Поднимаюсь из-за кухонного островка и замираю посреди гостиной. Грант, целый и невредимый, появляется на лестнице в одних штанах и с полотенцем на плечах, которым ерошит влажные волосы.

— Что ты делаешь?...

— Тихо, — прикладываю палец к губам.

Глухой стук повторяется снова.

К нему вдруг прибавляется приглушенный «дзынь».

Глаза Гранта расширяются, и он бросается прямиком к кабинету. Я бегу следом. Моментально определив, откуда доносится звук, Грант отбрасывает тяжелый, бесформенный чехол, обнажая красивый черный рояль.

Копошение, стук и звон моментально становятся громче.

— Будь ты проклят, — восклицает Грант, откидывая крышку рояля. — Да как ты сюда вообще забрался?

— Мяу, — отвечает ему Чарльз.

Кошачий навигатор был бы очень немногословен, если бы существовал в природе.

Кот дергается при виде хозяина, хочет выпрыгнуть, но снова раздается тот самый звук — это натягиваются и вот-вот порвутся струны. Кот-тяжеловес чхать хотел на инструмент, в который залез, но не смог выбраться, запутавшись, как перекормленный окунь в натянутых сетях.

— Не двигайся, усатый бандит. Сейчас я освобожу твой хвост…

— Мяу! — жалобно и громко отвечает кот, когда Грант дергает запутавшуюся лапу.

— Проклятье, Чарльз, отомстил, так отомстил…

Кажется, одна из струн все-таки не выдерживает натяжения и лопается.

Я хочу увидеть противостояние музыканта и котовладельца, но Грант не превращается в разъяренного музыканта, на глазах которого громят любимый рояль. Он хоть и ворчит, но Грант улыбается. Кот нашелся. А его пушистой заднице переживать не о чем.

Может, я теперь даже смогу уговорить Гранта уехать раньше. Или он сможет честно рассказать мне, о чем его предупреждал лейтенант нацгвардии.

— Все, ты свободен!

Чарльз летит мягкой вспышкой из внутренностей рояля. Грант подставляет свои руки, а этот усатый мерзавец бежит мимо. Прямо ко мне. На глазах у законного хозяина.

Подставляю руки пушистым лапкам и беру рыжего бегемота на руки. Он тарахтит, как счетчик Гейгера в радиоактивной зоне, а пристальный взгляд Гранта во мне сейчас действительно прожжет дыру.

— Давай ты его покормишь? — предлагаю.

Потом комнату наполняют медленные глубокие звуки — а я близка к экстазу при виде того, как скользят по клавишам цвета слоновой кости длинные музыкальные пальцы Гранта.

Сначала он нажимает на них нерешительно. Еще бы. Привык играть к темноте, а сейчас разгар дня. А я стою рядом, боясь сделать лишний вдох, чтобы не спугнуть.

Он просто прожимает клавиши, а я даже в этих касаниях слышу истоки ночной музыки. Мне очень хочется спросить, что он играл. Это его собственное сочинение, импровизация или это микс каких-то классических мелодий, но я молчу. Боюсь, что сейчас он захлопнет крышкой, а сверху снова накинет уродливый чехол.

И музыка снова станет уделом ночи, темноты и одиночества.

Но Грант вдруг придвигает ногой к роялю пуф.

Опускается, не прекращая средним пальцем нажимать на одну из клавиш. Судя по его страдальческому выражению лица, нота звучит неправильно, но знаток из меня не очень. Я вижу только музыканта и его руки, которые оживают и принимаются порхать над клавишами. Как напрягаются его голые плечи и как играют мышцы на голой спине. С влажных волос стекает последняя капля, по позвоночнику, исчезая за кромкой мягких штанов.

Он играет все сильнее, кривится, хмурится, пробует, будто исследует, как по-новому может звучать рояль после настройки Чарльзом. Играет всем телом. Наклоняется и немного откидывается назад. Прикрывает глаза, пока пальцы живут собственной жизнью. Высекают икры музыки даже из расстроенного инструмента.

Я не дышу, растворяясь в звучании знакомой музыки. Я ослеплена, но не ярким дневным светом, а тем, что все именно так, как я представляла, пока сидела и вслушивалась в музыку в темноте. И даже лучше.

За роялем Грант даже красивее, чем во время секса.

Различаю тот самый перебор клавиш. Звонкие ноты не вытягивают, я знаю это не потому, что обладаю музыкальным слухом, просто уже слышала эту мелодию. И она была другой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Грант вкладывает в звучание музыки все свое отчаяние. Я слышу биение сердца, слышу за шелестом ветра приближение шторма. Короткие резкие и злые ноты звучат, как предвестники грозы, как гром при ясном небе.

Я дышу в ритм с музыкой. Даже мое сердце сейчас бьется в унисон с этим немного расстроенным роялем.

А потом шторм приходит во всей своей прекрасной, первобытной силе. Мелодия обрушивается на неподготовленную меня впервые в полной своей красоте. От зарождения через кульминацию к освобождению.

Я ощущаю на лице капли дождя, хотя мы стоим в гостиной, а за окном светит солнце. И не сразу понимаю, что это слезы.

Первые слезы за… черт знает, сколько времени.

Я никогда не плакала. С того самого дня, когда слезы не помогли и не спасли, я больше не проронила ни слезинки. Зато теперь во время шторма, который рождается под пальцами Гранта, снова и снова, я не могу остановить бегущие из глаз слезы.

Он ударяет пальцами, сильно, страстно, с чувством. Так сильно, что я вздрагиваю.

А потом оборачивается.

Музыка осекается. Повисает в воздухе последняя оборванная нота.

Я не успела отвернуться или вытереть лицо.

Грант поднимается из-за рояля, его плавной походке сейчас, наверное, завидует даже Чарльз. Не в силах смотреть на него, закрываю глаза, ощущая, как по щекам снова бегут слезы.

Прикосновение его пальца к моей щеке пугает даже сильнее.

Будто он пытается заставить и мое тело тоже петь. Играть, как рояль. Но если инструмент еще можно настроить, то меня — уже вряд ли.

Правда, Гранту удалось заставить мое тело петь. Впервые. А еще плакать.

Я же говорила, что рядом с ним контроль сдает по полной.

Его пальцы ложатся мне на подбородок. От этого простого прикосновения становится так больно в груди, так страшно от того, что может быть дальше, что я слизываю с губ соленые слезы раньше или первой. Не знаю. Может, он и не собирался меня целовать.

Вместо этого он крепко прижимает меня к себе.

Мы впервые стоим так близко друг к другу, и лицом к лицу. Но я по-прежнему не открываю глаз, словно, это поможет сделать вид, что ничего будто бы и не было.

Глава 30

Пятый день завершается так быстро, что я и глазом моргнуть не успеваю. Первым делом мы, конечно, кормим Чарльза, который, как следует, нагулял аппетит, и едим сами — правда, приличной еды в холодильнике все меньше. Мы сами доедаем бананы и сливочное мороженое из морозилки, а вечером Грант приносит от охраны банку томатного супа.

Суп мы разливаем по красивым тарелкам и черпаем ложкой холодным. Это самый вкусный томатный суп из жестяной банки, который я когда-либо ела. Особенно на кухне миллионера.

На самом деле, Грант ходил к охране, чтобы попросить их завтра все-таки съездить в город за продуктами, но в итоге ограбил их самих.

Между рассказами о музыке Грант успокаивает меня, что мой страх беспочвенен. Огонь далеко. Мы можем остаться, но кроме виски и вина в доме больше ничего нет.

После того, как мы разделываемся с добытой банкой супа, мы перемещаемся на диван в гостиной. Глянцевую черную жаровню Грант использует вместо столика, на который ставит бокал с вином. Даже от неработающего огня я все равно держусь, как можно дальше, и свой бокал ставлю на пол.

Весь день говорит только Грант, а я слушаю, потому что это самый интересный разговор на моей памяти.

Он рассказывает мне о своем деле, которое стало для него смыслом жизни. И о котором я раньше никогда не слышала. Каждую минуту у меня возникает столько вопросов, что я сразу понимаю, почему Лана после прочтения короткой статьи в интернете ни в чем так и не разобралась.

— Ты музыкант? — спросила я первое, что пришло на ум, когда Грант отпустил меня.

Требовалось что-нибудь сказать, чтобы разрушить эту густую тишину, которая тянула нас друг другу словно магнитом. Конечно, глупо спрашивать человека, который только что встал из-за рояля, на котором играл, музыкант ли он, но Грант держал рояль в чехле все это время. И этот вопрос мучил меня с самого начала, когда Лана рассказала мне о его бизнесе.

— На самом деле, нет, — с кривой улыбкой ответил Грант. — Играл когда-то в школьном оркестре, потом в одной из мальчишечьих групп. Знаешь, когда парни знают три ноты из семи, но гитару берут, потому что девочкам это нравится? У таких парней еще, как правило, длинные засаленные волосы, которыми они трясут, пока пальцами елозят по грифу, думая, что все девчонки теперь его? Вот я таким же был.

Я не могла представить его таким. Хотя это тоже глупо. Ведь до меня он прожил свои тридцать лет, а после — проживет еще больше. Я — всего лишь семь дней в его жизни, а скольких людей мы забываем на следующий же день после знакомства?

— Но ты ведь играешь! Я слышала! И как играешь! Ты не можешь не быть при этом музыкантом. Кто же ты тогда?

Грант поддевает чехол от рояля, сброшенный на пол, держит его в руках, а после оставляет на полу бесформенной кучей.

Рояль остается стоять открытым, как признание собственного «я». Первый скелет из многих вдруг вытряхнут и продемонстрирован, но я стойко держу язык за зубами, ведь никто не просил доставать и моих скелетов тоже.

— Не знаю, кто я… — вздыхает Грант. — Владелец кота, бизнеса и мужчина. Музыкантом я никогда не был. Хотел… Но так и не стал.

— Но твой бизнес...

Грант позволяет себе лукавую улыбку, и я моментально осекаюсь.

— Наводила обо мне справки, Жаклин? Хотела узнать больше?

— Не я, Лана. Я знаю только то, что твой бизнес связан с музыкой. Больше ничего, — поспешно добавляю я.

И о твоей невесте ничего не знаю.

Он не назвал себя счастливым женихом, когда перебирал самоидентификации. Это хорошо или плохо? Для его невесты, наверное, не очень.

— Мой бизнес действительно связан с музыкой, но, знаешь, каждый уважаемый себя музыкант всегда кривит лоб, когда узнает, чем я зарабатываю на жизнь. И нет, если бы я назвал себя музыкантом, я бы оскорбил всех композиторов и музыкантов вместе взятых!

— Почему? Чем ты занимаешься, что они тебя на дух не переносят?

— Заставляю искусственный интеллект составлять музыку.

Весь остаток дня Грант долго и подробно рассказывает, как пришел к этому. Короткая история свелась бы к тому, что однажды, когда он бежал марафон, — а бегать он любил под музыку, — в самый ненужный момент чертов плеер переключился на другую песню. И Грант сбился с ритма.

— Это так важно? Держать ритм?

— Когда бежишь марафон — да. Когда-то давно я бегал даже с кассетными плеерами. Находил песню с нужным мне ритмом и записывал ее нон-стопом с одной стороны, а потом с другой. И так бежал. Сейчас достаточно нажать пальцем, чтобы у тебя звучала одна и та же песня, когда тебе это нужно, но техника подводит. Песни надоедают. А ритм нужен. Да и не только ритм. Ты знаешь, что такое «поток»?

— Когда тебя что-то прет? И ты готов делать это безостановочно?

— Ну, близко, да. Считается, что в состояние поток можно войти через двадцать пять минут сконцентрированной на одном деле работы. Вот только это мало кому удается. Звуки, дети, семья, коллеги. И бах! Никакого потока, начинай заново. А моя музыка сокращает это время в разы. Мы еще изучаем эти данные, но уже можно осторожно сказать, что речь идет о невероятном повышении концентрации внимании. Представь, что тебе надо всего десять минут и ты в потоке. Ты творишь. Ты свободен.

— Что это за чудо-музыка такая?

— Моя музыка это правильно выстроенный алгоритм, построенный на нейропсихологии. Искусственный интеллект генерирует эти звуковые фоны в режиме реального времени, и невозможно прослушать одну и ту же мелодию дважды. Каждый раз машина создает музыку по-разному.

— Но как вообще она создает музыку? Из чего?

— Из коротких нарезок. Сэмлы, как зовут их в музыке. Их сотни тысячи в базе, и все они подбираются в определенном порядке, чтобы звучать бесконечно, на основе данных каждого пользователя. Алгоритм учитывает все: вкусы человека, которые он указывает при регистрации, погоду в точке пребывания, которую получает по спутнику в ту же секунду, когда человек подключается. Пульс, уровень освещенности и многое, многое другое. Мы разрабатываем возможности, чтобы эти технологии встраивались в автомобили и целые пространства, например, систему умного дома.

— Здесь тоже есть музыка?