Галина Полякова - Курортный роман с продолжением

Оглядываюсь – никого. Обедать потянулись. Кричу – не слышат. Один спит под газетой. Ору «Мужик, помоги!». Поднялся. Идет вразвалочку. Видит, не справлюсь. Помог. Вытянули на берег. Говорю «Подожди, в охрану сгоняю». А из башки хлещет! Вся галька красная…

Катя слушала сбивчивую речь, с ужасом понимая – случилось страшное. То, что каким-то образом изменит все! Их планы… а, возможно, и жизнь.

– Скорую вызвали?

– Ну! Но только через двадцать минут приехали, сволочи! Идут, еле ноги переставляют. Посмотрели и за носилками побежали. Меня с собой не взяли. Спасибо, адрес назвали. Я – к Нинке. Так и так, поехали! А она «Я-то зачем? Ты же едешь? Мне ребенка кормить, ему вредно на такое смотреть». Представляешь?

– Я и не сомневалась в ней никогда.

– Выбегаю на шоссе. Никто не везет! Один остановился.

Три счетчика взял. Прилетел, а он еще в приемном. Оформляют гады. А он без сознания все это время. Шум поднял «Чего ждете? Хотите, чтоб помер брат? Везите в операционную, успеете бумажки ваши дорисовать!». Повезли на каталке. Двери перед носом захлопнули. «Ждите!». Я жду в коридоре. Не знаю – сколько. Долго. Пришли, говорят «Идите, он уже в палате, в себя пришел…»

Они добежали до остановки. Разбитной шофер с сигаретой в зубах болтал с коллегой, опираясь спиной о свое громоздкое орудие производства. Катя предъявила билет.

– Через сколько отправляемся, молодой человек?

Тот окинул тяжело дышащую парочку насмешливым взглядом.

– Через пять минут, красавица. Еще успеешь последней лапши на его бороду навешать. Пораньше бы мужика отпустила, ишь, как запыхались!

– А знаешь, что самое хреновое? – не обращая внимания на балагурящего водителя, нервно спросил Георгий.

– Что, Гошенька?

– Весь в бинтах, еле глаза разлепил, языком не ворочает, но хрипит «Это она! Я знал! Берегись, брат! Она ведьма!!»

– Ведьма? Кто? О ком это он?

– О тебе, Катя! Ты – ведьма! Еще и ляпнула на прощанье, что он век тебя не забудет. Я сразу подумал – как-то нехорошо ты это сказала. Как знал, что он тебя во всем обвинит.

Она обняла его, вновь ощутив сотрясающую его дрожь.

– Родной мой, ну, что за ерунда? Какая из меня ведьма? Я не люблю его, это правда. Но, клянусь, никогда ему зла не желала. Он от наркоза еще не отошел, вот и бредит.

Георгий судорожно прижал ее к себе. Потом отстранил, вглядевшись в прозрачную глубину серых глаз.

– Знаешь, а он прав. Ты ведьма, Катька! Присушила меня. Но какая же прекрасная ведьма! И я люблю тебя больше жизни.

– Хорош обжиматься, духарики! По коням! – крикнул водитель, сплюнув под ноги и раздавив окурок. – Отчаливаем! Труба зовет! Мужчина, отпустите девушку!

– Прощай, Катя! Прощай, любовь моя!

– Почему – прощай? До свиданья, любимый мой. Держись, звони, сообщай, как Мишка. Приезжай, как сможешь. Я жду тебя.

Двери захлопнулись с визгливым грохотом. Катя пробралась на свое место, разыскав за окном фигуру в синих шортах и белой футболке, неподвижно застывшую в центре суетливо снующей толпы. Ледяной холод ворвался в жаркую духоту салона, покрыв кожу мурашками. Ощущение, что она видит Георгия в последний раз, длилось мгновение, но острый осколок успел войти в сердце, и оно вздрогнуло от боли. Хотелось вскочить, разодрать руками захлопнувшиеся двери и, вылетев из автобуса, повиснуть на его груди, чтобы больше никогда не отрываться от нее…

Но автобус тронулся с места, оставив позади заплеванный тротуар, сине-белое пятно в толпе провожающих, пыльные привокзальные пальмы и весь этот знойный курортный город, который ей уже не суждено было увидеть.

Катя вытянулась на топчане и закрыла глаза. Галина задумчиво разглядывала парус, непонятно откуда появившийся на горизонте. Вавочка рылась в сумке в поисках пилки для ногтей, и только Лидочка не сводила с рассказчицы возбужденного взгляда.

– Что же дальше, Екатерина Андреевна?

– Дальше – ничего. Больше мы не виделись.

– Как это?! Почему?! – вскрикнула Лидочка, заставив женщин оторваться от своих занятий.

– Сначала Георгий звонил, рассказывал о состоянии Михаила, потом пропал.

– Как пропал? Куда? Навсегда? – взволнованно спросила девушка.

– На год.

– И вы не выяснили, что произошло?

– А что тут выяснять, Лида? – Екатерина села на топчане. – Если за триста шестьдесят дней не нашлось одной минуты для телефонного звонка… я ждала, но не дождались, – неохотно договорила она.

– По-видимому, очередной, но слишком затянувшийся срыв, – предположила Вавочка, разыскав маникюрную пилку на дне сумки. – А вы так и не узнали, что это за срывы?

– Нет, так и не узнала. – Катя сняла солнечные очки. – Разумеется, интересовалась, спрашивала, но, вероятно, у людей, еще менее сведущих, чем я. Все версии сводились к тому, что это как-то связано с нервами, психикой и прочее в этом роде…

– Это алкогольные запои, – негромко сказала Галина.

Все изумленно повернулись к ней.

– Почему вы так думаете, Галя? – удивленно спросила Вавочка, отложив обработку поврежденного ногтя.

– А чего мне думать? Знаю, потому и говорю. Георгий Николаевич страдал тяжелым запойным алкоголизмом с бредом ревности. Мама пыталась его лечить, но все без толку. Пока сам за ум не взялся.

Под зонтом воцарилось мертвая тишина. Женщины осмысливали сказанное, не смея поверить, что такое возможно. Екатерина пришла в себя первой:

– Так вы… что же… получается, падчерица Георгия? Та самая?

– Та самая. Какая еще? Другой у него не было. А мама моя – его законная супруга. Первая и последняя! – с некоторым вызовом произнесла Галина. – И про тебя мы знали, Екатерина. Ненавидели, скрывать не буду. Эта ваша любовь чуть не ухайдокала его. Первый год, как вернется из Москвы – срыв! Потом чуток полегчало. А дядя Миша и в самом деле за отца ему был. Всегда выручал. Ходил за ним, поил-кормил с ложечки, из милиции не раз вызволял. Отец-то совсем ненормальным становился, когда в запой входил.

– Вот это поворот! Ничего себе! – воскликнула Вавочка, отложив пилку. – Убили, Галя! А вы что же, Катя, даже не догадывались, что Георгий алкоголик? Разве такое можно не заметить?

Екатерина с опущенной головой сидела на топчане, потирая виски.

– А как я могла что-то заметить, если при мне он не пил? Я понятия ни о чем не имела. Считала, что он вообще непьющий. Даже в компании или в ресторане – пригубит и поставит на стол.

– Правильно, – утвердительно кивнула Галина, – он между запоями не употреблял. Видеть не мог проклятую! Но уж как начнет – держись! Зверел, становился безобразным, страшным! Все крушил, всех гонял, подозревал в чем-то. До белой горячки не раз допивался. Мать не знала, куда и деваться, где скрыться от него.

– Галя, а зачем же ваша мама так мучилась? Почему не ушла от него, не нашла другого мужчину? – удивленно воскликнула Вавочка. – Она ведь, как поняла, красивой женщиной была? Зачем терпела весь этот ужас, не понимаю?

– Любила, вот и терпела. Что тут непонятного? Ждала, что образумится. Он ведь, когда трезвый, исключительно хороший человек был. Добрый, веселый и умный на редкость, не гляди, что спортсмен. Они с мамой такую библиотеку собрали – закачаешься!

– А он так и не рассказал вам про свое таинственное второе образование? – повернулась Вавочка к Кате.

– Так и не рассказал, – ответила та, не поднимая головы.

– Отец на попа учился, – с усмешкой взглянула на нее Галина. – Духовную семинарию закончил, в академию мечтал поступить. – Она замолчала, но вскоре вновь заговорила, доверительно понизив голос – Первый раз он крепко запил, когда его в сборную Украины не включили. Засудили на отборочных, а он тогда лучшим был в полутяжелом. Какого-то блатного пропихивали, молодого, неопытного, но со связями. Отец и психанул. Обиделся – страсть! Бокс совсем бросил, из Федерации ушел и запил с дружками прихлебалами. А те и рады – лестно с такой знаменитостью по ресторанам шляться. Его по тем временам каждая собака в городе знала. Халдеи в пояс кланялись, за счастье почитали, когда многократный чемпион Киева в их кабаке появлялся. Долго пил, страшно, облик человеческий потерял. Допился до того, что сразу две язвы заработал. Мать чуть умом не тронулась. Уговаривала, умоляла, на коленях ползала. Дружки, понятное дело, бросили его, как денежки кончились. В больницу загремел и там, наконец, пришел в себя. А как оклемался, в религию вдарился, Писание читать начал, в церковь зачастил.

Солнечные блики слепили сквозь скошенную траву. Две тонкие березки застыли над мраморными ступенями под красной ковровой дорожкой. Белый купол взметнулся над свежими настенными фресками. «Ты можешь представить себя женой священника? Матушкой?»…

– Гоша хотел стать священником? Он верил в Бога? Не может этого быть! – в отчаянье воскликнула Катя.

– Почему же – «не может этого быть»? – чуть презрительно возразила Галина. – У них вся семья сильно верующая была. Мамаша Надежда Богдановна из храма не вылезала, сестра Валентина долго при монастыре жила, но так и не постриглась. А батюшка Николай Федорович – вообще старообрядец из архангельских поморов. Крепкой веры был человек. И отец мой верил, только не трубил об этом на каждом перекрестке.

Ему ведь большое спортивное будущее прочили. Он жил, дышал своим боксом. А тут такая несправедливость, такая незаслуженная обида. Все планы порушились, вся жизнь – под откос. Он и запил смертельно. Одному Богу известно, как выкарабкался. Вот и решил отблагодарить Господа, послужить ему. В семинарию поступил. Читал много, книжки разные покупал. Мать радовалась, что образумился и дело нашел по душе, готовилась матушкой стать. Но, считай, из-за нее ничего и не получилось…

– Как это? Почему? – робко спросила Лидочка.

– Матушка и батюшка обязательно должны быть венчаны и блюсти добрачную чистоту, – важно изрекла Галина. – Если и было что по молодости, то при искреннем покаянии священник может грех-то и отпустить. Наружу ничего не выходит, тайна исповеди сохраняется. А тут церковному начальству донесли, что матушка-то у нового батюшки негодящая. Не какой-то мелкий грешок у нее за душой, а целый законный брак, из-за ее измены и распавшийся. И согрешала мать малолетнего дитяти ни с кем-нибудь, а с будущим отцом Георгием. Мало того, что священник не может жениться на прелюбодейке и разведенке, но и скрыли они эти факты на исповеди. Отца и обвинили. Какой, мол, ты пастырь духовный, если сам клятву преступил и жену научил? Его и запретили к служению. Пока судьбу его решали, он опять запил. Да как! Руки хотел на себя наложить, раз даже Бог от него отступился. Дядя Миша и тут помог. Все бросил и прилетел. Он один к нему подход имел. Мы, бывало, убегали из дома-то, когда отец запивал. А дядя ходил за ним, мыл, убирал, кашки варил, пока тот в разум не войдет. Так и жили. Развелась с ним мама, а все не оставляла, жалела. Хороший был человек, царство небесное.

– Так Георгий умер? – нервно спросила Вавочка. – Давно?

– Прошлым летом от рака желудка. Я на похороны ездила. Родители-то сошлись, когда отец пить бросил. Уехали в городок под Одессой, домик купили. Решили жизнь сызнова начать, но мало что из этого получилось. Жили плохо, ругались часто, разъезжались не раз. Он все забыть не мог свою Катюшу. А с пьянкой совсем завязал, как узнал, что любовь его замуж вышла за своего старого любовника, – кивнула она на неподвижно сидящую Катю.

– Так вы замужем за Евгением? – вскинула брови Вавочка. – Он все-таки решился на развод?

– Нет, он не разводился. – Катя щелкнула зажигалкой. – Он овдовел в ту неделю, когда я ездила в Сочи к Георгию.

– А то, что Георгий умер, вы знали? – не отставала Вавочка.

Екатерина кивнула и отвернулась.

– Мать страх как переживала из-за его московских шашней, – продолжила Галина, устремив недобрый взгляд на Катин затылок. – Дядя таких страстей нам наговорил! Мол, бабенка не приведи Господь – из молодых, да ранних. Ребенка в восемнадцать лет нагуляла, на содержании у богатых женатиков состоит, привыкла к сладкой жизни, по курортам раскатывает – дураков ищет. Надоело порожняком болтаться, вот и прицепилась к нашему. А когда с дядей Мишей беда приключилась – тут отец так запил, хоть святых выноси! Вернулся он тогда из Волгограда весь черный. Дядя Миша-то чуть не умер по дороге, растрясло его в поезде. Закрылся отец в своей комнате и три дня лицом в подушку пролежал. Потом встал – и понеслось! С работы ушел, дома не ночевал, с бомжами какими-то связался, под заборами валялся, по подворотням. Год не просыхал! Как дуба не дал? Спасибо добрым людям – мимо не прошли. Скорая прямо с улицы забрала. Врачи подтвердили «Готовьтесь, не жилец он». Мать и не знала, у кого теперь помощи просить. Дядя Миша-то уже не помощник. Сам еле живой остался. Со службы его наладили, преподавать тоже не смог – говорил плохо. Одно время ногу приволакивал, но отошло как-то. Нинка, стерва, бросила его, – так больше и не женился. Потом вроде поправился, но каким был, уже не стал. Постарел сразу. Только не знали мы, Екатерина, что дядя сам к тебе клинья подбивал. Неужели, правда? И жениться предлагал?