Прижимает к себе, опускаясь на мокрое крыльцо, задирая халат, отрывая пуговки на груди. Усаживая на себя. Я не чувствую ничего, только его, такого каменного под моими пальцами. Все еще впиваюсь в его волосы, не давая оторваться от своих губ, потому что не умею сейчас дышать еще чем-то, кроме его дыхания.

Вспышка молнии осветила его лицо, блестящую кожу, горящие глаза, раздался оглушительный раскат грома. Моргнули фары машины и погасли. А я лихорадочно продираюсь сквозь мокрую рубашку, к коже, чтобы обжигать пальцы прикосновениями и чувствовать, как он отодвигает мои трусики в сторону и обнажая мою грудь, резко насаживает меня на себя, удерживая за талию. Дернулась навстречу, прогибаясь в пояснице, шумно дыша носом и закатывая глаза. Один толчок, и он сильно сдавил меня руками, кусая за сосок, зарываясь лицом между грудями, замер на секунду и глухо застонал. Я смотрела на дождь, запрокинув голову и улыбалась. Не сдержался. Так быстро. Так надорванно. Как будто подыхал от голода. По мне. Это был не секс. Это было утоление голода. Жадной необходимостью. Как несколько глотков воды, после того как ползешь по пустыне.

Макс все еще сжимал меня до боли, обжигая мою кожу горячим дыханием.

— Дышать не мог, — прохрипел, целуя мою шею, и у меня заболело в груди, я зарылась пальцами в его мокрые волосы. Есть признания, которые звучат иначе. Которые предназначены только для того, кто поймет. И если бы Макс сказал, что любит меня, это прозвучало бы фальшиво. Это было бы похоже на кого угодно, но не на него.

— Дыши мной.

— Дышу. Мне мало. Еще.

* * *

Да. Он дышал мной. Он меня жрал безжалостно и беспощадно. Он отбирал у меня саму себя, отдирал с мясом и с кожей. Обнажал до костей. Он ласкал мои нервы, он касался моего сердца через грудную клетку и дразнил даже его до безумного возбуждения, и оно судорожно сжималось от собственного экстаза и истекало кровью, как влагой после оргазма.

Он дышал мной, прислонив к окну, содрав мокрый, грязный халат и прижав к холодному стеклу, жадно целовал мой позвоночник, а я тряслась от сумасшедшей похоти, когда он поставил мою ногу коленом на подоконник и медленно глубоко вошел в меня пальцами сзади, обжигая дыханием мой затылок.

— Хочу дышать криками… кричи для меня, малыш. Сильно кричи, пока я буду дышать тобой глубоко, — толчок пальцами, и я закусила губы, — резко и больно дышать тобой, жадно и беспощадно, до полусмерти, маленькая, я хочу отдышать тебя за все то время, что подыхал без моего воздуха, а ты кричи… — прорычал мне в ухо, — кричи, пока я буду выдирать из тебя мое дыхание губами и языком, — опустился на колени позади меня.

И я кричала под раскаты грома. Захлебывалась, когда его язык погружался в мою плоть, то выскальзывал наружу, чтобы яростно и быстро ласкать набухший клитор и снова врываться внутрь дерзко и глубоко, вылизывая горящую промежность, сжимая мои ягодицы до синяков, не давая отстраниться. Я закатывала глаза, скользя пальцами по подоконнику, царапая ногтями, прижимаясь торчащими, болезненно напряженными сосками, к ледяному стеклу, и кричала, всхлипывала, стонала, как обезумевшее от похоти животное, пока все тело не пронзило наслаждением, и я не услышала свой собственный гортанный вопль, сотрясаясь всем телом, ломая ногти о подоконник, ударяясь головой о стекло, прогибаясь и инстинктивно двигаясь навстречу его языку, все еще ласкающему сжимающуюся в судорогах оргазма плоть.

Пока не почувствовала, как он сильным толчком вошел в меня сзади, наматывая на руку мои мокрые волосы, дергая к себе, заставляя прогнуться, принять всего целиком, причиняя легкую боль, проникая так глубоко, что я прикусила губы до крови, сходя с ума от страсти. Сжимает грудь, играет сосками и рычит мне в ухо.

— Мало. Кричи еще. Давай. Маленькая… громко. Я все еще задыхаюсь — кричи. Дай мне дышать.

Я вгрызалась зубами в свое запястье, а он двигался быстро и беспощадно. Совсем не так, как в те первые разы, а теперь как-то по-настоящему… По-зверному. Он впивался в мои бедра, тянул к себе, прогибая меня назад, сжимая мое горло, погружая большой палец мне в рот, а я его исступленно сосала, закрывая глаза и сходя с ума от возбуждения. От этой прекрасной пошлости, которая слышна в шлепках тела друг о друга, в его стонах и моих. Поглаживает шершавыми пальцами твердый сосок, перекатывая, сжимая и вырывая из меня вопли агонии, растирает меня между ног, обрушивая дикие ласки шквалом, ураганом. Чувствительная, как оголенный нерв, болезненная после экстаза, и невыносимо каждое прикосновение… но он не останавливается, не дает увернуться, мучает, истязает, пока я снова не вою от оргазма, выгибаясь к нему назад, уворачиваясь от его рук, а он не выпускает… Это не кончается. Он берет меня везде — на полу, на постели. Вертит, как тряпичной куклой. То опрокидывая навзничь, то врывается сзади, уложив меня на бок, приподняв ногу под коленом и, закрывая мне рот ладонью, чтобы не орала громче бушующей за окном стихии… Я уже не знаю… сколько раз кончила, и бывает ли так? Да и что я вообще знала до него? Мне было больно от наслаждения, и каждый оргазм похож на острую и изощренную пытку. Истекаю потом и влагой, обессиленная, дрожащая… полумервая, в синяках и засосах, со спутанными волосами и саднящей промежностью, с искусанными сосками и опухшими губами. Он снова трогает кончиками пальцев, а меня подбрасывает, как от ударов тока. Кажется, я даже умоляла остановиться… кажется, я ругалась матом и слышала его хриплый мат в ответ… Грязно и так прекрасно. Кажется, я разодрала ему спину и рвала его волосы… а ему было плевать… он знал, чего я хочу лучше меня самой… он чувствовал это в конвульсиях моего тела от каждого оргазма, и он трахал меня, как взбесившееся животное, пока мы оба не уснули голые поперек постели… Я просто отключилась.

* * *

Проснулась от того, что снова стало пусто. Физически почувствовала, что его нет рядом. Вскочила в какой-то дикой панике, шатаясь и тяжело дыша. Ушел? Снова?

Это был всплеск истерики, до дрожи, до непроизвольного стона отчаяния, оседая на пол и обводя комнату затуманенным взглядом.

А потом увидела, как влез в окно. Ругаясь, сжимая в зубах несколько садовых ромашек. А я истерически рассмеялась, а потом заплакала в голос, бросилась к нему на шею.

Сильно прижал к себе, зарываясь мне в волосы.

— Ты что, маленькая? Испугалась одна? Снова страшно?

И целует хаотично, быстро, гладит голую спину, волосы.

— Не уходи. Никогда больше… — с рыданием, ударяя его кулаками по груди, — вот так не уходи. Я же тоже задыхаюсь. Я же так сильно задыхаюсь, Макс. Ты не видишь, как я задыхаюсь по тебе?

Обхватил мое лицо за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза:

— Тшшш. Тихо, малыш. Вижу… все вижу. Хватит задыхаться. Будем дышать вместе. Я обещаю. Одевайся. Нам пора.

— Куда? — чувствуя, как шатает от слабости и счастья… пусть только смотрит вот так… с этой ядовитой нежностью, от которой сердце сжимается до боли.

— Туда, откуда не возвращаются, — сказал очень серьезно. Возможно, для кого-то это бы прозвучало мрачно, но не для меня… я видела свое отражение в его зрачках, я чувствовала, как он вытирает мои слезы пальцами.

— Идем, — ответила я, не отрывая от него взгляд.

— Не боишься?

— Нет. Я же с тобой.

— Больше нет права выбора. Вот с этой минуты, — все еще сжимает мой подбородок.

— У меня его и не было никогда.

Прижал к себе снова. До хруста.

— Не было. Потому что Моя.

* * *

Макс привел меня туда, где я ожидала оказаться с ним меньше всего — в местную покосившуюся церковь. С выцветшими стенами, потрескавшимися иконами и с одним единственным колоколом. А мне это место вдруг показалось нереально прекрасным. Сказочно красивым. Как в Раю или в той самой сказке, в которую он заставлял меня не верить.

Когда я увидела там Андрея, Карину, Фаину, улыбающихся, с букетами цветов, и еще несколько наших друзей, которые заулюлюкали, увидев нас.

— Зверь, брачная ночь обычно бывает после венчания, а не до. Мы заждались, — крикнул кто-то из них, а у меня щеки вспыхнули.

Я сильно сжала руку Макса и почувствовала, как снова болит в груди, как хочется зарыдать в голос. Я просто только сейчас поняла значение каждого слова, сказанного Максом перед тем, как мы пришли сюда.

От счастья я не могла выдавить ни звука. Я сдерживала слезы, глотала их. То улыбалась, то чувствовала, как дрожит подбородок, как трясутся руки.

Перед тем, как Макс надел мне на палец кольцо, я задала ему один единственный вопрос:

— Мой? Правда мой?

— Весь… маленькая. Больше, чем свой.

— Я люблю тебя… — вырвалось само, и почему-то над головами зазвенел колокол, пугая голубей, которые с шелестом вспорхнули с окон.

— Этого мало… Дыши мной, — шепнул на ухо.

ЭПИЛОГ

— Брааат, — Ахмед крепко обнял худощавого мужчину с бородатым лицом и расцеловал в обе щеки. — Долго ехал, дорогой. Я заждался, Бакир.

— Не заливай, — мужчина потрепал Ахмеда по волосам, оглянулся по сторонам, словно осматривая шикарные хоромы брата, — не плохо устроился, Ахмед. Кто скучает в таких хоромах, тот полный идиот.

Смотрели друг другу в глаза и снова крепко обнялись.

— Ну что? Все готово?

— Когда птички будут? Покупатели заждались. — спросил Бакир, удерживая брата за затылок.

— Уже есть. Десятки птичек. Разношерстных, с яркими перышками… и одна золотая, брат. С ней не все так просто. Но она нам больше всех нужна. Ждем удобного случая. Силки уже расставлены.

— А когда бывало просто? Чем изящнее и красивее птичка, и чем сложнее она достается, тем больше за нее заплатят… — Бакир криво усмехнулся. — Давно поставок не было, люди недовольны.

— Времена такие, брат. Все возместим. Давай-давай, в дом. Лекса моя приехала. Ждет тебя уже несколько дней.

— Подожди, — Бакир положил руку на плечо Ахмеду, — уверен, что стоит эту птичку трогать? Я думал об этом…

— Стоит… — перебил Ахмед. — Когда она будет сидеть в нашей клетке, ставки станут настолько высоки, что ты сам охренеешь, брат. А уж кого мы схватим за яйца, тебе такое и не снилось.

— Золотая, значит?

— Бриллиантовая, поверь, — усмехнулся Ахмед.

— Дядя.

Они оба обернулись к белокурой девушке, которая вихрем влетела в комнату и повисла на шее у Бакира.

— Приехал. Приехал, — и бородатый мужчина расплылся в улыбке, поглаживая светлую головку пальцами, унизанными перстнями.

— Приехал и подарки привез для принцессы. Сам от семьи отбился и дочь не по-нашему воспитываешь, — ворчит, а все же гладит волосы и прижимает девушку к себе.

КОНЕЦ 2 КНИГИ