— Почему?

— А все очень просто! Вдоль дороги огороды, и как раз в это время года школьницы репу пропалывают. И все в купальниках!

Мы засмеялись. Я представила себе оголенные ляжки акселераток в весьма интересных позах, вспомнила, как и мы точно так же в колхозах и совхозах собирали урожай винограда. Будто воочию увидела вывернутые шеи водителей и снова засмеялась.

— А вы шутник.

— Нет. Я вообще-то молчун. Но у вас был такой грустный вид, что я почувствовал себя виноватым.

— Вы знаете, скорее виноватой была я. Я иногда бываю такой бестактной.

— A-а! Понимаю, у вас по расписанию время самобичевания.

Я опять улыбнулась.

— А вы куда, если не секрет? То есть я хотел спросить, до какой станции?

— Не секрет. До Москвы. — Я смущенно потупила взгляд.

Вот сейчас он спросит, кто у меня в Москве, а мне нечего ответить. Даже соврать не сумею, все равно разоблачит.

— К родным?

— Нет. У меня нет родных.

— К друзьям?

— И друзей нет.

— Ну что вы, так не бывает.

— Почему же? Бывает. У меня нет родных и нет друзей.

Я боялась поднять лицо. Мне жутко не хотелось прочесть в глазах попутчика сожаление или сочувствие. Мне не нужно было этого вовсе. Просто я сказала правду. Правду, и все.

— Вам только кажется, что нет родных и друзей. Так кажется, когда бывает плохо. У меня уже было такое.

Я посмотрела на Лешу и встретила полный понимания и уверенности в своей правоте взгляд. Мне стало легче, хоть не придется бередить еще свежую, незарубцевавшуюся рану.

— А знаете что, давайте сыграем в карты.

— Давайте, — согласилась я. — Только я давно не играла. В последний раз года два или даже три назад.

— Да, видать, картежник вы заядлый. Профи, можно сказать, — весело балагурил Леша, доставая из сумки свеженькую, еще не распечатанную колоду. — Вот, во Львове купил.

Он быстро перетасовал ее. Карты так и плясали в его гибких длинных пальцах, разворачивались веером, перелетали, словно намагниченные, из руки в руку, исчезали и как-то молниеносно появлялись вновь.

— Вот это да! Я поняла: вы фокусник-иллюзионист.

— Ха-ха. Почти!

— А что, нет?

— Почему же сразу — нет. Конечно же. Фокусник и иллюзионист.

— В цирковом учились?

— Нет в эстрадном.

— Это где?

— Под Воркутой.

— У меня родители там жили. Давно, правда, еще до моего рождения. Папа там на шахте работал. А мама так вообще из тех краев родом.

Леша раскидал колоду, и мы стали играть. Первая партия закончилась в течение нескольких минут, и Леша, радостно, как ребенок, улыбаясь, водрузил мне на плечи «погоны».

— Поздравляю!

— Спасибо, — откликнулась я. — Но это еще ничего не значит. Мы академиев не кончали, но и на старуху бывает проруха.

— Вы оптимистка!

— Угу. Еще какая!

Я неловко перемешала карты и аккуратно, раскладывая по одной, раздала их.

Леша улыбался. Вторая партия слегка замедлилась в темпе, но я стала играть внимательнее и свела партию вничью.

— Ну что? Как вам это, Алексей… Э…

— Федорович. Дерзко, смею заметить! — Он ласково и снисходительно улыбнулся. — Простите, а вы, кажется, не представились.

— Ира.

Леша ловко собрал карты, так же ловко перетасовал их и лихо раскидал на две стопки.

Я загадала, если козырь будет бубновый, я выиграю.

— Сдвигайте, Иришка.

Я вздрогнула. Так давно-давно меня называла мама.

— Иришка-ириска, — поддразнил он.

Я замерла и медленно подняла на него взгляд.

— Что-то не так?

— Нормально. — Большим пальцем правой руки я сдвинула колоду от себя и взяла верхнюю карту.

— Туз бубновый.

Я заволновалась. Неужели выиграю?

Игра пошла еще медленнее. Я четко видела каждый ход и, когда на руках у нас осталось по четыре карты, закрыла глаза и разом вспомнила все вышедшие из игры масти. Сопоставила со своими картами и тихо произнесла:

— Т-а-а-а-к. У вас две дамы — буби и крести, десяточка черви и… то ли валет, то ли девятка пик… Ага!

Я зашла к нему с королей, он их снял, и тогда я с ликующим восторгом водрузила ему на плечи две шестерки.

Леша смутился, и, когда я выиграла две следующие партии, он наконец сдался.

То, что он был расстроен, сквозило в каждом его движении.

— Ну, что вы? Это же случайность! Роковое стечение обстоятельств. — Я прикоснулась к его руке и посмотрела в глаза юноши.

— Я проиграл в последний раз тогда, когда вы в последний раз играли. А если точнее, года два-три назад. И то, по правде сказать, я был болен, с высокой температурой, к тому же мы играли трое суток и почти ничего не ели. У меня просто закружилась голова, и я положил не ту карту.

Леша собрал карты и убрал их в сумку.

— Вы не возражаете, я выйду?

— Да-да, конечно.

Он взял пачку сигарет и вышел из купе.

Я забралась с ногами на диван, уткнулась носом в холодную плоскость окна и, тихонечко ударяясь лбом о стекло на стыках, стала думать о своем.


— Смотри, Папань, птичка-синичка.

— И в клеточке!

Два волосатых в крутом подпитии молодчика дохнули разом в мое лицо смесью перегара, лука, селедки и еще чего-то невыносимого.

— Одна, видать, едет. Видишь, постельки-то все пустые.

Я сообразила, что Леша еще не снимал с верхней полки белье, его диван матово поблескивал дерматином.

— А что это ты одна, пташечка?

— Отстань! — Меня передернуло.

— Вот непруха так непруха, — осклабился желтыми зубами тот, что постарше, которого сотоварищ назвал Папаней. — Норовистая кобылка.

Он захлопнул за спиной дверь и полез ко мне.

— Раш, постой на стреме.

Чернявый, в линялых трико и застиранной до непонятного цвета тенниске, с готовностью отозвался:

— Только быстрей, Папань.

— Уйди, говорю! Отстань! Я с мужем! Он тебе сейчас объяснит, кто птичка. Крылышки обломает, идиот.

— Ух ты, какая разговорчивая. Иди, говорит, от. Раш, ты слышишь, говорит: иди от! Ха-ха-ха. — Он нацелился на меня противными узкими щелочками красных, как у кролика, глаз. — Все посылают «иди на…» Ха-ха-ха, а эта, значит, «от»…

И вдруг его глаза зло сверкнули.

— Я пойду! — грозно пообещал он. — Я тебе так пойду — и «от», и «на».

Он стал торопливо расстегивать штаны, и ужас омерзения захлестнул меня. Я схватила со стола бутылку с лимонадом и занесла ее над головой.

Неожиданно дверь отворилась, и в купе вошел Леша.

— Ребята, проблемы?

— А ты кто такой, сучонок стриженый?

Кулак Лени молниеносно вылетел в челюсть Папани. Тот откинулся головой назад и, с трудом вернувшись в первоначальное положение, тупо воззрился на Лешу.

— Ну, так бы и сказал, что муж. Так бы и сказал. — Раш уже стоял в коридоре и, пятясь, гнусаво извинялся: — Мы перепутали, извини, брат.

— Собачий хрен тебе брат, козлина.

Папаня, прижимая к челюсти грязную ладонь, сквозь узловатые пальцы которой сочилась кровь, тоже осторожно, бочком обходя Лешу, поспешил ретироваться. Только отойдя на довольно приличное расстояние, он кинул через плечо:

— Еще встретимся, падла!


Леша взял полотенце и протер им руки. Я молча, с явным восторгом, смотрела на этого высокого гибкого парня.

— Простите, Иришка. Не сдержался… Я таких подлецов столько перевидел. Трусы они. Только к слабым или шоблой, а по одному — трусы. Шакалы. — Он мельком взглянул на меня.

— Они вас не тронули?

— Не успели. Спасибо. А здорово вы его!

— Вот-вот, мы его. — Он весело подмигнул мне. — А что это мы на «вы»?

— Не знаю. — Я смущенно пожала плечами. Если сравнивать с Кириллом, то Леша почти мой ровесник. А если с моими одноклассниками, то какие же они еще дети. — А сколько вам лет?

— Ну, не так уж и стар. — Всего-то двадцать семь. Так что можешь смело обращаться ко мне на «ты».

«Двадцать семь, — ужаснулась я. — Ларка бы снова сказала, что я геронтофилка», — но вслух произнесла:

— Странно, я думала — от силы двадцать.

Леша вопросительно посмотрел на меня и спросил:

— Что, много? Я понимаю, много. У тебя, наверное, мальчик есть. Есть?

Я промолчала. Ну, что я могла ему ответить? Мальчик!.. Если Киру можно считать мальчиком… И тут мне вспомнился эпизод из «Двенадцати стульев»: «Кто скажет, что это девочка, пусть первым бросит в меня камень…»

Мне стало смешно.

— А можешь не отвечать. Вон как разулыбалась, сразу видно, что есть. Ну и ладно…

Лешка поднялся, легко снял с верхней полки постель и переложил на свое место. Он аккуратно расправил уголки простыни и, присев на краешек застеленной полки, сказал:

— Знаете, то есть знаешь, Ира, я очень хочу есть.

— Сейчас! — Я засуетилась, доставая из пакета прикупленные на вокзале булочки и яйца. — Вот. И вот. Давай поедим! Я тоже ужас как проголодалась. Вот лимонад. А можно за чаем к проводнику, я мигом.

— Стоп, стоп, стоп. Я не это имел в виду. Я хочу есть уже с полчаса. И пока ты с мужичками развлекалась, — он игриво погрозил мне пальцем, мол, все вы такие, — я разведал, где тут вагон-ресторан. Он, оказывается, совсем близко.

— Через два вагона по ходу поезда.

— Так и знал! Уже обедала? До Львова, да?

— Нет. Проводница сказала.

— Спрашивается, зачем тогда я в противоположную сторону весь состав прошел?

— А зачем?

— Ресторан искал, но, раз ты поела, я один не пойду. И если к утру по твоей милости я умру голодной смертью… — Он театрально лег и сложил руки на животе. Но внезапно вскочил, едва не ударившись головой о верхнюю полку. — Нет! Ты же только что сказала, что не обедала! Это, Ирочка, называется старческий склероз. Да… Стареем… Знаешь про старческий склероз анекдот: «Приходит пожилой жених к юной невесте. То есть муж, конечно, к жене. Новобрачные…»

— Знаю, знаю: «Позвольте, милочка, исполнить супружеский долг?» И так семь раз.

— Восемь!

— Ну и гигант!

Мы смеялись, как дети. Я не могла насладиться детской непосредственностью, широкой открытой улыбкой и доверчивым чистым взглядом глубоких синих глаз.

Леша быстро поднял меня с дивана и, пока я надевала кроссовки, одернул покрывало на моей постели и вышел из купе.

— Ты ничего ценного не везешь?

— А ты карманник?

— Ну вот, ничего от тебя не скроешь! Только, скажу по секрету, — он наклонился к моему уху, — по мелочи я не промышляю. Я все больше с банками работаю. — Он так комично прошептал это, что мы снова прыснули смехом.

— С какими? — так же шепотом спросила я.

Он вскинул на меня удивленные глаза, приподнял одну бровь и уже нормальным голосом сказал:

— С какими, с какими? С трехлитровыми! А дверь мы все-таки захлопнем.

Он повернул защелку, хлопнул дверью, подергал пару раз за ручку, и мы пошли обедать.

Ресторан был почти пуст. Леша взял меню и заказал два обеденных комплекса.

— Иришка, мы что пьем: чай, минералку, компот?

— Компот.

Официант отправился выполнять заказ.

— Я люблю вишневый сидр, — сказал Леша и посмотрел на меня так, что я почувствовала какой-то подвох.

— Между прочим, сидр — это яблочное вино.

— Смотри-ка, все она знает, — и Леша снова рассмеялся. — А давай я тебя протестирую.

— Как?

— Очень просто, я знаю один очень любопытный тест.

— Ты еще и психолог?

— Почти.

— Тоже под Воркутой учился?

— Ну да. Я ведь уже сказал.

— А институт физкультуры там не заканчивал?

— Так точно. И школу выживания проходил. И в духовной семинарии обучался, да еще художественное училище… Будет время, обязательно свои работы продемонстрирую.

— Леша, расскажи о себе.

Он опустил голову и, помолчав немного, тихо спросил:

— Тебе действительно хочется это знать?

— Ты такой необычный. Такой интересный…

Он посмотрел на меня, и я смутилась.

— Я хотела сказать, что ты не похож на всех моих знакомых. Все красивые ребята высокомерны до невозможного. Они столько о себе мнят и так мало значат на самом деле. Они почти ничего не умеют, и у них, как правило, нет никакой цели.

— Может, и я такой же.

— Может… Но мне так не хотелось бы этого.

— А если я тебя разочарую?

— Ну и что? Мы ведь только в пути рядом, а приедем в Москву и больше не встретимся.

— Ну ладно… Жаль, конечно. Когда-то, давным-давно, в одном небольшом белорусском городке, это было, дай Бог памяти, целых двадцать семь лет назад, родился мальчик. И назвали его мама с папой Алексеем. Мама у мальчика была учительницей, а папа механиком. У всех родители как родители, а у Алеши честные до предела. Патологически честные. И мальчик рос таким же. Тихий, робкий, чувствительный малыш. Мама, говорят, его очень любила. Она читала ему сказки, когда он еще не умел не то что разговаривать, а и голову не всегда поворачивал в сторону звука. Он смотрел в потолок и слушал мамин голос. И вдруг этот голос оборвался. Мамы больше не стало. Врачи сказали: «Обширный инфаркт».