— Ты еще очень молод.

— Да, наверное. Но мама говорит, что проблемы с репетиторами не оставляют ей выбора. Я должен поскорее встать на ноги.

«Он будет изучать юриспруденцию? — изумленно подумала Мина. — Индеец собирается изучать юриспруденцию?»

Она никак не могла оправиться от изумления. Похоже, ее мать тоже была удивлена — это было заметно по выражению ее лица.

В ходе разговора они узнали, что мать Пако белая, а отец — метис. Оба жили в имении Тре-Лома неподалеку от Тукумана. Насколько поняла Мина, Виктория, мать Пако, была хозяйкой Ла-Дульче, которым управлял Эдуард. Пако собирался связать свое будущее не с работой в имениях, а с защитой прав индейцев в Аргентине. Он с нетерпением ждал, когда начнется его практика в адвокатской конторе.

Тем вечером Мина никак не могла уснуть, думая о Пако и о его планах. Вначале его идеи показались ей безумными — какие-то фантазии, да и только, — но его решимость, безусловно, впечатляла. Пако не так просто было сбить с толку. И этим он подавал пример другим.


Иногда, стоя перед зеркалом, Аннелия видела, как ее отражение расплывается, а вместо него появляется жуткое видение — лицо, залитое кровью, с зияющей раной на лбу. Когда это произошло в первый раз, она закричала так громко, что Мина бросилась ей на помощь — и успела вовремя, подхватив лишившуюся чувств мать.

Конечно, Аннелия не могла рассказать Мине, что произошло. Мина не знала и не должна была узнать о том, что сделала ее мать.

Теперь видение вновь настигло женщину. Она крепко зажмурилась. Оно должно было отступить! Аннелия не хотела это видеть! Не хотела видеть окровавленное лицо Филиппа. «Убийца! Схватите эту убийцу и повесьте ее!»

«Я сделала это ради Мины, — говорила себе Аннелия. — И за это Господь будет судить меня, когда настанет время. Но только не сейчас. Вначале я должна добиться счастья для моей малышки».

Женщина медленно открыла глаза. Из зеркала на нее смотрело ее же отражение. Аннелия вздохнула и взяла с комода филигранную серебряную цепочку с кулоном в виде бабочки. Раз уж мужчина дарит такое ее дочери, то он наверняка влюблен в нее, правда?

Аннелия подняла цепочку и приложила ее к своему декольте. Украшение ей очень шло. Женщина вздохнула.

Она ничего не сказала, когда Мина, вся вспотевшая и растрепанная, словно мальчишка, вернулась с конной прогулки вместе с Пако Сантосом. Аннелия наполнила ванну, добавив в воду эфирные масла, вымыла дочери волосы, расчесала их и заплела в косу, уложив локоны в сложную прическу.

Затем она достала пакет, который Эдуард вручил ей утром. Всякий раз, уезжая в город, он покупал там что-нибудь в подарок. Аннелия всякий раз отказывалась его принимать, но Эдуард настаивал. Ему нравилось, что его гостьи красуются в изящных платьях.

Аннелия открыла пакет. Шелковое платье оказалось нежно-зеленым. Оно прекрасно подойдет к волосам Мины и цвету ее кожи. Эдуард купил его в калле Флорида, у Ленхен, своей сестры. Как и платье для Аннелии. Но, конечно, ей никогда не выглядеть так же роскошно, как выглядит ее дочь.

Тем вечером Аннелия затянула Мину в корсет, так что девушка даже запротестовала, окропила вырез духами и надела ей на шею цепочку. Мать и дочь молча постояли рядом, глядя на себя в зеркало.

Тем вечером, когда они спустились к ужину, Эдуард мельком посмотрел на декольте Мины, но в его взгляде не было и тени вожделения. Аннелия не понимала, почему он так себя ведет. Если он равнодушен к Мине, то почему так щедро ее одаривает?

Затем Аннелия обратила внимание на Пако Сантоса. На следующее утро юноша собирался уезжать в Буэнос-Айрес. Он тоже приоделся: дорожная одежда сменилась костюмом, который был юноше к лицу. Пако подошел к Аннелии и вежливо ее поприветствовал. Мина упрекнула мать в столь сдержанном отношении к этому юноше, но Аннелия ничего не могла с собой поделать. Все новое она вначале воспринимала как опасность. Слишком много бед случилось в ее жизни. «Если бы мне не приходилось постоянно следить за тем, чтобы Мина угождала Эдуарду, мы могли бы чувствовать себя настоящей семьей», — подумала Аннелия.

Вначале она была разочарована упрямством дочери, но потом смирилась. Может, сейчас Мина и сердится на нее, но придет время, и дочь еще скажет ей спасибо. Жизнь предоставила им обеим шанс, и Аннелия была полна решимости им воспользоваться.

Апрельские дожди и холодные ветра, поднимавшиеся в пампасах осенью, знаменовали завершение летней засухи. Начиналось время hierra — скот сгоняли в стадо, а затем на некоторых животных набрасывали лассо и оттаскивали их в сторону. Их валили на землю, связывали и тщательно клеймили эмблемой Ла-Дульче. Быков еще и кастрировали, и отрезанные яйца бросали псам. Мине пришлось привыкнуть к этому пугающему зрелищу. Ей было больно смотреть в испуганные глаза несчастных животных.

Время hierra завершалось пышным праздником — с вкусной едой, спиртным, танцами, пением и состязаниями в метании лассо и boleadoras.

Но жизнь в имении представляла собой не только смену тяжелого труда и отдыха. Иногда и в Ла-Дульче случались беды. Через два дня после окончания hierra лошадь одного из старших работников споткнулась, попав копытом в нору vizcacha — похожего на зайца грызуна. Всадник упал и сломал себе шею. Несколько дней спустя один из слуг напоролся на собственный нож и умер на месте.

Жизнь и смерть шли по пампасам рука об руку.



Глава 6


Герман Блум уже работал не на Дальбергов, а на Мейнеров, в 1877 году основавших в селении фабрику по производству товаров из кожи. Хотя сельское хозяйство и животноводство из года в год приносили все больше дохода жителям этого региона, в особенности за счет благоприятных возможностей транспортировки товаров на кораблях, Блуму работа на земле не принесла удачи.

Ирмелинда остановилась перед дагерротипом Германа. Снимок был сделан на Рождество, и женщина повесила его на стену над фотографией своего старшего сына, его жены и детей. Тут не было дагерротипа Франка, и это было тяжело вдвойне, ведь теперь Герман наконец-то поверил ей. «Франк — наш сын. Я был идиотом. Нельзя мне было прислушиваться к тому, что говорили Амборны». Тогда Ирмелинда широко открыла глаза: «Так ты мне веришь?» — «Я никогда не должен был в тебе сомневаться».

Женщина взглянула на комод и старые часы. В дальнем углу, между окном и дверью в бывшую детскую, стояла красивая железная печь. С тех пор как Герман устроился на фабрику, дела в доме пошли на лад. «Но сердце все так же болит», — подумала Ирмелинда.

Какой-то звук у двери отвлек ее от размышлений.

Она выглянула наружу, удивляясь тому, что кто-то пришел к ней в гости в столь поздний час, и испуганно вскрикнула:

— Филипп!

— Ты рада меня видеть, Ирмелинда?

— Я… — Она не могла отвести глаз от его изуродованного лица. — Ко мне редко приходят гости.

— Вот как?

Ирмелинда попятилась, и Филипп последовал за ней в комнату. Женщина не останавливалась, пока не приблизилась к печке.

— Значит, сегодня особый день. Но буду краток. Птичка мне нащебетала, что ты кое-что знаешь о Мине.

— Нет… — пролепетала Ирмелинда.

Она вздрогнула, когда Филипп замахнулся.

— Не лги мне! Ненавижу лживых баб.

Он продолжал теснить ее к печи. Ирмелинда почувствовала, как в ее душе поднимается волна паники. Она слышала о женщинах, у которых загорались платья оттого, что они стояли слишком близко к огню. Они сгорали заживо. Какая ужасная смерть!

«Я не хочу сгореть заживо!»

— Ну, меня не интересует, где твой сын. Мне интересно, где моя сестра. — Филипп указал на свое лицо. — Ты знаешь, кто в этом виноват?

Ирмелинда, дрожа, покачала головой.

— Она.

— Мина? — удивленно переспросила женщина.

— Да, Мина.

«Я должна что-то сказать, пусть даже я не верю ему, — подумала Ирмелинда. — Иначе я загорюсь. А он будет стоять и смотреть, как я сгораю заживо». И не успела она опомниться, как слова сами сорвались с ее губ.

— В День Независимости, двадцать пятого мая… — пролепетала Ирмелинда.

— Двадцать пятого мая? Что случится двадцать пятого мая? — Филипп оттащил Ирмелинду от печки и прижал острие огромного ножа к ее горлу. — Говори, женщина!

— Они… Они хотели встретиться… Мина… и мой сын…

Ирмелинда полностью утратила контроль над собой. Она почувствовала, как что-то теплое стекает по ее ногам. Женщина даже не поняла, как это произошло, но ее мочевой пузырь опорожнился. На полу образовалась лужа.

Наконец Филипп ее отпустил. Ирмелинда могла бы сбежать, но она словно окаменела и была не в силах сдвинуться с места.

— Ты и правда думала, что я тебя убью? — засмеялся Филипп. — Понимание того, что ты предала Мину и своего сыночка, что ты никогда не узнаешь, что я сделаю с ними… Это станет для тебя достойным наказанием. Мысли об этом покажутся тебе хуже смерти.



Глава 7


— Эй, Блум!

Услышав голос прораба, Франк остановился. Повернувшись, юноша подошел к Рыжему Мику — так его все называли.

— Нужна помощь на другой стройке.

Франк кивнул. Он знал, что неподалеку строилось новое высотное здание, а Франк славился тем, что не боялся высоты. Он мог забраться на самый верх, и при этом не испытывал никакого головокружения. Ему было не страшно. Иногда Франк задумывался о том, было ли так всегда, но вспомнить не мог.

— Так ты пойдешь? — уточнил Мик. — У меня нет работников лучше тебя. Возьмешься за это дело — получишь на следующей неделе два выходных.

— Да ладно, и без них обойдусь, — отмахнулся Франк.

Ему уж точно выходные были не нужны. Когда Франк работал, мысли не угнетали его, и потому он не любил отдыхать.

Вторая стройка находилась минутах в десяти ходьбы. Франк прошел мимо нищих, которых прогонят, как только дома сдадут под ключ. Из бараков доносилась ирландская музыка. Рыжий Мик тоже был ирландцем, но любому, кто отважился бы произнести это вслух, грозила драка. Ирландцев-католиков тут не любили. Все считали их нищим и ленивым народом, грязными пьяницами.

Дойдя до стройки, Франк доложил о своем прибытии десятнику, и тот сразу же отправил его на верхний этаж, оплетенный лесами.

Там Франка уже ждал Джек, индеец из Лакоты, с которым Франк в последнее время подружился.

— Да это же наш wasi’chu, бледнолицый, который не боится упасть! — ухмыльнулся индеец.

— Привет, Джек.

Больше они не разговаривали. Следующие несколько часов, пока не сгустились сумерки, мужчины молча работали. Наконец Джек отложил молоток и уселся на балку, словно на лавочку в парке. Юноша достал из сумки солонину и принялся ужинать, запивая мясо водой.

— Собираюсь навестить семью, — поделился он с Франком. — Моя жена скоро родит пятого ребенка.

Франк устроился рядом с Джеком и посмотрел на улицу. Подступала ночь.

«Да, было бы хорошо, если бы и у меня была семья. Но Мина… Мина мертва, и я должен с этим смириться».

Франк рассеянно достал из кармана куртки кусок хлеба.

Внизу сновали какие-то люди. Отсюда, с высоты, они казались крохотными.

Вдруг что-то отвлекло Франка от мыслей.

По улице шла худенькая девушка. На ней был серый платок и простое платье. Франк был уверен, что заметил прядь рыжеватых волос. И ее походка… Черт побери, он знал эту походку!

«Мина! — завопил голос в его голове. — Это Мина!»

— Мне пора! — бросил он Джеку и помчался к лестнице.

— Наш wasi’chu всегда торопится, — рассмеялся индеец.

Уже через минуту Франк был на улице. Он увидел, как девушка свернула за угол, и побежал за ней. В последний раз он бегал так быстро, когда был ребенком.

Свернув за угол, Франк сначала подумал, что потерял ее, но вскоре снова заметил в толпе. «Мина!»

Она не шла — она пританцовывала, и его сердце билось в такт ее шагам.

Франк вновь пустился бежать. В домах по обе стороны улицы зажегся свет.

Теперь юноша был уверен, что не ошибся. У девушки были рыжеватые волосы, еще ярче, чем раньше.

— Мина! — позвал он.

Но она не слышала.

— Мина! — На этот раз Франк крикнул громче.

Девушка вздрогнула. Похоже, она не знала, останавливаться ей или идти дальше. Франк воспользовался ее замешательством и сумел ее догнать.