Мартынов явственно скрипнул зубами, издал какой-то нечленораздельный, но достаточно грозный звук, и от меня отошёл. Я наконец выдохнула.

— И зачем я только с тобой связался?..

— А ты бы не связывался. — Я вытерла руки кухонным полотенцем, очень тщательно, и вот тогда уже обернулась к Глебу, даже руку в бок упёрла, чтобы казаться более уверенной. — Шёл бы своей дорогой, а мне оставил в покое! Меня и мою квартиру!

— Опять ты с этой квартирой!

— Это моя квартира! А вот ты здесь совершенно случайный человек. Гость, причём незваный. Как появился, так и исчезнешь через несколько дней. Так чего волноваться?

— Действительно, — Мартынов совершенно нагло на меня уставился и руками всплеснул. — Я же забыл, приедет же этот… из Москвы. Москвич хренов.

— Так, ты слова выбирай. И не твоё дело кто и куда приедет. Я, в отличие от тебя, хоть немного о своём будущем задумываюсь. И меня волнует, где я буду жить через неделю!

— И с кем, — подсказал Мартынов, возмущённо сверкая глазами.

— И с кем, — согласилась я. — И я знаю с кем! А ты… А у тебя одни авантюры на уме!

— Да откуда ты знаешь-то?!

— А что, скажешь не так? Я вот даже примерно догадываюсь, почему от тебя жена ушла!

— Очень интересно!

— Правда? Так я тебе скажу. Потому что ты кобель! То птички у тебя, то… ещё кто-то. И всем ты улыбаешься, и для всех ты хороший!

Мартынов сложил руки на груди и насмешливо на меня уставился.

— Это ты сейчас про себя говоришь?

— Не дождёшься!

— К твоему сведению, жена от меня не уходила, это я от неё ушёл.

— Да не ушёл, по всей видимости, а сбежал! Позабыв кому квартиру отписал!

— Ты сама себя слышишь?!

— Не ори на меня!

— Женя!.. — Глеб взмахнул руками, как бы останавливая и себя, и меня. Мы замолчали, а потом он пошёл к двери. Мне очень хотелось спросить, куда это он направляется, но дурацкая гордость заставила смолчать. Мартынов уже от самого выхода вернулся, схватил со стола ключи от машины и был таков. Я же медленно опустилась на стул, оглушённая воцарившейся тишиной, и, пытаясь понять, что же это такое сейчас случилось.

Глеба не было долго. Я, признаться, думала, что он побегает немного, остынет, на машине покатается да вернётся, но его не было. Время обеда безвозвратно ушло, а Мартынов и не думал появляться. Я все глаза в окно спальни, из которой был виден двор, проглядела. Пыталась саму себя убедить, что ни в чём не виновата, что ждать его не должна, а уж тем более мучиться из-за того, что он не идёт. Но всё равно мучилась и очень боялась найти этому правдивое объяснение. Даже поплакала немного, и в этот момент очень хотела, чтобы вернулся Глеб и увидел меня такую несчастную, в слезах, чтобы ему стыдно стало, чтобы он понял, как смертельно (перегибаю, кажется?) меня обидел, в самое сердце ранил. Правда, уже через минуту, утерев слёзы, решила, что хорошо, что не пришёл и не увидел. В очередной раз выставить себя перед ним мнительной дурой не хотелось. В конце концов, когда бок от сидения у окна в неудобной позе затёк, решила перебраться на крышу. Пусть оттуда ничего не видно, зато можно делом заняться и о Мартынове не думать. Правда, поставленный мольберт и чистый холст вдохновения так и не вызвали. Я довольно долго стояла с кистью в руке, но в голове ни одной мысли о прекрасном, только о… Я зажмурилась и приказала себе не думать о прошлой ночи.

А как не думать, когда горячей волной накрывает? И это совсем не стыд.

Отложив кисти, я устроилась в плетёном кресле, положила на колени альбом для эскизов и после минутного размышления, нарисовала грустного-прегрустного тролля. Он сидел на пеньке и чесал в затылке, сдвинув шляпу. Я его долго рассматривала, а когда услышала шаги, замерла в ожидании. Глеб подошёл и остановился за моей спиной, заглянул в альбом, и мне пришлось приложить усилие, чтобы его не закрыть. Ругаться с Мартыновым дальше мне не хотелось, и поэтому я со страхом ждала, что скажет он. Сейчас как начнёт возмущаться моим поведением, или ещё хуже, снова прощения просить за прошлую ночь. Это уж совсем невозможно терпеть, утром до ужаса обидно было.

Глеб тем временем присел на корточки и облокотился на подлокотник моего кресла.

— Женька…

— Да ладно…

Он хмыкнул.

— Что ладно? — И вдруг положил мне на колени большой букет тёмно-красных пионов. Букет на самом деле был большой, мне пришлось подхватить цветы, чтобы они не попадали на пол. Разглядывала лохматые пионы с недоверием, потом наклонилась, чтобы почувствовать их запах.

— Где ты их взял? Да ещё столько…

— Ну… Съездил за город, там дачный посёлок, а в нём столько пионов!

Я на Глеба посмотрела, а когда поняла, что он шутит, покачала головой и он рассмеялся. А потом совсем другим тоном поинтересовался:

— Они тебе нравятся?

— Конечно, нравятся, — удивилась я. И добавила: — Спасибо.

— Пожалуйста.

Он не спускал с меня взгляда, потом приподнялся и поцеловал меня. Я в первый момент не могла решить, как поступить. Ответить на поцелуй или?..

— Цветы, Глеб, цветы, — запричитала я, когда поняла, что мы слишком увлеклись.

Мартынов поднял меня с кресла, помог собрать цветы и легонько подтолкнул в сторону кухни.

— Иди, ставь в вазу. Только быстрее, Жень.

Я сунула нос в пионы, пряча улыбку. Кажется, я собираюсь сделать ещё одну ошибку…

Вечером мы снова перебрались на крышу. Глеб вытащил диванные подушки и разложил их прямо на крыше, а у меня в душе даже не шевельнулось ничего. Хотя, диван у меня светлый, белый почти и каждое пятнышко на обивке видно… Чёрт с ней, с обивкой. Зато какое удовольствие устроиться на них, завернувшись в плед и прижавшись… Ну, да, да, к Глебу!

— Темнеет, — сказал он и потянулся через меня за бутылкой пива. Это вообще такая пошлость, пить пиво и есть чипсы, особенно, якобы в романтический вечер. Я с грустью об этом подумала, привалилась к плечу Мартынова и поставила себе на живот миску с чипсами. Пиво я не пила, только пару глотков сделала и объявила, что терпеть его не могу, и мне плевать, что пиво это какое-то особенное, фирменное и так далее, а вот чипсы я уважаю. Хотя, вместо пива и чипсов нужно было бы пить шампанское и заедать его клубникой, так было бы правильнее. Но кому хочется сегодня поступать правильно?

— Мы опоздали, надо было чуточку пораньше прийти. Тогда бы увидели, как солнце в куполах церкви отражается.

— Пораньше мы не могли, — веско заметил Мартынов, а я укоризненно посмотрела на него.

— Глеб, я про церковь тебе говорю.

— Так я тоже… про святое дело. Не замёрзла?

— Нет. — Я прижала свою ногу к его ноге и пошевелила пальцами. Сунула в рот ещё кусочек жаренной картошки, задумчиво прожевала, а потом с негодованием сунула миску Мартынову. — Убери её от меня.

Он рассмеялся.

— Это самая лучшая крыша на свете, — проговорила я спустя некоторое время. Внизу слышался шум проезжающих машин, в окнах домов внизу появились огни, и подул прохладный ночной ветерок. Я сунула нос под одеяло, прижалась к плечу Глеба и удовлетворённо вздохнула. Мне на самом деле было хорошо.

— Всегда хотел диван-качели прикупить, и вон туда их, — Глеб указал в сторону моих ящиков с цветами. Я тут же возмутилась.

— Вот ещё! Там цветы. Качели можно на ту сторону, там всё пусто.

— Там солнце.

— Значит, навес нужен.

— Ой, всё удовольствие испортила! Я столько времени мечтал, а ты за минуту всё на корню зарубила. Что за характер?

— Нормальный у меня характер. Просто я лучше знаю.

— Я промолчу…

— Самое правильное решение, — поддакнула я, а Мартынов вдруг расхохотался.

— Вот же заноза! Я ей слово, она мне пять в ответ.

— Да не правда! Просто ты не прав. Если туда поставить качели, то цветы придётся передвинуть на ту сторону, а там они точно не выживут, так как там солнце палит. И в итоге останемся без цветов. А какой тогда толк от качелей, если цветов не будет?

— Действительно, — изумился Глеб, выслушав мои разглагольствования, — и как это можно без цветов, но с качелями?

Он смеялся надо мной, я решила обидеться, но как обижаться, когда тебя целуют да ещё с таким пылом?

— Телефон звонит, — сказал Глеб, подняв голову и прислушавшись.

Я поморщилась и глаза закрыла. Из кухни неслось насмешливое:

— Солнышко, возьми трубку! Со-олнышко!

Мартынов хмыкнул, отодвинулся от меня и подпёр голову рукой.

— Ответь ему.

— Не хочу. — Он молчал, и тогда я открыла глаза. — Имею я право не хотеть?

— Боишься, что соврать не сможешь?

— И это тоже. И… Хватит, Глеб! Не хочу.

Я повернулась к нему спиной и вздохнула с облегчением, когда телефон замолк на полуслове. Издал нелепое:

— Солныш… — и воцарилась тишина.

Рука Глеба пробралась под мою рубашку, легла на спину и я невольно повела плечами, почувствовав, насколько горячая у него ладонь. Я чувствовала его дыхание на своей щеке, потом его губы прикоснулись к моему плечу, сдвинув ткань рубашки. Я уже хотела перевернуться на спину, чтобы обнять его, а Глеб вдруг спросил:

— Он тебя любит?

— Ты зачем спрашиваешь?

Он еле слышно хмыкнул.

— Не хочется, чтобы ты вышла замуж за идиота.

— Интересно… А идиотом он будет, если любит?

— Какая же ты поперечная, Женька…

— Я не хочу об этом говорить. — Я всё-таки обняла его за шею и притянула его голову к себе близко-близко. — От тебя пивом пахнет.

— Не нравится?

Я не нашлась, что ответить, а потом зачем-то решила признаться:

— Мне всегда хотелось… — И неловко замолчала.

— Что? Что, Жень?

— Заняться… любовью на этой крыше. Мне казалось, что это будет что-то особенное.

— Из-за крыши?

— Да ну тебя, — вспыхнула я от обиды.

Он рассмеялся и поцеловал.

— Можно попробовать.

— Ты надо мной смеёшься, — всерьёз огорчилась я.

— Уже нет, — заверил Глеб.

Через несколько минут телефон опять завёл своё:

— Солнышко…, со-олнышко! — а я лишь крепче вцепилась в Глеба. Открыла глаза и стала смотреть в стремительно темнеющее небо. А ведь тому, кого мой телефон подразумевал под "солнышком", даже невдомёк, что мне сейчас так хорошо и что я мечтала ещё совсем недавно пережить всё это с ним. Вот только "солнышко" моё никогда бы об этом не догадалось, а если бы узнало об этом от меня, то, скорее всего, рассмеялось мне в лицо. Димка не был приверженцем спонтанных порывов. Он любил, чтобы всё было правильно и красиво. А крышу, разъезжающиеся диванные подушки и опрокинутую бутылку пива никогда бы не оценил. И не понял бы всю прелесть происходящего. Димку можно было от души пожалеть, вот только мне сейчас совершенно не до этого…


— Женька, ты чем там занимаешься?

— Я? — Глупо было переспрашивать, но как тут удержишься, когда ты ещё проснуться не успела, а тебе уже в ухо кричат и чёткого ответа требуют.

— Я тебе звоню, звоню, а тебя вечно где-то носит. Боря уже беспокоится!

Я вздохнула и снова рухнула на подушку.

— Сонька, ты что ли?

— Здрасти. Уже не узнаёшь?

— Сонь, я сплю.

В трубке наметилось задумчивое молчание, затем последовал вопрос:

— А сколько у нас времени?

— Понятия не имею, — призналась я. И пихнула ногой Мартынова, который совершенно наглым образом на меня навалился.

— А я имею, десять уже. Жень, а ты чего дрыхнешь? Ты же в восемь всегда просыпаешься?

— Ой, Сонька, что ты пристала? Сегодня я сплю. Я… Может, я ночь напролёт рисовала?

Рядом весело хрюкнул Глеб, и я на него посмотрела. Лежал с закрытыми глазами, обнимал меня одной рукой и улыбался, прислушиваясь к тому, что я говорю и каким тоном. Я щёлкнула его по носу.

Но зато Сонька моим признанием прониклась.

— А-а, ну извини тогда, Жень.

— Да ладно. Как у вас дела? Нравится отдыхать?

— Да. Мне, по крайней мере. А вот Боря уже устал бездельничать. Вчера поймала его за тем, что он на работу звонил.

— Ужасное преступление.

— Между прочим, да. А у тебя как дела? Скучно без нас?

— Ну не то чтобы… — Перехватила руку Глеба, чтобы он не лез туда, куда не надо, и положила её себе на живот.

— Звонил?

Я от Мартынова отвернулась и предложила:

— Давай мы с тобой об этом потом поговорим.

— Почему? — удивилась Сонька, а я разозлилась.

— Потому что я ещё проснуться не успела!

— У тебя по утрам просто ужасное настроение.

— Вздор.

Ещё несколько минут я выслушивала восторженные Сонькины рассказы о курорте, обилии солнца, тёплом песке и ласковом море, после чего мы попрощались, и я мысленно ей позавидовала. Я не была на море уже два года. Подумала немного и произнесла это вслух. Правда, сочувствия так и не дождалась. Глеб лишь потянулся и довольно безразлично заметил: