Жасмин Майер - Купи меня

— Кстати, Адам…

— Да?

Фальшивое равнодушие дается мне сегодня особенно тяжело.

— Это ведь была та самая мелодия? Та самая, что ты играл в особняке?

— Да, я ее наконец-то довел до ума и закончил. Тебе понравилась?

И играл я ее только для тебя, хотя меня и слышали еще с два десятка соседей.

— Да, очень. Очень красивая мелодия… А ты можешь… — Прикусила губу и отвела глаза.

Что угодно, только скажи.

— Можешь сыграть ее еще раз? — попросила Джеки. — В последний раз. Знаю, что поздно и что на тебя могут опять пожаловаться, но можешь ли ты играть тише? Только для меня? Через стены было плохо слышно, а мне интересно, как ты связал все элементы воедино.

— Отпусти кота, он же тяжелый.

— Нормальный кот, — а сама прижимает его к себе только сильнее. У Чарльза от удовольствия даже глаза закатились. Везучий рыжий половичок.

— Ну как знаешь.

Обхожу рояль и занимаю свое место. Взгляд Джеки обжигает мой затылок, перемещается на руки. Впервые за долгое время я ощущаю волнение. Музыка расскажет ей о моих чувствах куда раньше, чем я могу это сделать словами. Но отказать ей я все равно не смогу.

Музыка льется тише обычного, набирает силу и затихает на пике, после которого опять раздается дребезжащий стук по чугунным батареям. Но мне плевать.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лишь один-единственный звук разбивает сердце на осколки. 

Тихий всхлип за моей спиной.

— Ты чертов гений, Адам Грант, — произнесла Джеки, а потом просто ушла, подхватив моего кота.

Резко просыпаюсь от нехватки воздуха, но тогда же вместо паники ощущаю прилив нежности. Это Чарльз спит поперек моей груди, в одну сторону отбросив хвост и запрокинув морду так, что между рядом крохотных передних зубов виден розовый кончик языка. Брови Чарльза шевелятся, как и веки, лапы тоже подрагивают — кот очень глубоко спит и видит интересные сны. И плевать ему, что из-за него я чуть не задохнулась.

Вместо того, чтобы скинуть с себя кота, я принимаюсь целовать его в нос, щеки и мохнатый лоб. Чарльз просыпается, но при виде меня моментально успокаивается, словно бормочет: «А, это ты» — и снова погружается в сон, благосклонно позволяя и дальше припадать к его рыжему великолепию.

Аккуратно переворачиваюсь со спины и обнимаю кота, подмяв под себя. Понимаю, что лежу с глупейшей улыбкой на губах, но ничего не могу с этим поделать. 

Жалею только, что Чарльз спрятал розовый язычок. Вот бы сфоткать его умильную физиономию с закатившимися глазами и высунутым языком. Гранту бы понравилось! Я могла бы отправить ему кадр или даже сбегать к нему прямо сейчас, ведь он наверняка уже проснулся…

Стоп. 

Что?

Отправить фотку Гранту? Серьезно, Джеки? Сбегать к нему, выпрыгнув из постели?

Вообще-то это его кот! Он знает Чарльза как облупленного и наверняка не раз видел, как тот спит в еще более причудливых позах. 

Я же Чарльза одолжила на время. Как какую-то вещь. По-соседски.

Но почему Грант согласился отдать мне самое дорогое, что у него есть? А я почему как только я взяла на руки кота, так и не смогла отпустить? 

Все из-за музыки. 

И Гранта, разумеется.

А еще его глаз, в которые я каждый раз ныряю, как в тот бассейн в его особняке. С разбега ухаю вниз, с криком, застрявшим где-то в горле, и колотящимся о ребра сердцем. Каждый чертов раз я тону в его глазах, стоит ему только взглянуть на меня.

А если Грант играет и при этом поднимает взгляд на меня — это вообще что-то запредельное. Я перестаю себя контролировать.

Так я и выпросила кота, а теперь еще и хочу примчаться к нему с умилительными рассказами о том, как Чарльз храпит, ловит солнечные зайчики, как ругается на ворон за окном. Что со мной? Я ведь никогда такого не делала!

Откидываю в сторону одеяло и опешившего кота и топаю в душ. В ванной комнате не могу отделаться от мысли, что за этой стеной находится квартира Гранта. Каких-то тридцать или сорок сантиметров, стены здесь тонкие. Там его кухня и, возможно, сейчас он варит кофе, облачившись в белоснежную рубашку, которую так и не успел застегнуть на все пуговицы. Носит ли он свои запонки с пронзительно-синими камнями, если невесты у него больше нет?

И это тоже не твое дело, Джеки!

Бью кулаком по кафельной плитке и выбираюсь из душа. Достаю продукты из холодильника и ставлю сковороду на огонь, но стоит услышать тихие первые ноты до боли знакомой мелодии, как яйцо летит мимо. В моих руках остается только скорлупа, а благодарный Чарльз тут же пробует растекающийся по полу желток. Поставленная на огонь сковорода, накаляясь, дымится все сильнее. А я не могу сдвинуться с места.

Музыкальный шторм за стеной нарастает, крепчает. И обрушивается на меня с силой тропического ливня.

Я так больше не могу!

Выключаю плиту, продукты убираю в холодильник, а яйцо уже почти доели. Кормлю, впрочем, Чарльза полагающейся ему консервой, а после натягиваю спортивный костюм и, поцеловав на прощание кота, выбегаю в коридор к лифту.

Там слышимость еще лучше. Музыка пульсацией расходится по телу, как волны оргазма.

Да будут прокляты твои музыкальные пальцы, Адам Грант! Твой слух и способности. Все, что связано с тобой. Тебя стало слишком много в моей жизни!

Почему Грант не поехал в офис? Неужели ему не надо работать? Когда он вообще перестанет играть? 

И почему у меня такое ощущение, будто он играет на моем либидо, а не на рояле? Я растекаюсь горячей карамелью от первых нот, забываю, как дышать, а мысли о его руках невыносимы. 

Лифт уносит меня вниз и, только окунувшись в шум улиц, я снова могу свободно дышать, как прежде.

В парке бегаю до полного изнеможения и только через несколько часов возвращаюсь домой, едва передвигая ногами. Приняв быстрый душ, падаю на диван, наслаждаясь тишиной. Наконец-то он больше не играет. Надеюсь, он уехал на работу, а лучше бы в другой штат.

Слышу, как звонит мой мобильник.

— Скажи, что ты с хорошими новостями, Ким, — выдыхаю в трубку.

Парень тяжело вздыхает.

— Боюсь, что нет. Лана в больнице.

Я мигом выпрямляюсь.

— Что с ней? Куда ехать? Я сейчас буду!

Натягиваю первую попавшуюся одежды и вылетаю из квартиры. Брошенный на диване Чарльз смотрит мне вслед с осуждением. Прости, малыш, кажется, мы не сможем провести этот день вместе, как планировали. Сейчас я должна бежать.

Ловлю такси, но пробки не оставляют надежды добраться до больницы быстро. Выбегаю из машины и пересаживаюсь на метро. Несколько станций, и я на месте.

Ким встречает меня в холле. 

— Пойдем выпьем кофе.

— Но Лана?...

— К ней сейчас нельзя. Ее обследуют.

Ноги подкашиваются, и я с трудом бреду до больничного кафетерия следом ним. За столиком Ким тремя словами просто берет и перечеркивает мою жизнь на два неравных отрезка.

Еще один рубец, который никогда не исчезнет.

— У Ланы рак, — произносит Ким, и безоблачное «до» исчезает, оставляя после себя опустошающее «после». — Она просила не говорить тебе. 

— Как давно ты знаешь?

— Почти пять лет.

К горлу подкатывает тошнота, а голова идет кругом. Нам приносят кофе, но я не могу сделать ни глотка.

— У нее один из тех типов рака, который не поддается лечению. Лана проходила все необходимые курсы лечения уже дважды за это время, но болезнь всегда возвращается. Опухоли появляются заново и каждый раз только хуже реагируют на лечение. Сейчас дело совсем плохо. Лана решила, что тебе пора узнать об этом, Джеки.

Бело-синий интерьер расплывается перед глазами, и я могу только кивнуть. Из-за собственного эгоизма я не видела боль, с которой Лана жила все эти годы.

Звуки становятся низкими, протяжными и гулкими, отдаваясь в ушах резонансным эхом. Меняются только картонные стаканчики с кофе передо мной, а еще расположение стрелок на круглых часах над стойкой кафетерия. 

После нас все-таки пускают в палату, куда привозят Лану. Она белая, как мел, и смотрит в потолок ослепшими от обезболивающих глазами. Я не успеваю подойти ближе, ее увозят на другое обследование, но по поджатым губам медсестер и озадаченному виду седого доктора, который остается, чтобы поговорить со мной и Кимом, я без всяких слов понимаю, что дело плохо. 

Рецидив. Прогрессирующие метастазы. 

Мы сделали все, что смогли…

А я снова падаю. Падаю в такую глубокую дыру, из которой казалось почти выбралась.

— Куда ты, Джеки? Я отвезу тебя домой, садись.

Смотрю на Кима и не понимаю, что мы делаем на парковке. Не помню, как покинули клинику, почему мы вообще ушли и оставили ее там одну.

— Тебе надо отдохнуть. Вернемся завтра, когда Лана очнется, — говорит Ким и по тону, понимаю, что произносит он эти слова не в первый раз. Просто до этого я совершенно его не слышала.

Кажется, Ким говорит что-то еще, но я опять его не слышу. Фокус внимания расползается, как кольца удушливого дыма, пока мы едем по темному Городу Дьяволов. Таким он стал и таким этот город для меня и останется.

— Тебя провести до квартиры? — спрашивает Ким, остановившись возле моего дома.

Качаю головой, выбираясь из машины. Ким кивает и дает по газам. Я остаюсь на тротуаре. Идет дождь. Редкие прохожие оббегают меня, а я не могу сдвинуться с места.

Запрокидываю голову, позволяя дождевым каплям скользить по лицу, волосам. Капли закатываются в уши, за шиворот, оставляют ледяные дорожки на животе.

И тогда сверху раздается… не гром, нет. 

Та самая мелодия.

Она летит из открытых настежь окон и обрушивается на меня подобно граду. Бьет по взведенным нервам.

Срываюсь с места и бегу. По полупустым полуночным улицам, по лужам, до темного мокрого парка, где бегу мимо блестящих скамеек и парочек под одним зонтом на двоих. 

Дождь усиливается. Я бегу тоже быстрее. По лужам, по грязи. Веткам и листьям. Я бегу, не разбирая дороги, не останавливаясь, чтобы перевести дух. Кажется, если я буду бежать достаточно быстро, то смогу прибежать в счастливое безмятежное «до», где больше не будет вопросов: «Почему все происходит именно так?»

Уставшие за день мышцы горят огнем, но физическая боль ничто в сравнении с той, которая сейчас кромсает мое сердце. Лана была единственной, кому было на меня не наплевать. Я была обязана ей жизнью, а теперь я ничем не могу помочь ей. Док сказал, слишком поздно.

Я бегаю и бегаю, до рези в правом боку, до жжения в горле. Мокрые волосы хлещут по лицу и щекам, но я не могу иначе. Только бегство может остановить поток режущих словно нож мыслей. Раньше это всегда помогало.

— Хватит, Джеки!

Я даже спотыкаюсь от неожиданности.

Поможет ли бегство от слуховых галлюцинаций? Смогу узнать только, если буду бежать еще быстрее.

— Да остановись же ты!

Передо мной неожиданно вырастает преграда — и пара крепких рук впивается мне в талию. 

— Грант? — выдыхаю я. Так он настоящий? — Что ты здесь делаешь? Отпусти!

Грант качает головой. А я снова растекаюсь, таю. Тот айсберг, в который я сумела превратить сердце за время бега, начинает  стремительно таять рядом с ним. 

— Ты вообще заметила, что идет дождь? Что наступила ночь? Что с тобой, Джеки?! 

— Не называй меня так. И отпусти. Отпусти меня.

— Чтобы ты снова убежала?

— Я люблю бегать. И это совершенно не твое дело, чем я занимаюсь ночью. 

Мне надо вырваться. Убежать от него. Иначе… Я не могу позволить себе расплакаться, расклеиться рядом с ним!

— Чарльз мяукал весь день, наверное, звал тебя. А ты забрала его к себе и сама же его дома и бросила. Мне пришлось не отходить от рояля весь день, чтобы хоть как-то заглушить его мяуканье. А ведь это ты просила о том, чтобы я не подставлял тебя перед менеджером вместо себя!

По лицу Гранта тоже струятся капли дождя. Если бы я умела плакать, на моем лице были бы настоящие слезы. Но я умею только бегать.

И сейчас не могу стоять на месте, меня трясет от желания сорваться с места и бежать. Бежать. Отталкиваться от земли и нестись, куда глаза глядят, но он держит меня прямо перед собой. Смотрит в упор бездонными темными глазами, и мои чувства медленно проступают под толщей льда, который стремительно тает от его прикосновений. 

На нем белая рубашка, совсем как я мечтала утром. А на манжетах те самые запонки, которые запали мне в душу с самой первой встречи. И древесный аромат его парфюма, и его внешний вид, — все говорит о постоянстве. Он играет одну и ту же мелодию, пока не доводит ее до совершенства. Его гардероб однообразен до ужаса, а каждое свое жилище он обустраивает в одних и тех же цветах.