Как и саму Кёсем.

За стенами мечети самозабвенно вопили янычары, приветствующие нового султана.

* * *

Султан Мурад был из тех мужчин, о которых еще мамочка рассказывала будущей Хадидже-второй, бывшей Паломе. Пускай он и мальчишка еще, пускай к делам любовным еще нескоро окажется приучен, а только это без разницы, порода и в жеребенке уже видна. Султан Мурад был из тех, кому нравятся не просто покорные женщины, а такие, что днем колючки, а ночью овечки. И нельзя, никак нельзя забывать каждый раз напоминать такому мужчине, что только с ним женщина ласкова, потому что он – завоеватель и покоритель, а другие лишь пыль у его ног. Каждый раз следует показывать, что знаешь себе цену и что именно этот мужчина цену уплатит и не поморщится, а другие – а что другие? Тьфу, а не мужчины. А ты – женщина, которой нужен только самый-рассамый лучший и самый-рассамый единственный. Только он, величайший из великих и непобедимейший из непобедимых.

Ну и давать эту самую свою непобедимость время от времени доказывать. Чтобы не заскучал.

Хадидже-вторая изучала гаремные хроники – не от скуки, как некоторые могли бы подумать, и не чтобы заумь свою показать. Что она, Акиле-хатун, что ли? Просто нужно было понять, как становятся хасеки. Как становились хасеки раньше, что изменилось теперь.

Роксоланка Хюррем, похоже, знала мамочкин секрет, потому что жизнь ее с султаном Сулейманом всегда была как на острие ножа. И она даже не изображала, что дела обстоят не так, как поступали султанши после нее. Не притворялась, будто ни с кем за султанское сердце не борется, каждый раз не уставала повторять Сулейману Кануни, что он – величайшая из драгоценностей и что лишь ему она, хасеки Хюррем, жаждет поклоняться, лишь его одного желает любить. Ну что ж, она своего добилась. Одна была у своего султана. Остальным так не повезло. Но Хадидже-вторая была не из тех, кому нравится делить своего мужчину с другими женщинами!

Хотя, конечно, придется. Все мужчины рано или поздно пресыщаются, ищут развлечений на стороне. Все, без исключения. А если у тебя еще и гарем под рукой, где большинство, конечно, дуры и коровы, зато каждая первая жизнь положит, чтобы под тебя лечь…

Как тут удержишься!

Главное – чтобы после сладкого сиропчика, которым попотчуют гаремные идиотки, мужчина снова захотел мяса со специями. Такого, что одновременно полыхает и тает на языке. Тогда и только тогда он будет вновь и вновь возвращаться. Вот и весь секрет.

Именно поэтому, увидев султана Мурада, Хадидже-вторая поклонилась, как и все прочие, но дальше вела себя совершенно естественно: не обращала на него никакого внимания, занималась делом, которое Кёсем-султан поручила своей верной гёзде.

О, это великое искусство – естественно и непринужденно не обращать внимания на парня, из-за которого переполошились все местные курицы! И при этом быть грациозней всех тех, кто торопится обратить на себя внимание. Впрочем, уж что-что, а быть грациозной и естественной на фоне суетящихся клуш Хадидже-вторая как раз могла очень хорошо. Сработало еще и то, что Хадидже-первой не было рядом. Как догадалась Хадидже-вторая, Кёсем-султан с умыслом услала верную свою фаворитку. Бывали ведь случаи, когда султаны влюблялись в чужих вдов и брали их в жены, и молва таких случаев совершенно не одобряла. Точнее, подобное не одобряли войска. А сейчас, когда Оттоманская Порта только-только оправляется от сотрясавших ее янычарских бунтов, одобрение буйных янычар и свирепых сипахи нужно молодому султану, словно воздух.

Спасибо и за то, что Кёсем-султан позволила остаться Хадидже-второй, которая по возрасту, прямо скажем, уже не девочка, не ровесница новому султану и не младше его. Ну да это как раз за пределы гарема вряд ли просочится. А даже если и просочится… в общем, она, Хадидже-вторая, не вдова другого султана и весьма хороша собой, а остальное доделают верные Кёсем-султан люди. Уж что-что, а правильные слухи распускать они обучены.

Да и почему бы Кёсем-султан не порадеть своей фаворитке? Разве Хадидже-вторая не старательна и не учтива? Разве не выполняет иногда поручения достаточно деликатные, о которых не дай Аллах проговориться? Разве не притворяется иногда самой… хотя нет, об этом лучше и не думать даже – да, маловероятно, что кто-либо здесь умеет мысли читать, но все равно ни к чему сейчас вспоминать то, что непосредственно к молодому султану не имеет отношения.

Хадидже и не заметила, как Мурад оказался рядом, довольно учтиво предложил помощь. От помощи, разумеется, пришлось отказаться (мужчина, будущий султан, смешивающий притирания, – вот это и впрямь стало бы новостью из новостей! От такого и до следующего бунта рукой подать!), но вот поболтать Хадидже, конечно, была не против. И восхищенный взор Мурада вкупе с очевидной злостью на лицах других девиц был справедливым вознаграждением. Еще бы – куда им до любимицы Кёсем-султан, обласканной теперь и новым султаном!

Конечно, Кёсем-султан всегда желала, чтобы, как любила говаривать Хадидже-первая, девушки доставались султану не по одной, а целым ожерельем. Да, тогда и впрямь легче существовать. Но именно существовать, а не становиться жемчужиной и усладой очей. И да, Хадидже-вторая обязательно подберет султану других подружек… таких, от которых он обязательно вернется к своей хасеки, а глупые девчонки всю жизнь будут считать, что их облагодетельствовали, а они не поняли своего счастья. Надо только будет позаботиться, чтобы никто, кроме хасеки, не зачал султану наследника… На это средства есть, вон те же Айше с Акиле где-то ведь взяли…

Думая об этом всем, Хадидже-вторая не уставала улыбаться султану, и Мурад, словно солнце, сиял в ответ.

* * *

Показалось или Кёсем-султан не слишком-то рада была тому, что султан выбрал именно ее, Хадидже?

Нет, ни в словах султанши, ни в делах ее ничего такого, что говорило бы о неудовольствии Кёсем, не было – да и не могло быть! По велению могущественной валиде (теперь уже точно валиде, безо всяких глупых оговорок) евнухи споро снаряжали Хадидже-вторую в опочивальню султана. Масла, притирания, удаление лишних волосков на теле – все было сделано без малейшего изъяна, а халат Хадидже подобрали такой, что ахнула даже сама девушка. Легкая, нежная ткань не скрывала абрисов точеной фигуры, изысканно маня, но не выставляя ничего напоказ. То есть отношение свое Кёсем-султан показывала и словом, и делом.

Но вот молчание ее – там, где должны были быть слова, – говорило Хадидже-второй о многом… «Лучше бы другая была на твоем месте!» – сообщало это молчание, а еще: «Здесь моя благосклонность к тебе заканчивается!» Учитывая влияние при дворе Кёсем-султан, а еще тот факт, что многажды чудилось, будто влияние это утеряно, но каждый раз надежды эти оказывались ложными, Хадидже справедливо тревожилась.

О Аллах, это несправедливо! Почему старая ведьма, а не молодая хасеки должна править Оттоманской Портой? Кёсем уже столько лет при власти, почему бы ей не уступить дорогу и не заняться, к примеру, благотворительностью? Пусть строит больницы, мечети, медресе, в конце концов! А власть отдать тем, кому она нужнее.

Сама ведь, если уж на то пошло, не раз говорила, что устала всем тут заправлять! Но почему-то не уходит на покой, остается и портит молодым султаншам жизнь.

В том, что ей предстоит стать султаншей, Хадидже-вторая не сомневалась. Глаза Мурада, руки Мурада, сердце Мурада были ей в том порукой. И этот вызов в султанскую опочивальню – первый шаг по длинной лестнице власти, ведущей на самый верх, к славе и величию.

Возможно, Кёсем-султан это понимает? Понимает, что придется расставаться с такой привычной уже властью, вот и недовольна?

Ну и пусть ее! Сейчас не о Кёсем-султан нужно думать, а о том, как понравиться султану Мураду.

Хадидже не шла – плыла по коридору, заранее готовясь войти в опочивальню во всей красе. И жадный, голодный взгляд Мурада только подтвердил: она все делает правильно.

– Твоя недостойная раба явилась к тебе, – выдохнула Хадидже, мягко опускаясь перед ним на колени. Но весь вид ее, каждый вздох, каждый жест говорил: вот, я пришла к тебе, к тебе одному, не к кому-то другому – так справишься ли, удержишь ли? Завоюешь ли меня, как подобает гордому, неукротимому мужчине?

Мурад не мог не ответить на подобный вызов. В конце концов, мальчик как раз входил в ту самую пору, когда хочется завоевывать и укрощать.

Разумеется, в постели он еще был неловок, хотя и быстро учился. Приходилось помогать и подталкивать. О, это истинное искусство женщины – заставить мужчину чувствовать себя прекрасным и желанным, завоевателем и повелителем, господином и владыкой! Хорошо, что в гареме учат и этому. Здесь учат всему, лишь только знай учись. Другой вопрос, что каждая обитательница гарема выносит из этой науки лишь то, что по способностям и нраву своему способна вынести. В основном это покорные улыбки и умение качественно вертеть бедрами. Так бедрами вертеть и Хадидже умеет.

Мурад пылал, и этот огонь завладел вниманием Хадидже всецело. Она взращивала его, подобно тому, как пахарь взращивает свое поле, и сама была этим полем, колосьями, колышущимися на ветру, покорно укладывающимися к ногам господина, когда придет их срок. Лозой виноградной была она, обвивающей крепкий ствол молодого дуба. Была она чем-то большим, нежели вселенная, и чем-то меньшим, нежели горчичное зерно, ибо в этом и заключено предназначение женщины.

Их тела поладили быстро – быстрее, чем Хадидже даже надеялась. Ее учили терпеть боль, но боль оказалась незначительной, а потом и вовсе растворилась в извечном танце тел. Этой ночью руки Мурада были на теле Хадидже, губы Мурада искали ее губы, а тела их сплетались и расплетались, как заповедал для мужчины и женщины Аллах, всемилостивый и милосердный. И Хадидже была всем довольна, ибо каждая минута, проведенная с Мурадом, с пылким, влюбленным Мурадом, приближала ее к заветной цели – к завоеванию его сердца, его любви, а с ними вместе и власти над Блистательной Портой.

Ибо верно сказано, что женщина возвышается через мужчину, и никак иначе. И возвышение это может быть слаще шербета и приятней амбры и мускуса.

Лежа рядом с Мурадом, отдыхая от утех постельных, Хадидже заметила тусклый блеск возле изголовья кровати. Так блестят не украшения, а добрая сталь. Приподнявшись якобы для того, чтобы положить разнежившемуся султану голову на грудь, Хадидже напрягла зрение. Так и есть – кинжал. Работы простой, насколько можно разглядеть в полумраке, вычурности в нем ни капли – для боя сделан, не для похвальбы. Рукоять выточена из какого-то камня – не из янтаря ли?

Не тот ли это кинжал, о котором говорила Кёсем-султан? Якобы приносящий тем, кто носит его, безумие и неисчислимые несчастья?

Хадидже лениво протянула руку – и внезапно натолкнулась на взгляд Мурада. Ничего светлого, чистого, юношеского не было больше в этом взгляде. Так мог бы смотреть воин на поле боя на приближающегося противника, прикидывая, как бы половчей выбить того из седла.

Пришлось срочно делать вид, будто потягиваешься. Кажется, Мурад ничего не заподозрил: расслабился, вновь заулыбался, обнял Хадидже за талию, вновь светло заглянул ей в глаза:

– Тебе хорошо?

– Лучше не бывает, – мгновенно, не задумываясь, отвечала Хадидже.

Мурад тихонько рассмеялся:

– Ты прекрасна. Я мог бы рассказать тебе сотню стихов о красоте женщины, но они все не видели тебя, а напыщенные сравнения не стоят одного твоего лукавого взора. Что они понимают, томные поэты прошлого? Я напишу для тебя другие стихи, лучше.

– Я буду ждать, – выдохнула Хадидже, прикрыв на миг глаза длинными ресницами. И вновь заулыбалась, словно показывая возлюбленному: я не всерьез… или все-таки всерьез? Попробуй, разгадай меня, свою женщину, свою тайну, свою судьбу!

– Только вот имя… – Мурад повернулся поудобнее, придерживая девушку, чтобы не придавить ее случайно своим весом. – Имя тебе не подходит. Хадидже была женой Пророка, добродетельной во всем, а ты – ты адское пламя, яма с углями, в которую бросили мое бедное сердце! И вместе с тем ты добродетельна, как все жены Пророка, да благословит его Аллах и приветствует… Вот что я придумал! Хадидже была первой женой Пророка – мир ему! – и самой старшей. Ты будешь зваться, как самая младшая из его жен, Айше! Смешно выйдет!

И Мурад радостно расхохотался.

Только воспитанная годами сдержанность позволила Хадидже не вздрогнуть, а растянуть губы в улыбке, которая человеку, плохо с ней знакомому, могла бы показаться веселой. Подобного рода намеки на ее возраст от мальчишки совершенно не радовали, и, будь Мурад просто ее любовником, Хадидже бы не стерпела. Но Мурад не ее любовник, он султан, человек, через которого женщина возвышается… любая женщина, которую он изберет… и он же властен навек отправить неугодную ему наложницу во мрак и забвение…

– Мой султан властен в моей жизни и смерти, – промолвила наконец Хадидже… нет, теперь уже Айше, надо стараться привыкать к новому имени. – И конечно, рабу свою он может называть так, как ему заблагорассудится.