— Что с его рукой? — прошептала Эстелла в тот самый момент, когда Марлена все поняла.

Она ничего не успела ответить — Джон уже подошел к ним.

Сбросив оцепенение, Марлена спрыгнула с лошади.

— Марлена! — Джон улыбнулся.

Он хорошо выглядел, гораздо лучше, чем прежде: уже не казался таким худым, волосы отросли и теперь почти касались плеч. Его костюм показался Марлене знакомым. Правый рукав был заправлен в карман.

— Джон!

Он на мгновение отвел глаза, кивнул остальным, смерил Эстеллу долгим взглядом, а потом вновь повернулся к Марлене.

— Как ты?

— Хорошо.

— А дети?

— Тоже хорошо.

— Эдуард сказал мне, что у нас родился сын.

— Да, я назвала его Хоакин.

— Пройдемся? — Джон мотнул головой в сторону сада.

Марлена беспомощно посмотрела на Эстеллу, затем пошла за Джоном — тот уже побрел вперед, не дожидаясь ее ответа.

Вначале они не знали, что сказать друг другу. Обсудили случившееся за прошлый год. Джон расспросил Марлену о детях. Наконец Марлена решилась спросить, что случилось с его рукой.

— Ничего. — Джон помолчал. — Произошел несчастный случай.

Впервые Марлене стало страшно. Ему ампутировали руку, значит, его жизни угрожала опасность. Или нет?

— Несчастный случай?

— Я не хочу об этом говорить, Марлена. Мне… пришлось нелегко. Но твои родители помогли мне.

Марлена решила промолчать и не расспрашивать его о случившемся.

«Я рада, что он вернулся, — подумала она. — Не ожидала, что меня это обрадует. Ну надо же!»

Но все оказалось не так просто. С приездом Джона возобновились былые ссоры. Джон позволял себе едкие замечания по поводу богачей, намекая на Эдуарда. Жаловался на глупость и косность местного населения, обижая Аполлонию и Паулино. В Буэнос-Айресе, говорил он, рабочее движение сформировалось еще в начале семидесятых, но достучаться до сердец крестьян рабочим не удалось.

— Что же тут удивительного? — вот уже в который раз вмешалась Марлена, раздраженно качая головой. Они с Джоном сидели на веранде. — Ты и твои друзья… Вы считаете простой рабочий люд толпой суеверных дураков, покорных судьбе и потому не заслуживающих вашей помощи.

— Но они и правда суеверные дураки, дорогая моя Марлена. Или ты можешь доказать мне обратное? Я вижу, что каждый день ты ведешь с ними долгие разговоры. Должно быть, это очень утомительно.

Встав, Марлена ушла и вскоре вернулась вместе с высоким худощавым мужчиной с обветрившейся кожей.

— Это Паулино, — сказала она.

«Ох, — подумал Джон. — Какой-то умный работяга, который должен доказать мне мою неправоту. Но ему меня не переубедить». Он вздохнул.

— Присаживайтесь, Паулино. — Джону не хотелось и дальше ссориться с Марленой. — Выпьете чего-нибудь?

Несколько дней спустя Джон, наблюдая за жизнью в Ла-Дульче, заметил, что все больше забывает о событиях в Буэнос-Айресе. Паулино словно открыл ему глаза. Разговаривать с мужем Аполлонии оказалось очень интересно. Джон попытался вспомнить своих друзей, в основном исповедовавших анархизм. То были иммигранты из Италии и Испании, тосковавшие по золотому веку, когда человек был един с природой. А его товарищи-социалисты? Марлена была права. Их тоже не заботила судьба крестьян. Иногда они высказывались в защиту угнетенного местного населения, работавшего на плантациях сахарного тростника в Тукумане и выращивавшего мате в провинции Мисьонес, но в целом социалисты относились к крестьянам с презрением. Разве это было справедливо?

— Тут ты можешь чего-то добиться, — сказала Марлена после его разговора с Паулино. — Мужчинам и женщинам хорошо живется в Ла-Дульче, но посмотри, что творится в соседних имениях. Людям приходится работать дни напролет. Они спят в сараях, кишащих насекомыми, с трудом зарабатывают себе на хлеб. Если они болеют, то не могут обратиться к врачу, а еще им приходится мириться с ростовщическими ценами на все необходимое, поскольку в округе только один магазин.

Иногда Джон думал о том, почему так трудно организовать этих людей.

Он повернулся к Паулино — тот по просьбе Джона заглянул на чашку чая, чтобы рассказать о жизни простых работников имения.

— Почему вы не сплотитесь в борьбе?

— Ох, у нас каждый себе на уме, нам не до совместных действий, — ухмыльнулся усач.

— Так было всегда?

Паулино задумался.

— В последнее время многое изменилось. Когда-то наши отцы и деды были свободны, как ветер, и могли перемещаться по этим землям, как им вздумается. И никто им ничего не говорил. Теперь же везде появились заграждения. Все кому-то принадлежит. — Паулино покачал головой. — Какое-то время нельзя было путешествовать без подорожных. Если кого-то задерживали без документов, его могли отправить в тюрьму или на войну. Когда я был молодым, многие мои друзья предпочитали уходить в земли индейцев, лишь бы не идти в армию. Попадешь на военную службу — и кто знает, что тебя ожидает.

— Но потом подорожные для поездок внутри страны отменили, верно? — спросила Марлена, присоединяясь к ним.

— Да. — Паулино покачал головой. — Но это только развязало чиновникам руки. Вы представляете себе, сколько власти у судей? Они устраивают выборы, обеспечивая победу своему кандидату, и при этом не гнушаются подкупа, обмана и применения силы. Того, кто отказывается голосовать за их кандидата, могут арестовать или просто заставить голосовать. Я с таким не раз сталкивался. Итак, избирают только ставленников судей. Madre de Dios, тут многое должно измениться.

Сзади послышался звонкий смех. Бланка и Пако, обнявшись, вышли на веранду, но тут же смущенно отстранились друг от друга, увидев компанию.

— Все не так, как кажется, — решительно заявил Пако. — Мы скоро поженимся, да, Бланка?

— Ну конечно. — Девушка рассмеялась.



Глава 7


Эдуард не колеблясь занялся организацией помолвки для своей племянницы. Отовсюду, даже из Буэнос-Айреса, приехали гости. Стоял чудесный осенний день, и Аннелия вместе с Аполлонией и Инесс убрали двор. В кухне готовили немецкие, аргентинские и итальянские блюда. Приехали Мария и Фабио. Мальчик к этому времени проводил в кондитерской столько же времени, сколько и его мать. Ленхен сшила для Бланки чудесное платье из золотисто-коричневого шелка. Крой подчеркивал ее фигуру: приталенная юбка расширялась книзу и дополнялась шлейфом. Виктория так волновалась, что едва сдерживалась. Ей хотелось обнять Анну и разрыдаться.

— Мой Пако, мой маленький!

Марлена заметила, как юноша нахмурился, услышав слова матери.

Служанка забрала Аврору и Хоакина, и Марлена как раз разговорилась со своей матерью, когда к ним подошел Джон. Они с Анной холодно кивнули друг другу.

«Мама все ждет, что мы поженимся, — подумала Марлена. — Я и сама была бы не против, но…»

Она вспомнила, что Джон сказал Дженни по поводу брака в тот день, когда они впервые встретились.

— Вы не вините меня за мое решение, Джон? — Голос матери отвлек девушку от раздумий.

Марлена заметила, как Джон едва заметно поднял правую руку.

— Конечно нет.

— Мне кажется, пришло вам время перейти на «ты», — предложила Марлена.

Джон и Анна пожали плечами и отвели глаза. Марлена поморщилась. Они оба упрямцы и такими и останутся.

Спустя какое-то время она прошлась с Джоном по залу, полному гостей. Вокруг царила радостная суета. Буфет ломился от яств. Изящно одетые гости и слуги в простых рубашках, штанах или юбках стояли плечом к плечу. Среди тех, кто приехал из Буэнос-Айреса, был и Лоренс Шмидт, его жена Мейзи и их сын Лионел-Николас.

Марлена знала, что в свое время Лоренс приложил много усилий, чтобы вызволить ее и Эстеллу из рук похитителей. Его жена была очень красива. Слухи об этом уже доходили до Марлены, и они не были преувеличены. Вокруг девушки собралась толпа восторженных воздыхателей.

Мейзи происходила из очень влиятельной семьи. Она была представительницей образованной, прогрессивной и гордой элиты, правившей Аргентиной в эти дни. Присутствие этой женщины придавало празднику особую торжественность. Касберты, как и все в их окружении, боролись за благополучие своей страны и старались уменьшить влияние Церкви на экономику и политику. Они занимали проевропейские позиции, опираясь на британский капитал в торговле и пропагандируя культуру Франции. Будь их воля, они превратили бы Буэнос-Айрес в южноамериканский Париж, более того, сделали бы Аргентину влиятельным государством в западной геополитической картине мира.

На помолвку пришли и владельцы соседних поместий. Джон смотрел на них с неодобрением.

— Для этих землевладельцев главное, чтобы работники оставались послушными, соглашались на предложенную их patrones оплату труда и держали рот на замке. — В голосе мужчины слышалась слабо скрываемая злость.

Марлена приобняла его за плечи.

— Ну же, давай сегодня забудем о политике. Будем праздновать. Пожелаем Бланке и Пако всего самого лучшего и…

Остановившись, Джон покачал головой.

— Как можно, Марлена? Разве я могу забыть о горестях этого мира, предаваясь наслаждениям? Что-то должно измениться, разве ты этого не видишь? Нужно ограничить власть крупных землевладельцев. Нужно бороться с тем, что плодородные земли никто не обрабатывает, а спекулянты только и ждут подходящего момента, чтобы продать их повыгоднее. Для того чтобы земля приносила урожай, нужны люди, которые думают не только о себе. А ведь есть те, кому работа на земле нужна не для жизни, а для выживания, Марлена.

Женщина нахмурилась, но ничего не ответила. Она знала, что Джон прав. Но она была еще молода, и сегодня ей просто хотелось развлечься. Конечно, в руках крупных землевладельцев было сосредоточено слишком много власти. Марлена посмотрела на своего дядю Эдуарда, направившегося к соседям, вызвавшим у Джона неодобрение.

— Дон Мариано, дон Клементио, дон Августо! — Эдуард в знак приветствия приподнял свой бокал и кивнул гостям.

Пускай во многом он с ними не согласен, рисковать добрососедскими отношениями не стоило.

Дон Мариано кивнул в ответ.

— Ну что, никак не хотите следовать нашим правилам, сеньор Бруннер, верно? — вновь завел он обычный разговор.

— А вы, — спросил Эдуард, — не хотите подумать о том, что уже давно меня беспокоит?

— О чем вы? — вмешался дон Августо.

— О спекуляции землей. Из-за вас и вам подобных многие менее зажиточные люди не могут купить себе земельный надел.

Дон Клементио покачал головой.

— Мы тоже начинали с малого, и нам пришлось много работать.

Дон Августо и дон Мариано лишь улыбнулись, услышав слова приятеля. Дон Клементио никогда не занимался тяжелым физическим трудом и к тому же отличался тучностью, поэтому в его устах эта сентенция прозвучала особенно забавно. Но остальные ничего не сказали по этому поводу.

Эдуард устало покачал головой. Как можно настолько искажать реальность? Он знал, что большинство землевладельцев палец о палец не ударили, чтобы завладеть своей землей: как правило, она передавалась в их семьях по наследству еще с колониальных времен. Чтобы справиться с постоянным дефицитом бюджета, в те времена правительство продавало землю по дешевке. Слабый контроль и неумелое управление в пограничных регионах в дальнейшем привели к тому, что вопрос земельных наделов решался чиновниками на местном уровне и те покорялись велениям власть имущих. Эта отрасль экономики считалась наиболее коррумпированной в Аргентине.

— Но дон Клементио. — Эдуард мягко улыбнулся. — Даже Сельскохозяйственный союз Аргентины еще в 1882 году предлагал провести земельную реформу. Они считают, что нищета крестьян приводит к росту преступности в стране. Как можно быть заинтересованным в таком положении дел?

— Ну, никто же не заставляет крестьян становиться преступниками. Пусть приходят ко мне и работают.

— Но работа для них есть только во время сезона.

— Мелкий крестьянин, — вмешался дон Мариано, — и так ничего не смог бы сделать со своей землей. Чтобы купить надел и обрабатывать его, нужна сильная воля, трудолюбие, умение приспосабливаться к изменению рыночных условий, способность быстро принимать решения.

Эдуард вздохнул. Любые попытки что-то изменить в этой области ни к чему не приводили. Жители сельской местности в Аргентине оказались разделенными на две группы: с одной стороны — крупные землевладельцы, с другой — безземельные работники и мелкие крестьяне, на несколько лет арендовавшие землю, а затем переезжавшие на новое место. Пройдет много времени, прежде чем что-либо изменится, но Эдуард был непреклонен в своем решении следовать по этому пути. Тем не менее прямо сейчас он не хотел спорить по этому поводу и скрепя сердце удержался от едких замечаний.