— Дышите, мистер Грант, — цедит тренер по медитации. — Вдох… И медленный выдох. 

Мне нужно спокойствие, напоминаю я себе. Это я примчался к тренеру за сеансом медитации, иначе уже стоял бы возле прилавка с дробовиками. «На кого вы планируете охоту?» — спросил бы продавец за прилавком, а я бы ответил: на мудака, который почему-то до сих пор жив.

— Очистите свое сознание, мистер Грант, — выдыхает по слогам тренер. — И расслабьте челюсть. Я слышу, как скрипят ваши зубы.

Острая боль откликается, прошивая левую сторону лица. От коренных зубов до виска, пульсирует в голове, разливаясь свинцом. Расслабиться не получается. В сознании снова и снова всплывают слова Ланы, от которых я пытаюсь очистить свое сознание. 

Она улыбалась мне, когда я покупал ее племянницу в нашу первую встречу. Та самая хозяйка элитного эскортного агентства, которая с еще большим радушием приняла от меня второй платеж.

За секс.

Теперь хозяйка элитного агентства больше не улыбается. Жестом она просит меня остаться на пороге крохотной квартирки, куда я завожу онемевшую Джеки, и сама уводит племянницу в спальню. Ее долго нет, и я опускаюсь на край темно-синего дивана, разглядывая жилище Джеки.

Я удивлен, что Джеки не купается в роскоши. Квартира более чем скромная, и вся она размером с гостиную в особняке. Как у студентки колледжа, которую она могла бы снимать вдвоем с соседкой. Хотя Джеки так и не поступила в колледж, и об этом я узнаю после.

Когда Лана все-таки выходит из спальни.

— Я останусь здесь, с ней, — говорит Лана. — А вы… Думаю, сначала вы должны узнать всю правду, мистер Грант, а после решать, что вы будете делать дальше. 

Она подчеркивает голосом «всю», и я киваю. Всю дорогу до дома Джеки была бледна и молчалива, как обреченная в ловушке мышь. Мы оба понимали, что рубеж лжи пройден, но я надеялся услышать правду от нее. 

— А Джеки вам разрешила? — уточняю. — Это ведь ее тайна. Если она не хочет, чтобы я знал?

Лана распахивает настежь окна и достает портсигар. Вытряхивает сигарету, но не закуривает ее. Мнет в пальцах.

У нее нет зажигалки, простреливает мозг догадкой. Она завязала с курением, хотя все еще носит с собой сигареты. Но не зажигалки.

— Она и не захочет, — отзывается ровно Лана. — Джеки никогда не сможет рассказать вам правду. Она ведь уже пыталась сегодня?

Киваю и пересказываю Лане в двух словах то, что уже знаю. Даже это пугает меня до онемения в солнечном сплетении, неужели может быть хуже?

В ответ Лана продолжает крошить сигарету в пальцах.

Значит, может.

Бегло, простыми словами, без лишних эмоций она рассказывает мне, что произошло с Джеки той ночью, шесть лет назад, после нашей первой встречи, и каждое слово вгрызается в грудь точно выпущенной отравленной стрелой. 

Я был там. 

И мог ее спасти. 

Эта мысль накрывает сознание будто взорвавшаяся граната. В ушах звон, а сердце захлебывается в груди. Сгибаюсь пополам, запуская пальцы в волосы.

Я.

Мог ее спасти.

МОГ. 

Каждое слово, как острая бритва. Режет глубоко. До костей.

— Никто не мог ее спасти, — жестко отрезает Лана. Она впервые переводит взгляд на меня. — И чем быстрее вы перестанете хвататься за несбыточное, мистер Грант, тем лучше. Хватит с нас Джеки, которая по-прежнему живет прошлым. 

Лана стряхивает в окно раскрошенную табачную пыль. Потом тщательно моет руки, избавляясь от запаха сигарет. 

— В моем агентстве никто не курит, — замечает она, перехватывая мой взгляд. 

Вот почему у нее тоже больше нет зажигалок. 

В серых глазах слезы и боль, ярость и обида. Я знаю, что в моих она видит то же самое. Только еще больше. 

— В отличие от Джеки, я прошла весь курс у специалистов, — говорит Лана. — Прорабатывала ее травмы, как свои собственные, чтобы быть в состоянии ей помочь. Хоть как-то… Сама Джеки работать со своими воспоминаниями отказалась. Она замкнулась в себе. Закрыла прошлое на тысячи замков, замуровала двери, настроила вокруг крепостных стен и теперь делает вид, что все в порядке. Но все это ложь. Стоит ей увидеть пламя — ее страх тут как тут. Как зверь в засаде, ее страх всегда готов наброситься и сожрать ее с потрохами. И вы, мистер Грант, теперь олицетворяете этот страх. Пока она вас не помнила, все было в порядке. Но теперь вы оба знаете, что вы — часть ее прошлого, и это рушит все ее защитные баррикады. А Джеки не умеет оставаться наедине со своим ужасом. Вот почему она пыталась сбежать от вас сегодня. Это ее тактика — бежать. Она не смогла сбежать тогда и поэтому раз за разом пытается сделать это сейчас. Но это бег по кругу, и хотя Джеки очень преуспела в этом, она больше не может жить так дальше. Ей нужна помощь, чтобы справиться с этим, одержать верх над прошлым и начать жить, как она могла бы жить, если бы этого не случилось. 

Каждое слово, как скальпель у хирурга. Вскрывает нарыв, выпуская отчаяние наружу.

Понимаю, что вцепился в обивку дивана до боли, а еще что дверь спальни сегодня точно не распахнется. 

— Джеки десятки раз задавалась вопросом: «Почему это случилось именно со мной?», но так же, как и ей, так и вам, мистер Грант, надо перестать думать о том, что в ваших силах было что-то сделать. И чем раньше это произойдет, тем лучше. Примите прошлое. Всё в руках Всевышнего, если на то пошло. 

Кому нужен Бог, который допускает такое?

Лана закрывает окна и завешивает шторы. Я все еще не могу произнести ни слова. Застрявшее в носоглотке дыхание не дает сделать глубокий вдох, а глазные яблоки жжет из-за онемевших век. 

С трудом глотаю и моргаю. Шевелюсь и прихожу к жизни. Хотя бы пытаюсь.

— Знаю, это сложно, но вы должны отказаться от мыслей, которые могли бы отрицать прошлое Джеки. Ваше общее прошлое, мистер Грант. За эти пять лет вы многого добились, но сейчас круг замкнулся — вы снова оказались рядом с ней. И вместо того, чтобы впустую тратить энергию, пытаясь перекроить прошлое, направьте свои силы на то, чтобы построить счастливое будущее. Если вы этого хотите, конечно.

Лана замирает, прислушиваясь, как тревожная мать к тишине, в которую погрузилась квартира. Но сдавленный плач доносится из другой квартиры и он явно детский. Стены здесь тонкие.

Желчь мгновенно заполняет желудок, скручивая узлом внутренности.

— Нет гарантий, что у вас все получится, мистер Грант. Вы можете просто встать и уйти прямо сейчас, — Лана указывает на блестящую черную дверь, как будто я мог забыть, где выход. — Вы были знакомы с другой Джеки: красивой самоуверенной женщиной. Но это ее маска. Роль, которая когда-то помогла ей жить дальше. Я пойму, если вы не готовы возиться с ее проблемами. Джеки застряла в стадии «отрицания», а остальные ступени к выздоровлению быстрыми тоже не будут… Если вам от нее нужен был только секс, что ж, в Городе Ангелов полно желающих раздвинуть перед вами ноги за меньшую сумму.

К чему еще могла все свести хозяйка борделя? Я ведь у нее тоже не печенье покупал.

— Нет, ничего не говорите, мистер Грант. Сейчас будет лучше, если вы уйдете. Джеки спит, и когда действие снотворного закончится, я не хочу, чтобы она видела вас. Она еще не готова к новой встрече с вами. Как и вы, полагаю. Взвесьте «за» и «против». Не мне вам рассказывать, что вас все еще ждет беременная невеста, контракт и блестящее будущее. А у Джеки в багаже только депрессия, посттравматический синдром и десятки клиентов с расширенными контрактами в прошлом. 

Руки сами собой сжимаются в кулаки. 

Мужчины. Десятки мужчин в ее жизни, которые платили сверх контракта, чтобы получить возможность спать с ней. Они ведь тоже никуда не делись, как и моя глухая, слепая ревность. 

— Вижу, что не ошиблась, — замечает Лана, приподняв бровь. — Ваши три миллиона кричали о непомерном эго, а чего стоит просьба выбросить всю одежду? У вас у самого хватает проблем, мистер Грант, и это не тот случай, когда все исправит поцелуй истинной любви. Вам придется через многое пройти, чтобы вывести Джеки к свету… А теперь уходите, мистер Грант. Если вы захотите вернуться, то вы знаете, куда идти…

Слов у меня не было. И я ушел.

* * *

— Дышите, мистер Грант, — врывается в сознание голос тренера по медитациям. — Чувствуете спокойствие? Как расслабляются плечи, а воздух легко проникает в ваше тело?

Я знаю, что еще легче проникает в тело — острый тонкий клинок, который я в своем воображении всаживаю в грудь мудака по имени Сэм, пока расслабляющая китайская музыка звенит в воздухе настойчивым комариным писком.

Йога не помогает. Ярость, обида и боль не исчезают. Пять лет я отталкивал от себя ту, которую мог спасти, если бы не случайная насмешливая фраза. 

Когда возвращаюсь домой, Чарльз ко мне не выходит.

С тех пор, как мы вернулись в город, все, чего я достоин, это лицезреть мохнатую рыжую спину. Кот со мной демонстративно не общается и даже не заходит в спальню, предпочитая одинокие ночи на кушетке в гостиной. Чарльзу тоже нужна Джеки.

Первый стакана виски осушаю залпом. Едкий привкус пепла и желчи не удается перебить даже второй порцией. После выпитого на голодный желудок и при виде насупленной рыжей морды начинаю оправдываться перед Чарльзом, но кот и ухом не ведет. Мое имя в кошачьем черном списке с того самого дня, когда я запихнул его в переноску и увез из горного особняка.

Когда бутылка заканчивается — я иду за второй. Прошлое вспыхивает перед глазами яркими точками, я ненавижу себя и свои выводы, которые привели меня к ошибочной мести, а для Джеки стали точкой невозврата.

После второй бутылки снова пытаюсь медитировать. С алкоголем дела идут лучше и меня все-таки озаряет.

Шатаясь, с кое-как встаю под душ, прямо в одежде. С толку сбивает телефонный звонок, который, впрочем, быстро обрывается, стоит достать разбитый телефон из прилипшей к телу одежды. Капли с перестуком бьются о потухший экран. Купание на пользу ему не пошло, и теперь телефон уж точно окончательно мертв.

Кто звонил, я не видел, но и так чувствую — Дональд. Ведь банкет должен быть в разгаре.

Лана говорила, что я должен как можно скорее принять, смириться, осознать случившееся и жить дальше. Да, наверное, это правильный путь, а еще очевидный для тех, кто уже научился смирению, но я только в самом его начале. Там же, где застряла Джеки.

Первая стадия. Отрицание. Этап, на котором совершаются самые непоправимые ошибки.

Ведь я помню каждую минуту нашего с Джеки разговора и даже того мужика, которому эти пять лет я завидовал.

Именно жгучее чувство справедливости, которая все-таки должна восторжествовать и, если надо, то я ей помогу, гонит меня из душа прямиком в гараж. В той же мокрой одежде. Сейчас лестница по ощущениям больше напоминает винтовую, а еще ее волнообразные ступени почему-то очень скользкие, будто вырублены изо льда. Подхваченная наспех новая бутылка то и дело норовит выскользнуть из мокрых пальцев, по которым стекает вода, пока я спускаюсь в гараж.

Там, глотнув в последний раз для храбрости, сажусь за руль, уверяя себя, что все нормально и после душа я даже протрезвел, ведь кот больше не пытался говорить со мной. 

Заплетающийся язык приводит навигатор в замешательство, а сдавая назад, я вместо ворот въезжаю в стену. Но после пяти просранных лет разбитая фара ничего не значит, и я удваиваю усилия.

Рассвет и полиция возникают в моей жизни одновременно. Светлеющему небу я удивлен не меньше офицерам на пороге собственного дома. По ощущениям прошло едва ли несколько часов, но часы на треснувшей приборной панели показывают уже шесть утра.

Кто-то из соседей вызвал их из-за шума, объясняет офицер, выразительно оглядывая разбитую машину.

— Можете объяснить, что у вас произошло, мистер Грант? — уточняет он.

Не уверен, пожимаю я плечами. Прошлое я помню куда лучше, чем минувшую ночь. Под ногами хрустит битое стекло — кажется, от третьей бутылки виски, которую я швырнул в лобовое, потому что машина не желала разворачиваться. Но почему моим соседям не плевать? Я ведь громил собственную машину, да еще и на собственном заднем дворе. Чертов забор, я ведь почти смог вписаться...

Это я и сообщаю полиции, но громче и увереннее рассказываю им то, что когда они нужны, их никогда нет! Где они были пять лет назад, когда могли предотвратить преступление? Где, черт возьми, они были?!

Глаза полицейского становятся такими же узкими, какие бывают у Чарльза, когда он готовится прыгнуть из засады. 

— Какое преступление, сэр?

Я лишь жестами подтверждаю полную некомпетентность полиции, которая вместо того, чтобы ловить настоящих преступников, приехала спасать мою машину от меня же самого, но глаза офицера сужаются еще сильнее. Вижу, как он достает рацию, стараясь двигаться как можно аккуратнее, будто я чертов голубь, которого он боится спугнуть.