В прелестном вечернем туалете не очень-то разгонишься закатывать истерику, а в изящную тарелку общепитовские пельмени не плюхнешь и на красивый ковер грязными ботинками не полезешь.

— Сестренка, где у нас фужеры? — спросил Ник, уверенно открывая бар. Прозвенела мелодия, какие раньше звучали из механических шкатулок, и мягкий розоватый отсвет вынырнул из-за отворенной дверцы.

— Ну, а раз знаешь, зачем спрашивать? — Я пошла на кухню и поставила на плиту чайник. То, что Леша не пьет, я уже знала, а, стало быть, бокалы предназначались для Ника.

Только я все не могла сообразить, зачем он каждый раз достает по три бокала на одну свою персону.

— А это чтоб пить было удобней: разливаешь один раз, а пьешь трижды. Потом — по второму кругу.

— Ха, рационалист-изобретатель, — смеялась я.

— А ты думала! Из-за моей головы японцы с американцами чуть войну не начали. Закон Бойля — Мариотта знаешь? Так вот — это я! Или вот еще… Пифагор. Но это так, мелочи. Но атомная бомба — мое ужаснейшее изобретение. Я теперь до скончания века спокойно не усну.

— Бедный твой папа, знал бы он, чем грозит человечеству его естественный порыв к продолжению рода, я думаю, он предпочел бы стать евнухом, — печально вздохнула я.

— Ничего, — тут же нашелся Ник, — зато на детях гениев природа отдыхает. Взять, к примеру, моего сына, он к своим трем годам ничего не успел изобрести. Я вот в его возрасте…

— Ох, болтушка! — по-отечески прервал Ника молчавший все это время Леша.

Минут пятнадцать мы говорили ни о чем. Ник сыпал анекдотами, пил шампанское с шоколадом и ел фрукты. Мы же с Лешей уминали мой любимый «Киевский» торт, прихлебывая ароматный чай, заваренный по особому китайскому рецепту.

Такими тортами в больших круглых коробках часто торговали с рук дородные хохлушки, группками расположившись у автостанции на Щелчке. Раньше мне было не по карману позволить себе такую роскошь — купить «Киевский». Я жевала рогалик, сиротливо примостившись тут же у хлебного лотка, и с завистью провожала взглядом людей, уносивших мое любимое лакомство.

Леша вряд ли мог знать о моих кондитерских привязанностях. Он смотрел на мою худосочную фигуру и сокрушался: «Совсем, наверное, себя диетами замучила». Но как часто он угадывал, выбирая что-либо мне в подарок!

Из десятка пар разнообразных туфель он без раздумий подходил именно к тем, на которые днем ранее я положила глаз. Если во врученном мне свертке была книжка, то непременно та, о которой я мечтала. А если он подносил мне цветы, то, безусловно, мои любимые бордовые, почти черные розы.

— Вкусный торт, — бормотал Леша, похрустывая орешками.

— Очень! — соглашалась я. — Это мой самый любимый торт.

— Там было еще «Птичье молоко», но я почему-то решил, что этот понравится тебе больше.

— Нет, Воля, ты не прав. При чем здесь торт? Если бы ты принес кусок черного хлеба, будь уверен, она бы сказала, что именно об этом мечтала всю жизнь. Они, знаешь, какие хитрые! О-о-о! — Ник лукаво посмотрел в мою сторону сквозь хрусталь поднятого бокала с летящими вверх пузырьками шампанского. — Смотри, аж пенится от негодования, — сказал он, и было непонятно, относится это к шампанскому или ко мне.

Я смутилась. Наверное, Ник был прав, потому что, если бы Леша действительно принес кусок черного хлеба, я бы так и сказала, что мечтала об этом если не всю жизнь, то последние полгода наверняка.

Отчего-то я никак не могла привыкнуть к московским батонам, они мне казались чересчур сладкими, чтоб есть с ними суп, а серый хлеб имел кисловатый привкус, и я практически отказалась от хлеба. Единственно, что мне очень нравилось и нравится по сей день, — это черный «Бородинский». Но его по тем временам расхватывали сразу же, как только он появлялся на прилавке.

Так что Ник был отчасти прав. Я так и заявила об этом.

— Вот! Видишь? По части женского полу все вопросы ко мне. Консультация — червонец!

— Знаток, — сказал Леша, наблюдая, как я смущенно пытаюсь переместиться на менее освещенное место дивана. — Я позвоню?

— Конечно, — согласилась я, подавая ему трубку радиотелефона.

Леша набрал номер и вышел из комнаты.

— Ира, — вкрадчиво обратился ко мне Ник. — Мне нужна твоя помощь.

— Чем сможем. — Я непроизвольно наклонилась к Нику. Когда человек говорит с тобой тихим голосом, отчего-то тоже хочется понизить тон и заговорщически приблизиться к собеседнику.

Ник глотнул шампанского и бросил на меня быстрый настороженный взгляд. Я немного разволновалась, какое-то напряжение возникло в непринужденной до сих пор беседе.

— Тебе ничего особенного не придется делать… Так, человека одного поразвлечь с часок, а может, и того меньше. А?

— Всего-то? — иронично спросила я, решив, что вот и настал долгожданный час расплаты за все эти «бесплатные удовольствия». — Поразвлечь? — Я покачала головой. — То есть…

— Да нет, — досадливо отмахнулся Ник. — Это вовсе не то, о чем ты подумала.

— А что же?

— Ты должна будешь посидеть с ним в баре ресторана «Молдавия». Знаешь?

— У Преображенки? — Я уже спокойней посмотрела на Андроника, пытаясь угадать, для чего ему могла понадобиться такая услуга с моей стороны.

— Вот именно. Там завтра будет один человек, его надо отвлечь. Сможешь?

Ник отломил кусочек банана и, театрально прикрывая глаза в изображении райского наслаждения, сунул его себе в рот.

— Как отвлечь?

— Ира, отвлечь — это значит посидеть в баре, и не более того. Попытаться сделать так, чтоб за это время он ни разу ни о чем, кроме тебя, не вспомнил.

Я по натуре авантюристка, и предложение Ника меня заинтересовало, но все равно хотелось непременно узнать, какой такой интерес стоит за ним.

— А зачем? — спросила я. В это время вернулся Леша, поставил телефон на место и с любопытством посмотрел на нас.

Он вошел тихо и некоторое время просто слушал нас, пытаясь уловить суть нашей беседы.

Андроник отложил банановую кожуру, вытер салфеткой пальцы и задумался. Я посмотрела на Лешу.

— Ты о чем, Андрюх? — спросил он.

— О! То ты прям из Америки — Ник, а то вовсе Андрюха какой-то, — деланно возмутился Андроник.

Леша посмотрел на него в упор, и тот прикрыл глаза решетчатой подставкой для чайника и демонстративно прикусил язык, молчу, мол, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Но из-за решетки озорно поблескивал черный зрачок обрусевшего армянина.

— Зачем-зачем? — Андроник добродушно хмыкнул, многозначительно сдвинул брови домиком и жалостно взглянул на меня.

— Сестренка, ради бедного братца! Девочка одна есть, ух как нравится! Увести надо!

— Что я слышу, Ник! — Я всплеснула руками, до того он растрогал меня. — Благодарю за доверие! Но ты, конечно, говоришь неправду.

— Неправду? — Он удивленно поднял на меня глаза. — Не доверяешь?

— Конечно, неправду. Тебе? Чужую девочку? Да ты только в носу ковырни, любая у ног ляжет. И что же — столько усилий ради девочки?

— Ух, проняла! Блондиночка! А формы! А прикид! Ну что, ради братца?

Леша переводил взгляд с меня на Андроника, напряженно соображая. По его лицу было видно, что он понимает, в чем дело, но ему не очень нравится происходящее.

— Черт с тобой! — ответила я. — Только учти, разве что ради братца, а так бы — нет.

«Насчет девочки он, конечно, приврал, тут что-то другое, но, в конце концов, мало ли зачем ему нужна моя услуга», — раздумывала я, чувствуя тем не менее какой-то подвох.

— Ребята… Сначала в баре… А дальше? Дальше он меня не потянет?

— Что ты, Ирочка, — засмеялся Ник. — Он как про девочку узнает, так от тебя мигом сбежит. Только кепку придерживай — ветром сдует.

«Что же это за девочка такая?» — подумала я, а вслух произнесла:

— Ну ладно, только, если что… — А что, если что, я и сама не знала.

— Ну ладно… — тихо уронил Леша.

— Выпьем? — Андроник налил шампанского. — Тост!

— Ну? — спросила я и замерла в ожидании речи Андроника.

— Что ну?

— Тост?

— А вот и все: просто — тост.

Напряжение спало, мы весело смеялись, только Леша изредка поглядывал в мою сторону не так, как обычно.

— Воля, что ты Иру глазами буравишь? К утру от нее одни дыры останутся, — заметил Андроник.

— Леша, а почему тебя все называют Воля, — задала я давно мучивший меня вопрос.

— Не знаю, — усмехнулся он. — Спроси у тех, кто называет.

— Ник? — Я уставилась на одуревшего от шампанского Андроника и подумала, что это безнадежное дело.

— А? — встрепенулся Ник, стряхивая с себя дурь. — Воля? Это значит ласково Вольф. А Вольф — это Волк. А Волк — санитар леса. Бегает по лесу всякая больная шушера, а волк ее — хвать. Остались от козлика рожки да ножки!

— Пойдем, Андроник, — поторопился прервать его лекцию по зоологии Леша, а я, что-то смутно припоминая, взглянула на чуть-чуть подросшие волосы Лешиной стрижки.

Белесый налет седины ощетинился жесткой холкой. Я подошла к Алексею и непроизвольно провела ладонью по голове. Ладонь шершаво заскользила по колючкам, Леша поднял на меня тревожный взгляд.

— Волчонок, — шепнула я.

Он отрицательно покачал головой, взял мою руку, поцеловал ее и медленно произнес:

— Нет, к сожалению. Старый, истерзанный волк… — Затем он поднялся и решительно повторил: — Идем, Андрон.

Бутылка шампанского опустела, и больше ничто не задерживало Андроника в моей квартире. Он нехотя поднялся и, размышляя вслух, направился к двери.

— Вот чем мне нравится мое имя, так это его многовариантностью. Всякий раз его можно наполнить отличным содержанием… «Хопер инвест» — отличная компания. От других. — Он криво улыбнулся. — Ну, сестренка, до завтра.

20

Как же быстро я стала называть эту квартирку своей! Я уже не могла себе представить, как совсем недавно кормила клоповье племя своей кровушкой в убогой общежитской комнатке.

Перед самым Новым годом я съездила в гости к Антону, прикупив по дороге в только что выросших разномастных коммерческих торговых палатках всякой всячины к чаю. Антон знал о моем приезде и, по всей видимости, готовился к этому. Он вымыл полы, тщательнейшим образом заправил койки и протер пыль, даже туалет с ванной довел до невозможной в другое время чистоты. Но все равно, несмотря на все его старания, вся эта убогость, в контрасте с моей квартиркой, не говоря уж о Лешиных апартаментах, сильно давила мне на психику.

Мы вырвались из затхлых стен общежития и долго бродили по Сокольникам, которые я успела полюбить всей душой. Тогда я привела Антошку к себе и напоила горячим шоколадом. С тайной завистью и сожалением, идущим откуда-то изнутри, он смотрел на стены моей квартирки.

— Каждому свое… — буркнул он и больше не проронил ни слова.

Он задержался у меня недолго, пообещав напоследок, что непременно придет в гости. Он сказал это так, что я поняла: в эту квартиру, где он чувствует себя униженным и бессильным, он сможет прийти только в случае экстремальной необходимости.


Андроник и Леша ушли, а я, погасив свет, нырнула под одеяло. Часы отстукивали уже четверть четвертого утра, мне очень хотелось спать, но, стоило коснуться головой подушки, как сон моментально улетучился.

Мне вспомнился теплый вечер на редкость удачного московского бабьего лета. Антошка… Его смешной чубчик и нежный взгляд… Мы идем с ним как раз по этому парку, который сейчас так близок от моего жилья и поэтому привычен в своей доступной обыденности. А тогда я гуляла по Сокольникам впервые, смотрела в отблескивающие солнечными зайчиками окна и завидовала всем живущим в этих квартирах.

Мне казалось, что всякий, кто имеет счастье здесь жить: приходить домой, включать телевизор, есть бутерброды с колбасой или икру с ананасами, пить чай, смеяться, плакать, спать — в общем, просто жить, всякий, кто имеет эту возможность, должен пребывать на вершине блаженства только потому, что у него есть Свой Дом.

Мне было печально от осознания своей неустроенности, и я шла, почти не обращая внимания на своего новоиспеченного воздыхателя.

А Антошка, такой юный и робкий, едва касался моей руки и смотрел на меня с немым и глубоким обожанием.

Мы подошли к эстраде, на которой в сопровождении трио гитаристов пел романсы солист Московской филармонии, не помню его фамилии. Все места на скамейках были заняты, мы остановились позади столпившихся у самого входа людей, увлеченно слушающих пение. Антошка взял меня за плечи и повел, осторожно продвигая сквозь толпу. Я опустила руку, и моя рука, прижатая к его телу, случайно угодила в низ живота.