— У меня начались на Московской, — смеется она.

Мне тоже смешно. Я хватаю ее за плечи и прижимаю к себе. Мы хохочем как сумасшедшие и скатываемся с елизаветинского кресла. Мы проелозили ее «Версаче» и моими пятидолларовиками по траве. Мы объединились и поцеловались. У Юшковой губы были мягкие, а у меня укушенные.

— Прости меня, я пьяная, — сказала я, отстранившись.

— Да, — ответила она и со значением посмотрела на меня.

— Ну, соврала я, Настя. Не хочу об этом говорить.

— А под какой вид спорта у тебя это… Ну…

— Под горные лыжи. — Мне снова стало смешно.

— Врушка ты. Бесстыжая к тому же.

Мы лежали с ней на траве и обменивались вялыми вздохами. Над головой было, естественно, небо. Там жили люди, которые ушли. Если поставить на звезду зеркало, а на землю телескоп, то, глядя в него, можно увидеть, что было на земле давным-давно. А если поставить зеркало на луну, то можно увидеть себя шесть минут назад. Ушедшие живут между луной и той звездой. Где-то совсем недалеко. Их, наверное, можно даже сфотографировать. Я редко бываю хорошей и умной. Чаще пьяной. Но Юшкову мне жалко всегда.

Все снова сели за стол. Игорь Львович разошелся не на шутку. Вот что значит вовремя сделать непристойное предложение. Старые мужики, как женщины, любят ушами. Или больше нечем, или, наконец, научились…

Като — блестящая баба. Я не хочу ее слушать. Мне ее не жалко. Но я все-все за ней признаю. А она за мной? Когда она увидела меня в первый раз, то сказала:

— Привет, я — Като, а ты — как хочешь. Это — первое. А второе — я — запретная тема. Мы все равно помиримся, а ты будешь виновата.

Для моего ума это была слишком длинная фраза. Я не поняла. Просто выучила наизусть.

Като кувыркалась в тостах об имениннике. Сейчас раскручивалась тема о великом уме. Ей точно нужны были деньги. Только Юшкова сказала, что он легализовался. Деньги в Штатах. Родственники там же. Живет и крутится на проценты. Устал.

— Я вижу дом, где Гоша рос, и тот похвальный лист, что из гимназии принес наш Львович гимназист, — заливается смехом Като.

— Эй, не позорься… — Марк хлопает ее по попе. Она его. Он снова ее. В шутку. Еще пару раз. Игра затянулась. Пятиклассник Марик и девочка Катя. У Юшковой — повылазило. Андрей в нервах. Драка перешла в глубь сада и теперь перемежается короткими гортанными смешками. Еще пять минут, и кто хочет услышать, тот услышит шорох одежды.

— Андрюша, береги нервы, — нежно говорю я, нарушая заповеди Като.

Игорь Львович властно кричит:

— Марк!

Марк тоже живет на проценты? Или ему кинули пару мотков нерушимых, омытых кровью связей в преступном мире и органах безопасности?

— Марк! — Юшкова бежит в кусты, расплескивая гордость. Чмок-чмок-чмок и хохот победительницы святой Анастасии. Като-то, оказывается, прошла в дом, в туалет просто. Молодец. Никто не спорит.

— Счастье мое… — хорошим чистым голосом запевает Катоин муж.

— Хорошо в этом мире с тобой, — подхватывает Игорь.

Игра в третьего лишнего продолжается. Это, интересно, как же: по статистике из трех женщин двух любят, а одну нет? Хотя меня тоже любит Гена. Барабанщик парада уродов. И мог бы любить меня охранник с дубинкой. Надо пойти его спросить об этом. Только мне-то что? В неизбывной борьбе за Като лично я болею за своего мужа. Пусть она достанется ему. А я буду тихо радоваться. И кто скажет, что я не способна к самопожертвованию?

Ночь давно обозначилась. Но только сейчас она далась мне в ощущении. Вино подпирает подбородок. Кто-то громко и мелодично трещит в кустах и под крыльцом. Почему-то молчат соловьи. Кафе «Ветерок», кажется, закончило свою работу. Игорь Львович смотрит на меня с интересом. Мне самой интересно, приду ли я к нему ночью. Юшкова сладко прижимается к Марку. Андрей медитирует. Като засыпает на плече у мужа. И только мы с Игорем Львовичем ведем незримый бой, как назначено на то для нас судьбой. Спасти, что ли, Юшкову от инцеста? Не знаю, не знаю. Боюсь, что вся свежевыстеленная ночь уйдет на борьбу с унитазом. Может, даже придется стоять в очереди. Или их тут два?

— Андрей, — шепчу я, — пошли спать.

— Катенька, — он словно только что узнал меня здесь среди чужих и подневольных, — Катюша. — Он гладил меня по щеке, нежно касался вмятин, оставленных дракой с именинником. Он заглядывает мне в глаза и щурится. Ну, что я говорила?

— Юшкова, Юшкова, проснись, выдели нам комнату… — Я хочу добавить что-то про объедки, которыми мы обожремся сегодня ночью. Но слова застревают и обещают выйти только с непереваренной пищей. — Юшкова, — застонала я, — во имя минут, проведенных нами на траве, дай мне постель.

Андрей покорно поднимается и идет вслед за мной. Он облегченно вздыхает: «Что же, все на местах». Как в «Бесприданнице» — не доставайся же ты никому. Постель пахнет арбузом. Я хочу арбуза. Под руку попадается Андрей. Я вижу, как горят в темноте его глаза. Сейчас мы исполним сценку: «Кто-то входит и выходит, продвигается вперед. Пионеру Николаю ехать очень хорошо». Почему я помню глупости из детского сада? В роли пионера Николая, чур, я. Андрей размазывает нежность по плечам и настороженно переходит к груди. Или он до сих пор не верит, что я — его жена. Или не может уразуметь, что его жена — я. Меня совсем не тошнит. Сейчас мы подпишем накладную «сдал — принял», чуток попрыгаем и попыхтим, в минуту особой гремучести он смешно запищит, а я скажу: «Тьфу ты, черт». Хорошо, когда муж-врач. Мне нет необходимости его обманывать, через несколько минут он снова начнет жидкий процесс подлизывания меня за ухом и так, виноватый моей неудовлетворенностью, высунув язык начнет мерно дышать. Да, все так. А постель нахально пахнет арбузом.

У Андрея сильные руки, большие ладони и длинные пальцы, коротко остриженные ногти. В глазах линзы. А на операции он надевает очки. Если кровь брызнет в линзу — человек может умереть. От задержки процесса. В графе «причина смерти» напишут: умер от линзы врача. Глупости. Андрей не делает их. На работе. Я глажу его по волосам. Одно название. Ежик на голове без ножек. Ему нельзя иметь волосы в пещере. Он хочет быть там один. А вши, клещи и прочие твари — это уже компания. Он красивый, состоявшийся мужчина без денег, тридцати двух лет. Признание все-таки придет к нему. Позже. А пока он будет работать за полбутылки водки. Потому что он — идиот. Фанат. Да, я ошиблась в выборе. Мне ведь без разницы кого не любить. Нужно было лучше думать. Учитывать тенденции и прогнозы.

Только очень обидно, что ему тоже все равно кого не любить.

Пойду-ка я к Игорю и попрошу его стукнуть меня головой о стену. И тогда… И тогда… Тогда — как же я поплачу! Ох.

Загородный дом перестраивался много раз. Он в этом похож на Отечество, которое лично я не выбирала. Сначала это был курятник. Дом дядюшки Груши из четырех дорогих кирпичей. Потом ему, дому, надели шапку. Получился второй этаж из сказки про Бабу-Ягу. Видимо, этот образ был дорог Игорю Львовичу. Он оставил центральную постройку и по бокам прилепил два огромных крыла. Так выглядят воробьи с лебедиными крыльями. Если таковых кто-то, конечно, видел.

Игорь Львович спал в центральной голубятне. Справа от него — Като с мужем. Слева — мы с Андреем и Юшкова с Марком. Вот как она мне доверяет. Правда, они спали на первом этаже, а мы на втором. Был еще чердак с камином и пожарной неустойчивостью. А также проходом в центральную часть. Вообще — в этом доме все дороги вели туда. В Рим. Здесь очень удобно было принимать проституток вперемежку с порядочными женщинами. Хватило бы сил.

Я поднимаюсь на чердак. И впиваюсь взглядом в мужской силуэт у окна. Очень романтично. Мужской силуэт на фоне луны. Луна бывает только в России. На Украине чаще попадается месяц. Это наше необщее мусульманское прошлое. Луна всегда выглядит как дура. В смысле, Красный Крест и Красный Полумесяц — скромная эмблема доброты — гораздо романтичнее. Я не пылинка и не привидение. Но на мои физиологические шумы он не оборачивается. Он ждет. А я этого не люблю. Я подхожу и уже знаю, что это Марк. А раз знаю, то обнимаю его сзади и прицельно целую в шею. Марк разочарованно вздыхает. Понятно: «а ты опять сегодня не пришла».

— Это всего лишь я… Не-та-Катя.

— Я понял, — он улыбается и берет меня за руки.

Я начинаю шевелиться. У Марка срабатывают рефлексы. Он так истошно начинает меня целовать, как будто кричит. Мои шорты с треском летят на пол. Его страсть огибает меня стороной. Я просто ищу приключений. И нахожу их. Мы опускаемся на пол. Я дрожу. Марк — мощный. Марк — жуткий. Марк…

— Марк! — кричу я, Марк, а не «тьфу ты, черт».

Мощные потоки мужской дружбы сливаются во мне в одну реку. Жаль ли мне Юшкову?

— Марк, тебе не стыдно? — спрашиваю я, лежа у него на плече.

— Тебе плохо со мной? — вздрагивает он и начинает ковыряться в носу.

— Разве в этом дело?

— Мы все это проходили пятьдесят шесть миллионов, — он укоризненно улыбается.

— И пятьдесят шесть миллионов один.

— Дроби не в счет. — Он гладит меня под коленкой и начинает неровно дышать.

Я расцениваю его ласку как попытку к изнасилованию. Я повизгиваю и уворачиваюсь. В борьбе никак не обретается счастье.

— Я не хочу, я больше не буду. — Я решительно вскакиваю и иду к луне.

Марку, наверное, нравится мой силуэт, он хохочет:

— Иди сюда, ты замерзнешь. Честное слово, я буду вести себя по-братски. Ты будешь Суок, а я Тутти, наследник. Вот гадость-то, не успели люди полюбить друг друга, сразу выясняется, что они брат и сестра.

Я возвращаюсь и сажусь на шорты. Он берет мою руку и бредит о сороке-воровке. Почему ему не стыдно? А мне почему? Он подтягивает меня ближе, утыкается носом в волосы и начинает мелко-мелко и часто-часто дышать.

— Не-та-Катя, — глухо произносит он, — а давай убежим?

— Куда? — спрашиваю я.

— В пустыню к эмирам. Я продам тебя в публичный дом и буду жить на процент от твоих доходов.

— Опять сутенером?

Я получаю резкую увесистую пощечину, теряю равновесие и падаю на пол. Падаю и лежу себе грустно и пьяно. Марк тяжело вздыхает и не уходит. Он гордо всхлипывает и говорит равнодушно:

— Я очень устал.

А его подоспевшая ко времени слеза капает мне на нос. Мне, честно, все равно — устал он или нет. Я не хочу в публичный дом. Его слезы меня не трогают. Андрюшка тоже часто плакал. Но плачущий Марк выглядел увесистее и был похож на содранный в кровь кулак.

— К маме хочешь? — поинтересовалась я его сценарием.

Он покачал головой и блеснул лунными дорожками на лице.

— Давай дружить, Катя.

— В смысле, твой следующий половой контакт будет с Андреем?

Марк меня не ударил. Он проворно забрался сверху и возлег. Я раздумываю, потому что очень-очень хочу его, но принципы, кажется, дороже.

— Марк, а за какую команду будет играть Христо Стоичков?

— Я забыл, — говорит он и собирает с меня свои манатки. Руки, ноги и прочее. — Так ты поедешь?

— Куда?

— В Эмираты. Думай о хорошем, — просит он.

Я не дошла до Игоря Львовича, меня недолюбил Андрей. Все лошади ипподрома закрыты в стойлах. Можно ли устранить недоделки на Востоке? Я беру слишком большой разбег для того, чтобы превратиться в дешевку. Просто сегодня на луне висит табличка: «Сход с ума».

— Я поеду. А виза? А когда?

— А послезавтра. Доживешь?

— Самолетом? — кричу я громко и счастливо.

Я никогда не летала самолетом. Я не помню, как выглядит море. Я не знаю, на каких деревьях растут Марковы деньги. И мне все равно.

— Мы будем продолжать играть в наследника Тутти? — вкрадчиво спрашивает Марк.

— Сейчас — нет, а так — да.

Сейчас растягивается до рассвета. Марк не называет меня по имени. У него опыт. Нельзя попадаться. Хотя я могу откликнуться на любое. Я забыла, как меня зовут.

Рассвет обозначается косым лучом солнца из-за темной серой тучи. Это испарились наши грехи. Я доползаю до кровати и проваливаюсь в тяжелый короткий сон. В котором снова прелюбодействую с Геной. Он — единственный мужчина, который меня любит. У него фикса, которую не промоешь никаким кофе, стеклянный взгляд, узкий лоб. Он типичный. Для времени и для меня. С ним я — умная. Он любит меня у забора медучилища. Такого никогда не было и не будет. Я всегда соблюдала себя для рывка.

— Пойдем завтракать. — Андрей радостно целует меня в щеку.

Я рассеянно собираюсь и выхожу. Игорь Львович продолжает меня ненавидеть. К этому чувству примешивается мой обман. Я улыбаюсь запутанно и сложно. Марк пускает мыльные пузыри через трубочку для коктейля. Интересно, есть ли у нее более короткое название? Юшкова и Като спускаются вместе. У Марка и Андрея по привычке загораются глаза. Като жмурится и настороженно и виновато смотрит на Игоря Львовича. Я готова подтвердить, что она не ходила вчера на свидание. Меня никто не слушает.