое впечатление, что, кроме как у нас, в Москве поесть негде. И юбилей со свадьбой тоже негде отпраздновать.

– Странная ты! Так это твоя заслуга, это ты ресторан в такое место превратила. Ованесян тебя на руках носить готов. Он, кстати, по поводу твоей свадьбы очень переживает. Влюблен старик…

– Знаю. Я и так стараюсь как можно деликатней себя вести.

– Деликатностью тут не поможешь, время нужно… или, как это ни жестоко прозвучит, проблемы. Случись сейчас что-нибудь в ресторане – все сразу позабудет, кинется в бой… Но в его возрасте это уж слишком сильнодействующее лекарство…

Рая замолчала, увидев, что Вера слушает ее невнимательно, что подруга сосредоточена на своих мыслях. Так бывает с людьми, когда они обременены какой-то нехорошей тайной и пока не решили ее открыть другим. Сама Рая за подругу радовалась. Свиягин производил хорошее впечатление. В том, что он любил Веру, сомневаться не приходилось. А ее одиночество, до появления Владимира, уж больно бросалось в глаза. «Может, поссорились… Ну, ничего, помирятся». Рая соскочила с подоконника, обняла Веру и попрощалась.

Уходя из ресторана, она заглянула к Ованесяну:

– Ашот Георгиевич! Родители привет передавали и мед. Башкирский. Что с Верой? Какая-то она убитая.

– Не знаю. К ней ведь так запросто не подойдешь, не спросишь. – Ованесян, сидевший в задумчивости за своим старым столом, в сердцах махнул рукой. – А-а-а, пороть вас надо, пока не выросли, а потом только руками остается развести. Зачем она выходит за него замуж? Что, других нет? Она же ни с кем не встречалась, а как этот появился, так все, сразу под венец. Вера не девочка, времени на ошибки нет. Мне он не нравится. Уж больно похож на моих бывших.

Под словами «мои бывшие» у Ованесяна теперь подразумевались его молодые и жадные компаньоны, с которыми он расстался. Об этом своем решительном и достаточно рискованном шаге старик не пожалел ни минуты. К тому же сразу после их официального разрыва, после подписания всех документов выяснилось, что большая часть заведений убыточна, что там давно следовало навести порядок, но санэпидемстанция брала взятки, о чем тоже стало известно. Одним словом, «старый волк Ашот», как его за глаза называли соратники, опять все сделал вовремя. Правда, еле-еле успел. Цена этой своевременности была высокая: месяц в больнице и месяц в санатории, выплата отступных. Только душевные разговоры с директором любимого ресторана Верой поддерживали его в эти трудные дни. Супруга Маргарита, давно прознавшая про легкомысленную влюбленность своего пожилого супруга, сделала единственный верный шаг в этой ситуации – она подружилась с Верой, звонила ей часто и просила присмотреть за мужем, напоминала о необходимости принять лекарство. Словом, сделала все, чтобы Вере, человеку порядочному и совестливому, и в голову не могло прийти строить «куры» относительно Ованесяна. Но Вера и без этой женской тактики и стратегии не собиралась пользоваться ситуацией. Она все давно поняла и выстроила отношения с Ованесяном как с милым, приятным, но все-таки родственником. И эту линию ни разу не нарушила. Ованесян оценил порядочность Веры, ее принципиальность и теперь пытался быть молодой женщине скорее добрым дядюшкой. Именно поэтому он сначала тайно пытался что-то разузнать о Свиягине, затем несколько раз заговаривал с Верой на тему замужества, но потом махнул рукой и днями в задумчивости просиживал в своем кабинете. Маргарита, супруга, ему пеняла: