Лесли Пирс - Куколка

Но на этот раз о спокойствии не могло быть и речи — когда Мог взяла из буфета чашки, они зазвенели, потому что у нее дрожали руки; даже по кухне она передвигалась немного неуверенно. Когда женщина отодвинула ящик стола, чтобы достать ложки, одну она уронила на пол. Бэлль поняла, что Мог пытается совладать со своими эмоциями и что она так же сбита с толку, напугана и потрясена, как и сама Бэлль.

Мог как раз накрывала чайник красным вязаным чехлом, когда они услышали, как по лестнице в подвал спускается Энни. И Бэлль, и Мог вздрогнули, как будто их поймали за чем-то недозволенным.

— Все в порядке, я не кусаюсь, — успокоила их Энни усталым голосом. — Чашечка чая будет как раз кстати. Я как выжатый лимон.

Бэлль поспешила достать из буфета еще одну чашку и блюдце.

— Наш бордель сегодня открыт? — осторожно поинтересовалась Мог.

Энни села и задумалась на пару секунд.

— Нет, думаю, сегодня мы работать не будем — из уважения к памяти Милли. Она была хорошей девушкой. Нам всем будет ее не хватать.

— А как же ее родители? — спросила Мог. — Я знаю, у Милли была семья. Кто скажет им о ее смерти?

Бэлль отметила резкий тон Мог и почувствовала, что той есть что сказать Энни, поэтому девочка взяла свою чашку и направилась к мягкому креслу, стоящему у плиты, чтобы женщины могли поговорить.

— Только не я. Наверное, обо всем сообщит полиция, — ответила Энни, и впервые в ее голосе послышалась неуверенность. — Неужели они расскажут правду о том, почему и как она умерла? Услышать подобное — настоящий ужас для матери!

— Это верно, — согласилась Мог.

Сейчас, когда Бэлль поняла, кем была Милли, и осознала, что ее мать зарабатывает на подобных ей девушках, девочку несколько удивляло одно обстоятельство: Энни беспокоилась о том, что скажут родственники Милли.

— Может быть, ты напишешь им пару слов? — спросила Энни у Мог.

— Даже если бы я знала, где они живут, разве их утешишь словами? — грустно произнесла та, и Бэлль заметила, как по ее щеке катится слеза. — Как-то я писала письмо для Милли, когда она только начала здесь работать. Приврала, что она моя домработница и вообще хорошая девушка. Милли умоляла меня написать ее матери, чтобы та не волновалась. Сама-то девушка была неграмотной. Но мать Милли ничего не ответила. Милли твердила, что вернется домой, как только подкопит денег, но постоянно все спускала.

— Я думала, ты могла бы сообщить, что она сгорела от лихорадки или ее сбил экипаж, — предложила Энни. — Но если ты не помнишь, где живут ее родители, то ничего не поделаешь.

— Такое ужасное преступление обязательно попадет на первые полосы газет, — резко напомнила ей Мог. — Они все равно узнают правду!

— Мог, перестань! — упрекнула ее Энни. — И без твоих уколов мне не по себе.

— Что правда, то правда: тебе настолько не по себе, что ты запретила дочери рассказывать полиции все, что она видела, а сама вылила на них ушат лжи, описывая внешность убийцы.

Бэлль поразили дерзость и храбрость Мог. Вызывающе вздернув подбородок, она приготовилась к бою. К счастью, Энни, казалось, совершенно пала духом, как будто у нее не было сил на то, чтобы устраивать сцену.

— Я ни словечка Мог не говорила, — подала голос Бэлль, опасаясь, что мама обвинит ее в болтливости. — Она сама догадалась.

— Верно, догадалась. Как только я увидела Бэлль, сразу все поняла — она не умеет лгать так правдоподобно, как ты.

— Прикуси язык! — предупредила Энни.

— А то что? Вышвырнешь меня на улицу? Если я пойду в полицию и расскажу все, что знаю, тогда ты попляшешь. Признайся, зачем ты покрываешь этого человека? Насколько я понимаю, это тот, кого девушки окрестили Боксером?

— Я не хочу обсуждать эту тему в присутствии Бэлль, — прошипела Энни.

— Она и так уже знает, что происходит в этом доме! И узнала это самым отвратительным образом! — бушевала Мог, потрясая сжатым кулаком. — Я умоляла тебя отослать ее в школу, постоянно повторяла, что она рано или поздно обо всем узнает. Но тебе же виднее! Ты полагала, что если держать Бэлль внизу, то она будет оставаться в полном неведении о происходящем. Видит Господь, мне и в голову не приходило, что она может узнать об этом таким ужасным образом! Но даже тупица понял бы, что такая сообразительная девушка, как Бэлль, сама обо всем догадается.

— Мог, ты слишком много себе позволяешь! — осадила ее Энни, но в ее голосе уже не слышалось былого высокомерия.

— Я позволяю себе вольности только потому, что люблю вас с Бэлль, — повысила голос Мог. — Если ты забыла, то я напомню: именно я уговорила Графиню не выбрасывать тебя на улицу, когда обнаружилось, что ты на сносях. Я купала и кормила Бэлль, пока ты ублажала Графиню. Я любила эту девочку как собственную дочь. Я постоянно была рядом с тобой, работала на тебя, обманывала ради тебя, плакала из-за тебя, поддерживала в трудную минуту. Возможно, ты, Энни Купер, и являешься хозяйкой этого дома, но я тот клей, который не дает твоей жизни распасться на куски.

Бэлль никогда не слышала, чтобы спокойная, мягкая Мог кому-нибудь прекословила. От этого девочка и сама расхрабрилась.

Она встала прямо напротив матери.

— Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должна говорить полиции, как на самом деле выглядел убийца, — произнесла она, в упор глядя на мать.

Энни первой опустила глаза.

— Потому что это очень опасный человек. У него связи повсюду. Даже если полиция его поймает и посадит за решетку, он найдет способ до тебя добраться. Я не могу рисковать.

По спине Бэлль пробежал холодок. Не это она ожидала услышать.

— Почему ты не указала ему на дверь, когда он в первый раз распустил руки с девушками? — поинтересовалась Мог, но в ее голосе уже не было резких ноток, как будто она признала свое поражение.

— Я попыталась это сделать, но он мне пригрозил, — сцепив пальцы и не поднимая глаз, ответила Энни. — Он кое-что обо мне разузнал. Когда он стал постоянно спрашивать Милли, казалось, что она не возражала против его грубости. Я думала, что со временем он пресытится и отправится в другой бордель.

— Мне кажется, он ее любил, — вмешалась Бэлль. — Он говорил, что хочет, чтобы они жили вместе.

— Такие, как он, никого не любят! — презрительно воскликнула Энни. — Он бы использовал ее, а потом, когда красивая, но глупенькая Милли надоела бы ему, попросту избавился бы от нее. Уж лучше умереть, чем жить с таким, как он.

Бэлль не могла отделаться от чувства, что ее мать говорила, основываясь на собственном опыте.

— Как его зовут? — спросила Мог.

— Он назвался господином Кентом, но я случайно узнала, что в некоторых кругах он известен как Ястреб. Впрочем, довольно об этом. Девушки целый день просидели в своих комнатах и ничего не ели. Пора им спускаться к ужину. Никому из них ни слова. Вы поняли? Завтра я поговорю с сержантом и узнаю, известно ли им, откуда Милли родом. Если у них нет о ней никаких сведений, я сама займусь похоронами. Это все, что я могу для нее сделать.

Только через четыре дня после убийства Милли Бэлль смогла опять выйти из дому. Полицейские то и дело заглядывали в бордель, чтобы задать очередные вопросы, и Энни была сплошным комком нервов. Боялась она не только полиции, но еще и репортера, который, как поговаривали, снует по Севен-Дайлс и все разнюхивает. Она боялась, что он попытается пробраться в бордель, а потом напечатает о ней грязную статейку, поэтому в борделе клиентов не принимали.

Рози и Мей уехали через два дня после убийства. Сказали, что боятся и вернутся домой, но Мог была уверена, что они просто перейдут работать в другой бордель. Что касается остальных девушек (поскольку времени теперь у них было более чем достаточно), они перестали жаловаться, что боятся оставаться наедине с мужчиной, и стали жаловаться на то, что ничего не зарабатывают. Каждый час вспыхивали ссоры, которые приходилось улаживать Мог. Она пеняла девушкам на то, что они ведут себя как дети.

Бэлль осознавала, что после всего происшедшего чувствует себя вполне сносно. Она не стала биться в истерике и болтать лишнее. Она даже перестала бояться, несмотря на то что все остальные жильцы дома были уверены: они подвергаются смертельной опасности.

Но оказалось, что последствия случившегося всего лишь проявились позднее: на третью ночь Бэлль проснулась оттого, что ей снились кошмары о смерти Милли. Все происходило словно в замедленной съемке, отчего происходящее казалось в тысячу раз страшнее. Потом Бэлль целый день ловила себя на том, что постоянно к этому возвращается — не только к моменту убийства, но и к мыслям о доме, в котором она живет.

В ее голове постоянно проносилось слово «трахаться». Это бранное слово она слышала ежедневно, еще с тех пор как была совсем крошкой. Но теперь, когда она узнала, зачем к ним домой приходят мужчины, оно приобрело зловещий смысл. Некоторые девушки были немногим старше самой Бэлль, и она не могла отделаться от мысли: неужели ее мама хочет, чтобы она тоже стала проституткой?

До убийства Милли девочка вряд ли задумывалась о том, чем занимается ее мама. Возможно, потому что выросла в публичном доме — так дети мясников и владельцев пивных не удивляются тому, чем занимаются их родители. Однако теперь ее не покидала мысль о борделе Энни. Бэлль поймала себя на том, что стала по-другому смотреть на девушек. Ей хотелось спросить их о том, что они чувствуют и почему выбрали именно эту профессию.

Бэлль предположила, что ее мама тоже когда-то работала проституткой, и с большой долей вероятности ее отцом был один из клиентов. Девочка испытывала досаду от своей догадки, хотя этим можно было объяснить холодность Энни. Несмотря на свою юность и наивность, Бэлль понимала, что любая проститутка меньше всего мечтает о ребенке — с рождением детей ее жизнь становится в два раза тяжелее.

До всего происшедшего Бэлль чувствовала уверенность в своих силах и даже некоторое превосходство над соседями. Она жила в чистом уютном доме, умела читать и писать, хорошо одевалась, не болела, и все окружающие отмечали, какая она красивая. Девочка всегда полагала, что ее мечта открыть небольшой шляпный магазинчик вполне осуществима, поэтому постоянно делала в блокноте наброски головных уборов. В будущем она собиралась отправиться к модистке на Стрэнд, упросить ее взять к себе в ученицы и научиться делать шляпки.

Но теперь ее уверенность развеялась. Бэлль чувствовала себя такой же жалкой и никчемной, как и любой уличный беспризорник, который спит под железнодорожным мостом на Виллиерс-стрит или в пустой коробке на рынке Ковент-Гарден.

Как будто владелица шляпного магазина возьмет к себе в мастерицы дочь хозяйки борделя!

Бэлль неожиданно поняла, что все это время напрасно демонстрировала собственное превосходство — должно быть, многие владельцы магазинов в Севен-Дайлс смеялись над ней: только посмотрите на дочь хозяйки борделя, она имеет наглость вести себя надменно, ходить с таким важным видом! Бэлль зарделась при мысли о том, что за ее спиной говорили люди; вероятно, они даже спорили на то, сколько она продержится, прежде чем начнет себя продавать.

Девочка попыталась поговорить об этом с Мог, но та моментально ее осадила.

— Не смей осуждать мать, Бэлль. Ты понятия не имеешь, как тяжело женщине самой зарабатывать себе на жизнь, — раздраженно ответила она. — Уборщицы, швеи, продавщицы — все они так мало получают, а работать приходится очень много. Я не всегда одобряла поступки твоей матери, но на твоем месте не стала бы задирать нос и бежать отсюда. Энни делала все возможное, чтобы свести концы с концами. Я надеюсь, тебе никогда не придется оказаться в ее положении.

Казалось, стены борделя давят на Бэлль, и как она ни старалась отогнать воспоминания о выпученных глазах Милли, о том ужасном человеке, прижимающем член к щеке проститутки, ничего не получалось. Ей отчаянно не хватало свежего воздуха, она устала от постоянных перебранок между девушками, от испуганного лица Энни.

Но больше всего Бэлль хотела увидеть Джимми. По некой необъяснимой словами причине она чувствовала, что он сможет понять, через что ей пришлось пройти.

Девочка надела свою старую серую накидку, отороченную мехом, самые крепкие сапоги и выскользнула через черный ход. Последние три дня снегопада не было, но мороз не спадал, поэтому ни снег, ни лед не растаяли. От былой белоснежной красоты ничего не осталось: снег на дорогах и тротуарах, утрамбованный повозками и экипажами, почернел от грязи и конского навоза. Многие владельцы магазинов посыпали дорожки перед входом солью и песком, чтобы никто не упал — чем еще больше обезобразили улицу.

Бэлль осторожно пробиралась по Монмут-стрит, приподнимая подол юбки, чтобы не запачкаться. Было всего девять часов очередного серого, очень холодного утра, и девочке казалось, что солнце не проглядывало сквозь тучи уже несколько недель.