- И кому надо успокоиться? - проронила женщина, пытаясь выронить дыхание. - Спокойно, Андрюш, спокойно. Ты на взводе. А я... Просто хочу видеть, убедиться, - проронила Ксения тихо.

Муж замолчал, прислонился к стенке, закрыл глаза. Тишину нарушало жужжание лампы под потолком. Голубоватый свет заливал больничный коридор, делая его еще более инфернальным, даря воображению свободу. Тут же вспомнились сцены из голливудских "ужастиков".

Время смешалось в один ком. Не известно, сколько прошло минут, а может быть часов. Андрей сидел с закрытыми глазами, чуть позже задремал. Ксения устало таращилась в пространство. Не было слез, тревоги, внутреннего беспокойства, дрожи. Одуряющая, вязкая безнадежность затянула в сети. Прострация, как тогда, у окна Костиной квартиры, когда она пыталась поверить в реальность происходящего, наблюдала за мокнувшим плюшевым мишкой на детской площадке.

Вадим явился призраком из дурного сна. Смеялся, раскуривал сигарету, хищно выпускал дым из ноздрей. Такие привычные жесты. Такие бесконечно далекие. За тридцать лет ставшие хрупким витражом: стоить приложить усилие - стекло рассыплется на тысячи цветных осколков. Только... До невозможности жаль витраж-воспоминание. Оно стало частью ее...

Прежняя уверенность исчезла, как следы на морском берегу. Вадик! Что с тобой? Ты где-то здесь, затерялся среди бесконечных больничных коридоров.

Ксения не смогла припомнить последние минуты, проведенные вдвоем с сыном. Сегодня утром он ушел из дома, когда она еще спала. И теперь она пыталась лихорадочно собрать по частям образ. Получалось плохо. Вспоминался мальчик с синими глазами, вечно сбитыми коленками, лукавой улыбкой, но никак не молодой парень.

Воображение разыгралось, пошли в пляс самые худшие ожидания. Перед глазами картинки устроили чехарду: трубки, пищащие аппараты, движение кардиограммы на мониторе... И ее сын, лежащий на узком, казенном ложе. Бледный, словно истаявший силуэт... Он делает вдох, и тут же раздается мерзкий писк...

- Простите.

Ксения не сразу поняла, где находится. Оказывается, она провалилась в полудрему с кошмарными видениями. Перед ней стояла женщина в униформе медсестры. Примерно ее возраста. Миловидное лицо. Светло-карие глаза, напоминавшие осенние кленовые листья. Где-то она уже сталкивалась с ней. Образ медсестры был смутно знакомым. Медленно всплывал с илистого дна воспоминаний.

Солнечный свет просачивается сквозь окно. Больно бьет по глазам. Хочется пить. Болит голова. Вадим... Где он? Молодая девушка-блондинка смотрит печальными глазами...

- Я отключилась на время. Вы что-то хотели? - хрипло произнесла Ксения, вглядываясь в лицо женщины, дарившее острое чувство дежавю.

- Вы Ксения Метлицкая? - спросила та, уже заранее зная ответ.

- Да, но... Не время для автографов. Поймите, я здесь не просто так.

- Нет, вы меня не так поняли, - медсестра смутилась. - Я иду в палату к вашему сыну. Хотела проводить вас, пока дежурный врач не видит.

- Я... Конечно, идемте, - встрепенулась Ксения, аккуратно убирая руку Андрея со своего плеча. Мужчина не проснулся. Так и спал, запрокинув голову и прислонившись к стене. - Не буду будить мужа. Достаточно будет одной меня. Вадик все равно без сознания...

- Не волнуйтесь. Он просто спит. Пойдёмте, убедитесь сами. Меня Люба зовут, - представилась медсестра. - Я вас сразу узнала.

- Да, меня часто узнают, - поморщилась Метлицкая. Известность иногда становится врагом, вопреки расхожему мнению о том, что она помогает во многих ситуациях.

- Нет. Не сейчас. Когда первый раз по телевизору увидела, много лет назад. Вспомнила, как вы к Вадиму рвались. Я тогда вам одежду отдала, из отделения выпустила. Ох, и досталось же мне от начальства! Долго еще вспоминала свою подругу по несчастью. Думаю, бедная, я-то хоть на похороны к Вадиму попала, а она так и не смогла. Потом узнала вас, когда только первый репортаж по телевизору увидела. И теперь... Опять всё повторяется? Ваш сын, машина Вадима... Уже журналисты атакуют. Я запретила нашим козам молодым и слово говорить! Нечего имя вашей семьи трепать.

- Спасибо, - ошеломленно прошептала Ксения. Сколько, оказывается, было участников ее "тайны". И каждый вносит свою лепту, оживляя давние, режущие острой бритвой, воспоминания.

- Вы не думайте, я вас совершенно не осуждаю. Передачу мерзкую выключила, на дежурстве была, запретила смотреть другим. Я помню прекрасно тот день. Наверное, никогда не забуду: холодно, а солнце яркое, как летом. Вы глаза открыли, умолять начали отпустить к Вадиму. А я... Я тогда безумно влюбленная девчонка была, сразу после училища, так надеялась на встречу с ним. Попала только на похороны. Не передать, как перед театром площадь в цветах утопала. Красные гвоздики. Мне даже показалось, что это кровь... Я так и не смогла подойти к гробу. Не смогла к Вадиму прикоснуться, попрощаться. Очередь выстояла, но не смогла! Не он это был... Как хорошо, что вы этого не видели! А сегодня сын ваш... Мне сначала показалось - с ума схожу. Сходство поразительное. Да еще имя с фамилией. Потом, когда в документах отчество увидела, разобралась, что к чему

Монолог медсестры Ксения слушала, затаив дыхание. Опять череда глупых совпадений и случайностей. Молодая девушка, проникшаяся ее горю. Она помогла. Поняла чувства. Объяснила, как попасть к последнему пристанищу Вадима, где каменные ангелы следят за каждым шагом; где еловые лапы, бордовые розы и белые звездочки хризантем украшают сырой земляной холм; где явь смешалась с навью. Там она еще больше заплутала в каменном лабиринте безнадежности, горя, боли...

Теперь же невольная соучастница давних событий стоит перед ней: располневшая, умудренная годами, но так и не избавившаяся от искреннего восхищения Вадимом Метлицким. И она помнит ее, помнит, хотя должна уже забыть, как ненужный эпизод из тысячи таких же.

Тогда медсестра Люба открыла ей путь из больницы, а теперь она ее впускает. Личный Вергилий, не иначе.

- Простите, я... Много говорю, - женщина замолчала.

- Всё в порядке. Я понимаю, и помню. Прекрасно помню. Я вас сразу узнала. По глазам. Очень необычный цвет, - Ксения коснулась плеча Любы. - Идемте.

- Да, конечно. Только наденьте халат и бахилы. Я могу оставить вас в палате на полчаса. Там есть стул. Просто посидите рядом с сыном.

- Спасибо.

- С ним всё хорошо будет. Леонид Николаевич - врач опытный, бывший военный хирург. Много чего повидал. Только вам все равно, правда? Сами увидеть хотите.

- Опыт работы с родственниками? - спросила Ксения, пока они шли к дверям, ведущим в реанимационное отделение.

- Нет. У меня два сына. Старший в нашем отделении лежал после аварии. Так уж случилось. Леонид Николаевич запретил меня пускать, чтобы лишний раз его не трогала. Девочки все равно меня провели. Я всю ночь его за руку держала.

- Сочувствую, - проронила Ксения, удивляясь, как разные люди могут испытывать одни чувства и находиться в схожих ситуациях.

Тем временем Люба коснулась замка магнитной картой. Раздался краткий писк электронного устройства, загорелась красная лампочка-индикатор. Медсестра открыла дверь, пропуская свою спутницу вперед. Очередной коридор, но не такой длинный и безликий. Стерильная чистота. Недавно отремонтированные полы и стены. Даже запах более нейтральный, без вездесущей хлорки.

- Вторая палата. Одиночная.

Ксения вошла в помещение. Тусклый свет под потолком. Жалюзи на окне оказались закрытыми. С улицы не проникало ни звука благодаря современному стеклопакету. Узкая кровать по центру палаты, где лежал молодой человек. Обнаженная грудь, прикрыта простыней неопределенного бурого цвета. Повязка на голове. Никаких аппаратов искусственного дыхания, пищащих кардиографов, ничего, что рисовало неуемное воображение.

Сердце подскочило в груди, забарабанило изо всех сил. Захотелось зажмуриться, досчитать до пяти, раскрыть глаза дабы убедиться - морок развеялся. Это не сын! Ксения подавила всхлип, рвущийся на волю.

- Вадик, - на грани слуха выдохнула женщина, быстро подошла к кровати.

Сын дышал. Размеренно поднималась грудная клетка. На лице пара ссадин. Он не выглядел изможденным, осунувшимся. Тот же неугомонный мальчишка, получивший небольшие повреждения на красивом и задорном лице. Скоро он проснется, откроет глаза цвета моря. Такие же, как у деда...

Те глаза, которые так жадно вглядывались в ее лицо через зеркало заднего вида в машине, летящей сквозь узкие переулки столицы много лет назад.

Тихо всхлипнув, Ксения коснулась руки Вадика. Его пальцы не отреагировали, не сжали привычным жестом ее пальцы. Теплая неподвижная рука была словно повисшая плеть.

- Он в искусственной коме, - проговорила Люба, подставляя Ксении явно новый и удобный стул.

- Что? Кома? - сериальное слово непривычно резануло слух, вызывая приступ нервного смеха. Подумать только! Типичная фраза из латиноамериканской мыльной оперы теперь слышит Ксения Метлицкая!

- Не волнуйтесь. Так называется состояние, которое вызывается препаратами. Специальное лечение травм, как у вашего сына. Я пойду, а вы побудьте с ним.

Ксения кивнула, не глядя на удаляющуюся Любу. Она гладила по руке Вадика, рассматривала каждую черточку его лица. Вот он - живой, дышит, находится в глубоком сне. Скоро откроет глаза, попробует улыбнуться, показать свою отвагу, успокоить перепуганных родных.

Внезапно захотелось отмотать жизнь на много лет назад. Снова прожить тот роковой день. Пусть будут налитые чернильной тьмой грозовые облака; молнии терзают острыми клыками небо; машина налетит на громаду строительной техники; дома скалятся ртами входных дверей и щурятся бельмами окон... Только пусть Вадим будет без сознания, когда она рванет на себя дверь, и забьется раненой птицей в крепких руках Кости. Только пусть они вдвоем очнутся в больнице...

Если бы Вадим тогда остался жив, если бы она могла так же всю ночь сидеть около его кровати, чтобы утром встретиться с невообразимым взглядом цвета индиго, чтобы услышать хриплое: "Ведьма, Ксюха, а ты что здесь забыла?".

Если бы...

***

Я теперь узнала, как тебя любила

И мгновенье жизни сама остановила

Все замки сменила, всё тебе простила

Я теперь узнала, как тебя любила

День медленно догорает в лучах заката. В вечернем небе солнце лениво ползет к линии горизонта, разукрашивая его в цвет гранатовых зерен. Каштановые волосы рассыпались шелковой волной по плечам. Короткая джинсовая юбка, модная майка с рисунком-бабочкой, босоножки на толстой платформе - ей снова двадцать лет. Впереди беззаботное лето, море, галечный пляж; обжигающие, терпкие поцелуи; не высказанные признания...

А пока она идет вдоль подмосковного шоссе. Ждет нечто небывалое. То, что разделит ее жизнь на "до" и "после".

По пустынной дороге несется серебристый автомобиль, оставляет за собой шлейф пыли. Но водитель явно раздумал ехать по своим делам. Машина резко тормозит, взвизгивают покрышки, оставляя черный след протекторов на видавшем виды асфальте.

Задним ходом серебристое авто подъезжает к девушке. Делается страшно. Хочется бежать далеко-далеко, лишь бы не видеть водителя. Если он посмотрит на нее, то придется страдать, плакать до хрипоты, до рези в горле; глотать горькие слезы у его могилы; чувствовать ледяное дыхание смерти рядом с собой...