О Аллах, да ведь неизвестно же, как закончилось сражение!

В этот миг Кёсем вновь ощутила себя султаншей. Но миг и есть миг. Накатилась волна, не очень сильная, но обдала пенным гребнем, погрузила с головой, закружила, и, когда Кёсем, отплевываясь, вынырнула, ее первой заботой оказалось вновь схватиться за мачту, а не корабль высматривать. Когда вновь вспомнила о нем, парус уже не был виден.

– Ждем, – подытожила Марты. – Этим не до нас. А наши нас не бросят, если… если они…

– Слушай, а почему… – быстро начала Кёсем, не зная, что она сейчас скажет, – почему… Картал назвал тебя шестнадцативесельной ладьей?

– Двенадцативесельной, – ответила Марты, все еще глядя в пустоту, но через мгновение ее взгляд обрел осмысленность. – Когда назвал?

– Сама вспомни…

– А… Да, ладья-ласточка, кирлангич. Два косых паруса, по шесть уключин с каждого борта, место для четырех пушек.

– Да-да. Места есть, пушек нет, легкая и проворная, но он ее так и не увидел. Почему-то.

– Увидел бы ее – не видать бы ему меня, – губы Марты дрогнули в чуть заметной улыбке. – Это был выкуп…

– Свадебный выкуп? – удивилась Кёсем.

– Получилось так. Мой отец, Железный Махмуд, он… Ну, ты сама слышала, «почти пират». С кланом Крылатых – то есть тогда его еще возглавлял их отец Курбан, но он уже был болен, – моему отцу было не по пути, совсем. То есть разок их пути пересеклись, и… я уж не спрашивала, но, похоже, моему родителю укоротили клыки. Он после этого несколько дней был в такой ярости, что мы с братишками прятались от него по дальним углам. – Марты усмехнулась уже открыто. – Только и слышно было от него про «проклятый род Курбана»… А потом он дважды подряд в рейды неудачно сходил, совсем, это в его кругах означает, что вот-вот конец уважению, ну и тогда призрак бедности всерьез подступит. В общем, папаша решил рискнуть по-крупному. И исчез, сгинул. Только через четверть года приходит весточка: шаик Махмуда Железного, оказывается, промышлял по ту сторону, в устье Данипра… – Марты дернула подбородком, обозначая направление: она из корабельного рода, воистину Морская Чайка, она всегда знала, где что расположено на море и близ его берегов. Наверно, даже не понимала, что может быть иначе, – промышлял, да и сам оказался промышлен. Команда повырублена и перетоплена, но капитан вроде как взят живым.

– И ты нарушила отцовский запрет, – кивнула Кёсем.

– Запрет-то прямо высказан не был, – фыркнула Чайка. – «Будь проклят род Курбана!» – это все же совсем иное, чем «Не обращайся за помощью к роду Курбана, даже если беда пришла!». А про джан-патриархов ни отцу, ни мне в ту пору знать не полагалось вовсе. В общем, я пораскинула мозгами: братья маленькие, матери давно нет в живых, все родичи и домочадцы сразу разбежались, узнав, что от Махмуда Железного отвернулась удача… Это, получается, госпожа Бедность не просто у ворот стоит, а уже вошла во двор и милостыню там просит. Короче говоря, без отца нам совсем пропа́сть. Что ж, я села в челнок и погребла вдоль берега к той гавани, откуда сегодня мы с тобой отчалили. Мы все.

– Ты в хиджабе была?

– Нет, что ты! У нас тут девушки на подросте свободно ходят, а я так вообще в мальчишеской одежде, иначе не очень-то погребешь… Ну вот. К Курбану меня не пустили, он плох был… Хороший он человек, мой свекор, да и как глава клана, капитан на корабле, тоже из наилучших… был. Мне толком так и не довелось его узнать… А мной занимался один из его сыновей-близнецов. Тот, который не женатый. Угрюмый такой парень, на меня толком и не смотрел…

– Ясно, – снова кивнула Кёсем. Она быстро вычислила годы: Доган тогда только-только ввел в дом Башар, она еще даже не понесла первенца, а Картал… ну да, он, конечно, был тогда угрюм. И не только потому, что отец его близился к рубежу вековечной разлуки.

– А я увидела его – и погибла. Понимаешь? Да, ты-то как раз понимаешь… Выслушал он меня, покачал головой и говорит: «Послушай, девочка, вот ты, наверно, знаешь, что Черный Махмуд от нас уже одно предупреждение получил, а второго в таких делах и не бывает. Тебе вообще-то не боязно было к нам с такой просьбой прийти?» «Нет, – говорю, – с какой стати мне бояться: я же в орлиное гнездо сунулась, а не в шакалью нору. И не с просьбой вовсе. При чем тут просьба, дело есть дело, вот калым, вот цветок…» Тут он на меня впервые по-настоящему глянул, с удивлением, снова покачал головой: «Свадебный зачин тут, девочка, не ко времени, твой отец не невеста, а выкуп за пленника – не калым, и если уж ты заговорила об этом, то призна́ет ли Махмуд твое право распоряжаться его деньгами?» Говорю в ответ: мол, пока он в плену, ничего «его» вообще нет, кроме того, что на нем сейчас, а это, может, только штаны и цепи. Ну и денег в нашем доме тоже нет. Зато есть ладья-ласточка и две лодки, одна со мной сейчас. Скажешь – продам и заплачу деньгами, а нет – прямо так возьмите, в вашем деле хорошая ладья поди к месту придется, а цена ее точно больше, чем один человек сто́ит. Завтра же пригоню. Он совсем уж с удивлением смотрит: «Что, вот так сама и пригонишь?» А я тоже будто бы изумилась: мол, а что тут такого, гребцов у нас теперь нет, но ветер-то попутный, и, судя по всему, ему еще пару дней таким быть… Немного приврала: одной вести кирлангич под парусом – дело тяжкое…

– Верю, – вздохнула Кёсем.

* * *

– Ты откуда такой взялся? – произнес Картал уголком рта.

Сейчас впервые выпало время задать этот вопрос. Прежде вообще ни до чего было: тянуть, травить, ставить паруса втугую, менять галс. Стрелять. Рубиться. Лавировать, ложиться на курс острее к ветру, перехватывать ветер у вражеского корабля – и, оставив его в «воздушной тени», выгадывать полкорпуса, корпус, два… Снова стрелять, на сей раз из кормовых пушек, истрачивая последние заряды. Вываливать пушки за борт. Сейчас единственное, что важно, – скорость…

Единственное.

Имеет ли значение, кто тянет фал рядом с тобой, кто обжигает ладони о залохматившийся трос, помогает снять со скобы разорванный парус и на ходу заменить его запасным, если все это он делает точно, умело и вовремя? Пускай даже этот человек окровавлен так, что не разобрать черт лица, – подумаешь, многие на «Джериде» сейчас залиты своей и чужой кровью. Пусть даже он гол почему-то. Сейчас не до того.

А вот когда стало ясно, что победа все-таки осталась за дениз кувветлери, когда медвежья мощь тяжелых галер переломила отчаянную решимость атаковавшей их волчьей стаи, человек этот бочком-бочком подобрался к обрывку парусины, чтобы сделать из нее себе опоясание. И был замечен.

– Да как откуда… вот же… – Он сделал неопределенный жест, охватывающий, кажется, все море.

Неизвестно, увидел ли его Картал, неотрывно смотревший вперед. С того самого мгновения, как бой можно было считать завершенным и выяснилось, что цел его брат и жена брата, невредим сын, отделался парой царапин племянник, – вот с той поры Картал стоял на носу фелуки и пристально вглядывался в волны.

Но все же незнакомец на палубе – это чересчур. Настолько чересчур, что оба капитана, братья Крылатые, должны вынести по этому случаю какое-то решение. Во всяком случае, когда фелука идет под всеми оставшимися парусами туда, куда должна идти, и ничто не может ускорить ее ход.

– С галеры? Азап?

– Да, капитан. И – нет, не солдат: топчу, артиллерист.

Может оказаться правдой. Если хоть азап, хоть кто-то из пушкарей угодил за борт, он мог сбросить в воде одежду, мог и, при большой удаче, вскарабкаться на какую-то из ладей. Совсем уж особой удачей для него стало то, что ладья эта принадлежит не врагам Оттоманской Порты… хотя галеры ей сейчас лучше огибать на расстоянии, превышающем артиллерийский выстрел. Могли на ладье даже и не обратить внимания, когда это произошло. Уж больно все были… заняты.

Да, такое возможно. Но все-таки слишком похоже на чудо. А поскольку чудеса возможны где угодно, только не в бою, то похоже это на обман.

– Ты же должен помнить меня, капитан… хозяин! – заторопился незнакомец, правильно истолковав, что сулит ему повисшее молчание.

– Хозяин? – переспросил Доган. Картал больше не обращал на чужака внимания.

– Ну да! – Незнакомец с облегчением передвинулся ближе ко второму капитану: находиться рядом с первым было уж слишком страшно. – Я ведь работал на вас в Галлиполи. То есть не на вас, вы с братом тогда, извини, еще совсем стригунками были, а на Курбан-баши.

Галлиполи… Да, пролегал через этот полуостров один из маршрутов, по которым их клан переправлял, скажем так, беглецов. Не самый безопасный маршрут. И далеко не каждого беглеца по нему отправляли.

– Омой лицо.

Незнакомец с готовностью повиновался: кровь на нем, похоже, была чужая – вся или в основном. Что ж, на палубе «Джерида» сегодня много крови пролилось.

Нет, не узнал его Доган, даже умытого. Значит, скорее всего, и Картал не узнает. Но к нему сейчас вообще с вопросами лучше не подступаться…

– Ладно, и вправду опояшись хотя бы парусиной, нечего тебе перед моей женой нагишом стоять.

– Благодарю, господин!

– С благодарностью обожди пока. Твое имя?

– Шаваш, господин. Может, ты меня и не запомнил все-таки: я что, я – сошка мелкая, орудийному делу тогда обучен еще не был. Но твое имя мне известно, конечно же, кто ж не знает потомство Курбан-баши? Ты – Картал… наверно. Или Доган.

В Галлиполи и на другом конце этого небезопасного маршрута, на острове Скирос, действительно работали «на подстраховке» самые разные люди, и кое-кого из них юные близнецы, тогда еще не возглавлявшие клан, вполне могли не знать. Ни по имени, ни в лицо. А с тех пор, как сгинул там злополучный шахзаде Яхья, много лет миновало. Отчего бы и не поступить такому человеку во флот, особенно если он где-то артиллерийскую премудрость освоил. Но что-то уж слишком много в этой истории совпадений. Если же окажется, что этот Шаваш еще и Яхью отправлял в тот путь, который для Яхьи оказался последним…

Впрочем, что окажется в этом случае, Доган не додумал. Картал, находившийся на носу, все так же продолжая смотреть вперед, протянул руку и взял из стойки рядом с собой мушкет.

– Обойти бы их… – прошептала Башар.

– Скажешь ему это? – Доган кивнул в сторону брата.

– Не скажу, – вздохнула она. – Я и себе-то такое сказать не решаюсь…

Два шаика. Из тех, из «волчьей стаи». Потрепанные в сражении, но еще вполне боеспособные. Трудно сказать, заряжены ли у них «соколки», но для мушкетов заряды наверняка должны остаться. И мушкетов этих куда как больше, чем на «Джериде»…

Самое худшее, что на самом-то деле схватка никому не нужна и разойтись без нее можно. Но нет возможности объяснить капитанам шаиков, что фелука идет прямо на них вовсе не потому, что намерена дать им бой. Что тут поделаешь. Маневрировать, играть в кошки-мышки – потеря времени. Которое сейчас равно жизни. Двум жизням.

Доган досыпал порох на полку мушкета, взвел курок.

– Если вы подвезете меня вплотную, потом будете вольны отправляться куда угодно, – надменно произнес кто-то рядом.

Шаваш. Ну так и есть, не может он быть тем, за кого себя выдает! Или… или только что он как раз и говорил правду, а выдавал себя за другого перед…

– Султан не благодарит своих подданных: все, что они сделали для него, – это их долг, – продолжал Шаваш все тем же тоном, – но он не забывает верную службу. Знайте же и внукам своим расскажите: вам выпала великая честь оказать услугу султану Яхье, которого вы раньше знали скрывавшимся под чужой личиной…

– К борту. – Доган повел стволом.

– Что? – Шаваш настолько вошел в роль, что на лице его отразилось искреннее изумление.

– К борту… мелкая сошка. Встань, покажись им, чтобы тебя как следует рассмотрели. Когда будем проходить между ними, прыгай в воду. Доплывешь?

– Доплыву… – пробормотал Шаваш, или кто он там, севшим голосом. Изображать из себя Яхью он больше не пытался.

– Твое счастье. Или несчастье: может, за твои прежние посулы, так роскошно выполненные, они теперь с тебя кожу живьем сдерут… султан. Но это потом. А пока – пусть от тебя будет хоть какой-то толк. К борту, кому сказано!

* * *

Они уже держались не лицом к лицу, а бок о бок, с одной стороны мачты, прижимаясь друг к другу, согреваясь живым теплом. И все равно море уносило это тепло, как кровь из раны. Ветер снова поутих, волны умерили ярость, но с холодом сладу не было.

Собственно, вода не холодна – как для этого моря, так и для этого времени года. Но не до́лжно оставаться в ней пловцу на больший срок, чем то заповедано Аллахом, который не велит человеку быть выдрой или дельфином, рыбой сделаться тоже не разрешает. Разве что кормом для рыб…

– Ну вот, – Чайка, конечно, все понимала, но воспоминания грели ее, как горячее питье, – он мое хвастовство, как я потом догадалась, раскусил, но даже не улыбнулся, сказал: «Да нет, девочка, ладью пригонишь потом. Даже, пожалуй, пусть лучше отец твой пригонит, мы с него слово возьмем. И ялик в залог оставлять не нужно. Отправляйся на нем домой. А у нас как раз вскоре так и так будет рейд даже не к устью Данипра, а по нему самому, до Байды-острова, что у Кичкасской переправы. Там и постараемся договориться о выкупе Махмуда. Пока его за прошлые дела не разделили на твердое, мягкое и жидкое, он ведь в тех краях изрядно отметился. Или пока не перепродали в каменоломни либо на галеру, может, даже на османскую, а оттуда вытаскивать дороже, цены кирлангича может не хватить… Ну ладно, это тебе, почтительной дочери, слушать не нужно, ступай».