— Тогда объясни вот это. — Он вырвал из моих рук билет с написанной фамилией, и я, скользя взглядом по латинским буквам, из которых складывалось русское «Демина», только и сказала:

— Тут нечего объяснять, — и подняла на него глаза.

Он просто кивнул:

— Конечно, нечего. — Неожиданно он в раздражении бросил мой скомканный билет на пол, взял лежащий сверху паспорт, открыл его, удостоверился, что это именно его, прихватил записную книжку и порывисто встал.

Он поднялся надо мной, и я почувствовала себя маленьким, беззащитным ребенком перед монстром из фильма ужасов. Сверху его взгляд вспыхнул безжалостным пламенем, и я еще больше съежилась.

— Ты свободна, — сказал он.

«Господи, — с отчаянием думала я, — что делают деньги с людьми. Сейчас он широким жестом отпускает меня на свободу, как тот из анекдота, держа за шиворот человека за окном, разжимает кулак и произносит: я отпускаю тебя на все четыре стороны».

— Мне не нужна свобода, — пробормотала я, — но если она нужна тебе, то я не в силах препятствовать.


В дверь позвонили. Леша пошел открывать, а я склонилась над бумагами и стала складывать их в аккуратную стопку, чтобы вложить обратно в пакет.

— О! Вы уже собираетесь? — Я невольно повела плечами, услышав голос Дории.

— Да, — ответил Леша, и я с болью в сердце заметила, как подобрел его голос.

— Джанет, это не очень прилично… — сказала миссис Юсти.

— Ничего, — успокоил Леша, и тут же в соседней комнате прозвенел радостный детский смех. Наверное, Леша поднял девочку на руки и подкинул до потолка.

— Простите, мы не будем вам мешать. Это от нас в знак благодарности за вчерашнее спасение дочери.

— Дочери? А это ваша дочь? — Леша, кажется, был удивлен. Он поставил девочку на пол, та забежала ко мне в комнату и со свойственной всем детям непосредственностью стала рыться в разбросанных на полу вещах.

Я с любопытством рассматривала девочку. Белокожая Джанет явно не производила впечатления кровного родства с Дорией.

Глаза Джанет мягко лучились светлым, почти желтым оттенком карего цвета. Волосы, в мелких завитушках, переливались редким пепельным волшебством. На тоненьких пальчиках были нанизаны детские перстенечки.

— Привет! — радостно крикнула Джанет, только сейчас обратив на меня внимание.

— Привет, — улыбнулась я.

— Мистер Сидорофф вытащил меня вчера из воды! — похвастала она так, словно все было как раз наоборот. — И мы принесли вам большой яблочный пирог. — Она села на пол рядом со мной.

— Моя мама Сильвия купила большие-пребольшие яблоки, а папа Дория испекла пирог. Он вам понравится.

Я удивилась, пожалуй, больше замершего в дверях Леши, потому что просто потеряла дар речи. Леша еще был в состоянии протянуть на русском языке:

— Не понял…

Дория рассмеялась и поманила девочку пальчиком:

— Дженни, не шокируй людей, тебе уже почти четыре года и давно следовало бы понимать, что в гостях нельзя слишком много болтать. — Она подтвердила слова девочки, с любопытством и явным интересом наблюдая за нашей, неадекватной современности реакцией.

— У вас разве не бывает таких семей?

— Не знаю. — Леша склонил голову набок. — Наверное, бывают, но я, во всяком случае, с ними не встречался…

— О! Мистер Сидорофф! В нашем городе есть клуб, где мы имеем возможность встречаться и знакомиться друг с другом. У нас есть даже свой адвокат, который защищает наши права. Ведь всякое случается… Да, к сожалению, и в нашей стране не все еще понимают, что каждый человек свободен в праве жить так, как ему нравится. — Она снова обратила внимание на копошащуюся девочку. — Дженни, попрощайся, пожалуйста, и пойдем домой, тебе пора кушать.

— Дория! Дория! Смотри, какая интересная игрушка, спроси у мистера, могу я взять ее с собой.

Я посмотрела на то, что держала девочка, и обмерла. В вытянутой руке она несла…

— Прости, Дженни, — остановил ее Леша. — Эта игрушка принадлежит Ире, она вряд ли сможет подарить ее тебе.

— Почему-у-у? — Губки девочки обиженно надулись. — Ирэн…

Дженни направилась в мою сторону, но Леша взял ее на руки и стал ласково объяснять:

— У Иры была бабушка… Нет, не так. — Он наморщил лоб, вкладывая все свои лингвистические способности в единый педагогический порыв.

Я молчала, застыв с отвисшей челюстью, и плохо слышала, Что говорил Леша. Он что-то рассказывал о семейных реликвиях, о талисманах, о святых чувствах, — словом, нес какую-то ахинею на смеси русско-английского языка. Вряд ли девочка, как, впрочем, и Дория, хоть что-нибудь поняла из его сумбурного повествования.

Дория слушала, улыбаясь, и смотрела на покрасневшее от напряжения лицо Леши.

— Дженни, ты ведь никому не отдашь свой кулончик, который тебе подарил Вилли? — спросила она у малышки, и малышка отчаянно замотала головой.

— Нет, конечно, Дория!

— Как ты думаешь, — продолжала Дория, принимая девочку из Лешиных рук, — Сьюзен сможет подарить кому-либо мамины часики?

Дженни все еще держала в руках филина, рассматривая красные камешки глаз и черную эмаль коготков, но видно было, что мысленно она уже распрощалась с этой вещичкой.

— Дженни, ты ведь знаешь, что у Сьюзен ничего не осталось от мамы, кроме часиков. Для Ирэн эта вещь так же дорога, как для тебя кулон от Вилли, а для Сьюзен мамины часики. Верни, пожалуйста, будь умницей.

Дженни еще раз печально взглянула на филина и протянула его мне.

— Простите, — слабо выдохнула она и отвернулась, положив головку на плечо Дории.

— Не обижайтесь на нее, — улыбнулась Дория, — она еще совсем глупышка. Но это бывает со многими детьми… У вас еще нет своих? Я слышала, в России принято рано выходить замуж. Наверное, это правильно, потому что, когда взрослеешь, начинаешь понимать, что совсем не обязательно подстраивать свою жизнь под мужчину. Мне уже тридцать два года, я ни разу не была замужем и нисколько не страдаю от этого, а Сильвии всего двадцать шесть, и она уже успела пережить в своем браке столько всего, что вынуждена была бросить все и бежать из дому…

Усмехнувшись, Дория снова подняла свою золотистую ладошку и ласково взглянула на меня. Только теперь я поняла значение ее странной улыбки, которая так не понравилась мне в прошлый раз.


Дверь закрылась, в руках у Леши остался яблочный пирог, полученный в обмен на девочку, а в глазах — растерянность.

Я опустила веки, напряженно ожидая, что же произойдет дальше. Вероятней всего, Леша отберет у меня «бабушкин талисман», или устроит разборку, или…

Леша прошел на кухню и поставил пирог на стол.

— Ха! Ты видела такое? Папа Дория! — Казалось, он совершенно забыл о нашей недавней размолвке.

Я поставила филина на стол и медленно, вялой походкой вышла из комнаты. Леша гремел на кухне посудой, доставая чайник. Вернее, кофейник. Чайника в доме не было, и, когда нам хотелось почаевничать, мы ставили на кругляш электроплиты высокий эмалированный кофейник синего цвета.

Я вышла на чисто вымытую лестничную площадку. В подъезде сладко пахло дезодорантом.

«Интересно, здесь собаки писают духами? — В моей голове мелькнула глупая бессмысленная идея: поймать какого-нибудь мопса и по-собачьи обнюхать его. — Тьфу ты!» Я поморщилась и стала спускаться по лестничному пролету, вслушиваясь в голоса за дверью Дории. Там весело разговаривали женщины, и звенел детский смех, словно колокольчик над лужайкой.

Я замирала от зависти каждый раз, когда слышала детский смех. Я уже решила для себя, если мне доведется забеременеть, то, хоть Земля сойди с орбиты, все равно рожу ребеночка.

— Ира! — Я услышала, как за моей спиной раздались торопливые Лешины шаги, но не остановилась. Он догнал меня уже у самой двери, придержал за рукав. — Ты разве не хочешь чаю?

— Хочу, — почему-то ответила я, хотя на самом деле мне хотелось совсем другого: хотелось оказаться дома. Дома? Где именно дома? Дома — в провинциальном городке Западной Украины или дома — в Москве? А может, у меня и вовсе нет дома? Может, у меня никогда не было и никогда не будет дома? Может, я рождена, чтоб не иметь ни дома, ни мужа, ни детей? А вот так — вечно скитаться по миру и везде страдать от одиночества. Ведь сказано же, Бог дал человеку ноги, в отличие от дерева, которому он дал корни. Человек не дерево, он не может врасти в землю, он обречен скитаться.

— Почему ты догнал меня? — спросила я у Леши. — Почему ты не взял этого дурацкого филина и не исчез вместе с ним в неизвестном направлении?

— Зачем мне твой филин? — удивился Леша.

— Зачем? Ты ведь несколько минут назад, до прихода Дории и Дженни, собирался уйти от меня, не так ли?

— Нет, не собирался уйти. Я собирался выйти на улицу, просто я очень устал, но как ты могла подумать такое? Это ты хотела сбежать, пока я спал… Хотела? Признайся?

«Боже мой, что происходит?» — думала я, и из груди моей невольно вырвалось:

— Боже мой!

— Хотела сбежать? — пытался добиться от меня признания Леша, и глаза мои наполнились слезами.

— Ты… Ты не прятал от меня филина?

— Да зачем мне прятать от тебя это бабушкино сокровище? — Словно для того, чтоб еще сильнее помучить меня, Леша отмахнулся от буравящей мой мозг мысли, как будто это была большая зеленая навозная муха. — Ты мне так и не ответила на вопрос.

Я с усилием подняла голову и посмотрела прямо перед собой невидящим взором.

Внезапно я поняла, что Леша действительно ничего не знает о начинке этого злополучного «талисманчика». Я истерично засмеялась.

Нахмурив лоб и отступив на шаг, Леша оценивающим взглядом посмотрел на меня. Даже не на меня, а вовнутрь меня. Я просто физически ощутила, как буравчики его глаз сверлят мой мозг.

— Что с тобой? — Он взял меня за плечи и легонечко встряхнул.

Тело мое желеобразно размякло, я не сопротивлялась, а только заливалась нервным смехом.

— Что с тобой, Ира?! — взгляд его испуганно напрягся. Он на самом деле испугался за мою психику и теперь с нескрываемой тревогой смотрел мне в глаза.

— Господи, я — и-ди-от-ка! Я! Идиотка!

— Перестань, — попросил Леша и попытался приблизиться ко мне.

Я отступила на шаг и, изнемогая, почти простонала:

— Мы с тобой нищие? — Слегка согнув колени и расставив в сторону руки с растопыренными пальцами, в позе футбольного вратаря, я пыталась разглядеть Лешино лицо сквозь туманную пелену слез.

Раздался мелодичный сигнал кодового звонка подъездной двери, затем тихий щелчок, и в подъезд заскочила маленькая собачонка. Она приветливо тявкнула и с радостным визгом стала обнюхивать мои ноги. Собачка прыгала и вращала хвостиком, словно заведенная механическая игрушка. Не обращая внимания на собачку, Леша взял меня за локоть.

— Мы сидим на куче денег и лопаем замороженную морковку? Ха-ха-ха!

— Ирочка, перестань… Ну, перестань же! Ты бредишь! Какая куча денег? Ира!

Обессиленно прислонившись спиной к холодной стене, я держалась за живот и уже просто натурально рыдала.

Собачка прыгала у моих ног. Точно такую же, с мотающимся из стороны в сторону куцым хвостиком, с рыжей в подпалинах шерстью, я видела на прилавке «Детского мира» в Москве. Демонстрируя игрушку, продавщица вставила в чрево под искусственным мехом пару тоненьких батареек, и собачка ожила.

— Ма-ама-а! Ку-у-упи! — в тон собачьему визгу выла московская дошколенка и пыталась уцепиться за безостановочно дергающийся хвост.

Я подняла с пола мопса.

Леша крепко сжимал мой локоть, мне стало больно, и я с силой выдернула руку. Собачка тявкнула.

— Простите, — извинился Леша перед вошедшей в подъезд женщиной. Он сделал большие круглые глаза и прошипел: — Поставь псину, она чужая.

— Мисс! — окликнула я женщину.

— Миссис, — с легким поклоном поправила та. Она старательно сохраняла на лице улыбку, но было видно, как ее беспокоит судьба маленького четвероногого друга.

— А, черт с ним! Миссис! Чем писает ваша собака?

— Что? — Женщина покраснела и, быстро выхватив песика из моих рук, застучала каблучками вверх по лестничному пролету.

— Ваш пакет! — крикнула я ей вдогонку. Торопливо убегая, дамочка обронила фирменный пакет из местного супермаркета.

— Что с ней? — шепотом спросила она у Леши, с опаской протянув руку за пакетом. Леша пожал плечами.

— Последствия автокатастрофы, — проронил он, властно взял меня за руку и повел к нашей квартире.

— Нет, правда, — смеясь, причитала я. — Тебе не кажется, что американские собаки метят столбы дезодорантом? Ты чувствуешь, как пахнет в подъезде? А на улице, а в…

— Пойдем, Иришечка, — Леша горячо зашептал мне в ухо таким тоном, будто сулил маленькому ребенку сахарного петушка. Голос его прозвучал удивительно мягко, и я перестала смеяться.