Я закрыла глаза и встряхнула головой, чтоб отогнать неприятное воспоминание, но пугающий образ лишь колыхнулся, будто вода волной пробежала по поверхности портрета, и снова возник передо мной. Я попыталась сесть. В низу живота тупо заныло, голова закружилась, и я испуганно опустила ее на подушку.

9

— Что было, что будет, на чем сердце успокоится…

Ларка хитрющими глазами поглядывала в мою сторону и быстро уверенной рукой раскладывала карты.

— О! Ирка! Лю-юбовь! Блондин. Тю-тю-тю-тю… А тут слезы твои. Болезнь. И все через короля треф. Хлопоты. Хлопоты. Дорожка его с вестью. Да-а-а. Весть не ахти. Червовый с тобой! Кто такой? Скрываешь? Да-а-а… Куда ты, там и он. А через трефу слезы и снова болезнь. О! Дорога тебе! Поздняя и долгая. Съедешь скоро.

— Да уж, съеду. Съеду к обеду к соседу, а больше некуда.

— Смотри, не веришь? А у меня рука — верняк. Я Владимировой раскладывала, любовь в казенном доме открылась. Так у нее капитанчик. Куколка! Ресницы — во, плечи — во, погранец. Она экзамены сдает и с ним на Кушку. Заявление в ЗАГС вчера отнесли.

— Лар, ей же и семнадцати нет, какой ЗАГС?

— Нет, — согласилась Ларка. — Ну и что, что нет? Обстоятельства у них. А ты что, не знала?

— Какие обстоятельства?

— Ну Ир, ты, как с луны. Вся школа гудит. Ее даже к экзаменам хотели не допустить, она уже с месяц брюхатая. Через РОНО разрешение хлопотали, через отдел по несовершеннолетним. А чего? У нее мамка что надо! Все инстанции обошла. Уж Ленку здесь гнить не оставит. У капитанчика карьера! Деньги к тому же. Жилье служебное без проблем. Э-э-х, мне бы такого! Так хотца мир поглядеть.

Ларка задумчиво подняла глаза к небу.

Мне стало грустно. Вот Ленка уже месяц беременна. И не скрывает, и счастлива. Капитан у нее… На Кушку собирается. Мне так захотелось на Кушку! Самая южная точка страны. Мне представился географический атлас. Глянцевая поверхность карты обросла растительностью, песком, барханы, синие ниточки рек наполнились бурными потоками. По пустыням пошли караваны. Я увидела пальмы и причудливые кроны незнакомых экзотических деревьев…

— А, ладно! — Ларка тряхнула жиденькими волосами. — Смотри сюда. Дорога долгая и хлопоты червовые. Все! Сеанс окончен.

Ларка сгребла карты и внимательно посмотрела на меня.

— Ир, а король — это твой Кирилл. И все тебе с ним — и слезы и болезнь. И вся чернота от него к тебе.

— Ну, Лариса Тимофеевна, это уж слишком…

— Нет, ты не обижайся. Я тебе, как подруге. Ты дома не живешь. У него не живешь. Как тень ходишь. Где ты, вообще-то, обитаешь?

— У друга.

— А вот он и блондин твой! Червовый! — Ларка радостно захлопала в ладоши. — Масть не соврет, это верняк.

— Да никакой не блондин вовсе. Черный как смоль.

— Все равно червовый. С хлопотами о тебе, с любовью.

— Нет, Лар, не червовый. Без хлопот. То есть с хлопотами, конечно, но не с любовными. Друзья они с Кириллом. Давние.

— Ну вот, еще один дедок. Это по-научному — геронтофилия. Тяга к старикам, значит.

— Сама ты геронтофилия. Он друг Кирилла. Хороший мужик, спокойный. Да я его и не вижу почти. У него свои дела, у меня — свои. Так, за обедом поболтаем да перед сном немного.

— Слушай, Ир! У меня таблица есть. По ней тоже гадают. Вот, смотри. — Ларка полезла в ящичек комода и из груды всякого бумажного хламья выудила целлофановый пакет.

Чего только там не было! Кубики и шарики, стеклянные капельки с магическими знаками, карты с непонятными обозначениями и картонные таблички с вязью иероглифов.

— Это что?

— А… Это карты Таро.

— А это?

— Магический шар… Да погоди ты! — Ларка перебирала свое богатство, перекладывала с места на место колоды карт, доставала из конвертов какие-то снимки. Затем она все это аккуратно сложила и сунула обратно в пакет. Пакет убрала в комод и полезла в другой ящичек.

— Вот она! Смотри! — Ларка бережно извлекла большой фолиант в черном кожаном переплете, сдула с него пыль и раскрыла. Пожелтевшие страницы слегка хрустнули, будто вафельный торт под напором ножа.

— Ого! Дай взглянуть.

— Бери. Только не в книге дело. Вот таблица здесь.

Она взяла в руки такой же желтый, как и остальные страницы, лист, развернула его, положила на стол и закрыла глаза. Лицо, поднятое вверх, застыло. Она помедлила и тихо произнесла:

— Ответь мне, сила небесная. Открой мне тайну сокрытую, чего ждать мне от дня завтрашнего, о чем знать, чего опасаться?

Ларка поводила указательным пальцем над столом и, замерев на секунду, ткнула в таблицу.

— Семьдесят два. Так-так-так. Сейчас найдем пояснения в приложении.

Она откопала в том же ящичке книжицу более тонкую и менее привлекательную, чем колдовской фолиант. Открыла на нужной странице и прочла:

— «Кто охотник, кто добыча? Жди, свет тебя согреет. Торопливость — враг твой. Друг твоего друга — брат твой. Свет брата твоего — судьба твоя».

Далее была какая-то сноска. Ларка молча прочла ее, вновь достала целлофановый пакет и высыпала его содержимое на диван. Теперь ее интересовала хрустальная капелька на шелковом шнурочке. Она снова уткнулась в текст и, нахмурив розовый от напряжения лобик, что-то быстро прочла.

— Так-так-так… Шнурочек… Ага! Вот!

Ларка подняла капельку над книжицей и, держа за конец шнурка, стала следить за ее движением. Капелька сначала едва заметно, затем все шире и шире, раздвигая амплитуду движения, стала раскачиваться. Вдруг Ларка разжала пальцы, и хрустальный грузик упал.

— Боль друга приведет к суженому.

— Чушь собачья! — рассмеялась я.

— Ничего не чушь!

— Да ерунда.

— У меня тетка ведьмой была. Это все ее. Вот эти книги, амулеты, карты. Она мне говорила, что у ведьмы знак есть, чтоб от прочих отличалась. У нее, например, паук был на плече. Такой большой, черный. Как живой. Она на пляже разденется, за ней дети бегают и пальцем на плечо показывают. «Тетя, сними паука!» — кричат.

— И у тебя есть?

— Нет, паука нету.

— А что есть?

— Вот, смотри. Видишь? — Ларка приблизилась ко мне и двумя пальцами раздвинула веки правого глаза. — Видишь?

Под верхним веком я увидела на радужке глаза темную отметину, подобную раздвоенному козлиному копытцу.

— Метка дьявола. — Ларка отпустила веки и потерла раскрасневшийся глаз. — Мне как-то соринка в глаз попала. Лет семь было. Мы с теткой в парке гуляли. Она мне соринку стала доставать и говорит: «У-у-у-у, Ларчук, мы-то с тобой одной крови». Я тогда и не поняла. А теперь знаю! Я эту отметину сама только год назад обнаружила.

— Как это?

— Ну вот ты в глаз себе часто заглядываешь?

— Нет.

— И мне как-то не приходилось, пока краситься не начала. Тушь с ресницы под веко попала, я в зеркало смотрю и уголочком платка тушь вытираю. Приподняла веко, а там копыто. Я к тому времени про отметины уже знала, а про себя — нет. Везде искала. Встану в ванной перед зеркалом и все тело изучаю. Хоть бы что-нибудь.

— А что ты искала?

— Вот если ты, к примеру, ведьма, у тебя волосы должны быть рыжие. Или на теле, на скрытых частях, родинки наподобие зайца, или лягушачьей лапки, или грызуна какого-нибудь. Вот паук, например, это точный знак, и к бабке не ходи. А уж если в глазу копытце или горошина, то вернее знака и быть не может. Про глаз — это верняк.

— А где твоя тетка теперь?

— Вот это глухо! Исчезла она. Попросили ее с коровы порчу снять. Она в село уехала. Сказала, на три дня. На третий день мне сон снится: стоит она посреди избы, глаза черные, губы сжатые, руки корявые, как ветки. В руках пучок травы. Она ее во что-то обмакивает и шепчет: «С юга на север, с запада на восток. Крест очерчу, в трубу улечу». Пошептала так три раза, траву отряхнула и в печь бросила. Та зашипела, дым густой повалил. Дым рассосался, а тетки как не бывало. Так и не приехала. Говорят, сошлась там с каким-то и укатила за ним. А куда? Да я и не верю. Она мужиков за людей не считала и уехать с кем-нибудь… Разве что с дьяволом.

Ларка замолчала, медленно перебирая теткино наследство, достала из конверта цветное фото.

— Вот, смотри.

Сначала я не увидела в этой женщине ничего особенного, кроме, пожалуй, огненно-рыжих густых волос. Зеленые глаза были обращены куда-то вдаль, за фотокамеру. На левой щеке красовались три крупные родинки, рот слегка приоткрыт, будто она хотела что-то сказать. Пышная грудь и узкая талия. Крутые упругие бедра. Все это было обтянуто ярким летним сарафаном, и по левому плечу, вверх к пуговице на узкой бретельке, взбирался большой черный паук.

— Ух ты! — это все, что смогла выдавить я из себя.

Ларка протянула руку, чтоб забрать фотографию, но у меня не было сил вернуть ее. Как завороженная, смотрела я в зеленые с золотистой поволокой глаза, и они вдруг стали оживать.

Мне даже показалось, что зрачки сместились и смотрят теперь не вдаль, а прямо в меня. Губы слегка шевельнулись, и возникло ощущение, что она читает мои мысли.

— Вот видишь? Ведьма!

Ларка взяла фото и спрятала в конверт.

— А ты говоришь — ерунда. Не ерунда! Я вот освою все это, тогда узнаешь, какая ерунда. Ну что, в таблицу будем смотреть?

— He-а. Страшно, Лар. А вдруг там… — Я не смогла представить себе, что там может быть такое, чего следовало бы опасаться, но после фотографии Ларкиной тетки мной овладело крайне необычное ощущение.

Спустя пару месяцев, уже после сдачи экзаменов, когда этот мистический вечер стал забываться, Ленка Владимирова вышла замуж и укатила на Кушку, Ларка поехала к бабушке в Венгрию, чтоб отдохнуть в молодежном палаточном лагере на Балатоне, погостить у предков и подготовиться к вступительным экзаменам в техникум лесной промышленности, куда так настойчиво ее спроваживали родители, а я очухалась в Валериной квартире после аборта, мое сознание с какой-то особой силой заполнилось образом огненновласой ведьмы. «Вставай! Вставай!» — голос звучал глухо, но властно. Я села на краешек дивана, все еще не в силах подняться. В животе сквозила черная пустота. По бедрам сползали горячие сгустки крови и пропитывали тяжелое и липкое полотенце где-то между колен.

Слегка подташнивало. Я оперлась о диван руками и приподняла свое тело. Кровотечение прекратилось, но ноги были ватными. На непослушных ногах я подошла к графину с водой. Налила на чистый край полотенца воды и влажной тканью обтерла ноги.

«Ну! Иди!» — в моей голове звучал все тот же властный голос. Вскоре я обнаружила какое-то странное безразличие к себе и бешеное желание покинуть этот дом.

Беседа на кухне перетекала из тона в тон, и, по-видимому, никому из них не было до меня никакого дела. Я, стараясь не шуметь, натянула на себя джинсы, отыскала в темноте свитер и на цыпочках выбралась в прихожую.

Дверь на кухне была закрыта. Чтоб не разбудить меня — решила я и, сунув ноги в кроссовки, тихонько вышла из квартиры.

На улице было прохладно. Ветер освежал лицо, головокружение прекратилось, и я с облегчением набрала полные легкие вечернего влажного воздуха.

Вдруг метрах в десяти передо мной возникла знакомая фигура. Под ясным ликом полной луны волосы вспыхивали медными бликами.

— Иди… Иди сюда.

Зачарованно, не осознавая происходящего, я пошла на зов. Ведьма ускорила шаг, и я, всматриваясь в сумрак, боясь потерять из виду ускользающую фигуру, пошла быстрее. Я шла все быстрей и быстрей, едва поспевая за пламенем волос. Но фигура ускользала от меня и наконец скрылась в тумане набережной. С изумлением я огляделась. Ведьма исчезла. Мерно перекатывала волны на удивление спокойная река. Мне стало страшно. Тревога переполнила мое сердце, и я судорожно пыталась отыскать в ночном тумане отблески рыжего пламени. На миг мне показалось, что я услышала знакомый голос:

— Иди сюда. Сюда…

Я повернула голову вслед тающему звуку и заметила, как вдалеке несколько раз вспыхнули длинные оранжевые искорки. И я побежала.

Я бежала вдоль реки. Сердце бешено колотилось. В глазах то и дело темнело. Мне не хватало воздуха, было жутко, и то ли страх, то ли еще какое, никогда прежде не испытанное мной чувство подхлестывало меня.

Набережная оборвалась на излуке слюдяной речки. Вот уже замелькали знакомые улицы, и несколько раз пронеслись мимо меня фары автомобилей. Я бежала по центральной улице. Ночной, пустынной, мне казалось, что еще чуть-чуть напряжения энергии, еще немного усилий, и я увижу то, куда меня так неотвратимо вела необычайная потусторонняя сила.

Я знала, что в самом конце улицы есть железнодорожный переезд. Он был ярко освещен, и, словно бабочка на огонь, я неслась к этому переезду. Где-то вдалеке пронзительно прокричал гудок. Я неслась вперед, и гудок этот был чем-то вроде приложения к мельканию деревьев, редких фонарей и столбиков железобетонного забора мебельной фабрики. Гудок казался мне чем-то несущественным, как комариный звон, не таящий в себе особой опасности.