Лаис прикусила губу, чтобы промолчать. Она не сомневалась, что Гелиодора сейчас вступится за нее, ответит Мауре — со свойственным ей тонким и спокойным остроумием, — но подруга тоже молчала.

Лаис напряженно смотрела на дверной проем, однако Гелиодора не возвращалась в доматио, не ложилась спать.

Неужто она поверила Мауре?! Неужто оказалась настолько глупа?!

Лаис хотела подняться и пойти за подругой, но Маура опять поднимет крик… В конце концов, Гелиодора сама должна решить, кому верить и что делать!

Лаис прикрыла усталые глаза, но всем существом своим вслушивалась в ночные звуки.

Ладно. Лучше попытаться уснуть. Как говорят умные люди, на то, что было сделано ночью, день смотрит и смеется. Вот так и они с Гелиодорой утром вместе посмеются над клеветой Мауры.

Однако Гелиодора не возвращалась. Может быть, она и в самом деле легла спать в другом доматио?

Обида долго не давала Лаис уснуть, да еще мешали стоны и рыдания Мауры, громогласно проклинавшей Элиссу и оплакивавшей утрату своих волос.

Лишь на рассвете Лаис, наконец, смогла задремать.

Коринф, храм Афродиты

Великий Коринф прославлен в истории Аттики многими событиями. Именно здесь Геракл задушил немейского льва и убил птиц-людоедов у Стимфалийского озера. Беллерофонт поймал Пегаса близ источника Пирена в Акрокоринфе, а Сизиф закатывал на его вершину свой роковой камень. Конечно, всякий коринфянин поведает любому гостю эти и множество других легенд, однако, если спросить, чем ныне знаменит Коринф, ответ будет один: школой гетер!

Если гость задает вопрос мужчине, можно не сомневаться, что физиономия отвечающего расплывется в довольной ухмылке. Если женщине — она непременно подожмет губы, а в голосе ее прозвучит отвращение. В глазах юноши заблестит тайное вожделение, в глазах девушки — тайное любопытство…

Ну а если гость окажется здесь в середине месяца, который в Коринфе, Афинах, Делосе и Милете называют таргелион, в Дельфах — гераклий, в Этолии — агией, в Фессалии — гомолий, в Беотии — гомолой, на Родосе — аграиний, в Эпидавре — киклий, в Косе — агрианий, а в Македонии — дайсий[32], в том прекрасном месяце, когда яблони уже уронили лепестки, но обочины дорог еще не выжжены солнцем и пестрят сияющей зеленью травы, гиацинтами, дельфиниумом, шафраном и яркими маками, распустились розы, одуряюще благоухает акация, и воздух над цветами кажется пестрым от мельканья пчел и бабочек, — если гость окажется в Коринфе в этом благословенном месяце, он может считать, что ему необыкновенно повезло в жизни, потому что он может попасть на выпускные состязания в школе гетер!

Никто не знает, правда это или нет, но рассказывают, будто во времена первой Никареты, основавшей школу гетер, туда принимались все девушки подряд, богатые и бедные, потому что Никарета своим служением Афродите Пандемос несказанно разбогатела и хотела отблагодарить богиню-благодетельницу.

Затем времена изменились. В школу брали десяток, два или три девушек, но только тех, кто был готов заплатить за себя довольно большой вступительный взнос. Если девушка уходила из школы сама или бывала исключена, деньги ей не возвращали.

Наставниц для аулетрид приглашали из числа преуспевающих гетер, однако не коринфских, а из других городов. Местные гетеры меньше всего хотели содействовать успехам молодых и красивых соперниц, которые — благодаря от них же полученным умениям! — отнимут у них самых щедрых и веселых любовников. Поэтому — опять же по слухам! — бывали случаи, когда наставницы добивались исключения лучших аулетрид, а кое-кого даже со свету сживали.

Впрочем, возможно, это были только слухи, да и принадлежали они к старинным временам.

Учились в школе гетер недолго — всего лишь год, но этого хватало, чтобы познакомиться с основами мастерства, оттачивать которое предстояло весь недолгий отрезок быстротекущей жизни, когда женщина считается привлекательной.

В прошлом году в школу было принято двадцать девушек. До выпуска дошли девятнадцать. Одна аулетрида по имени Нофаро спустя какой-то месяц после начала занятий вышла замуж за стражника из службы водоносов и покинула Коринф вместе с ним.

Однако на просторных белоснежных ступенях храма появились почему-то лишь восемнадцать аулетрид. Как и положено, они были со скромно заплетенными в плексиды волосами, босые, одетые в простые белые хитоны и гиматии, которыми можно было при случае прикрыть лицо. Прикрывать лицо предстояло при неправильном ответе на вопрос наставниц.

Вообще со стороны могло показаться, будто на ступени храма опустилась стая чудесных белых птиц!

Все наставницы во главе с Никаретой были в перехваченных белой тканью камлиммах[33] (как и положено коринфским гетерам!), в белоснежных одеяниях, из-под которых, впрочем, сверкали яркие сандалии, изукрашенные каскадами драгоценных камней.

Как гласили легенды Коринфской школы, первая Никарета очень любила роскошные сандалии, украшенные разноцветными каменьями. Поэтому наставницы всегда чествовали ее память тем, что к самой скромной одежде надевали только яркие, искусно разукрашенные сандалии. Они единственные оживляли их несколько унылый белоснежный наряд!

Взгляды зрителей-знатоков, которые уже высмотрели среди аулетрид своих будущих пассий, были устремлены на лица милых их сердцам девушек. Ага — вот Аглея, Лаис, Дианта, Хеба, Юдоксия, Майя, Клития, Филлис и все прочие… Но тут в рядах поклонников смуглой и острой на язык фессалийки Мауры вспыхнуло беспокойство: ее не оказалось среди других! Однако когда девушки начали отвечать и зазвучали их голоса, обожатели Мауры успокоились: она все-таки на месте, однако была почти неузнаваема в белокуром парике.

Сначала это показалось ужасным, однако Маура всегда славилась на выдумки, так что парик скоро был признан остреньким, как моченый перчик, привезенный с Кипра и добавленный в сувлаки из штаподи[34], которыми славится коринфская кухня.

Однако те, кому нравились Гелиодора и коринфянка Элисса, напрасно пытались найти их среди девушек.

От испытания аулетриду могли отстранить только в случае самой серьезной провинности. Что же могли совершить Гелиодора и Элисса, которые считались образцом послушания в Коринфской школе?

Об этом можно было только гадать…

Началось испытание. Состояло оно в том, что каждая наставница поочередно задавала вопрос из той области знаний, которые она преподавала. Девушки, готовые отвечать, должны были поднимать руку, а тем, кто не знал ответа, следовало прикрыть лицо краем хламиды.

Как обычно, первыми задавала вопросы по теологии верховная жрица и начальница школы Никарета, потом настала очередь Бавкиды, затем выступила вперед Аглая, которая обучала аулетрид готовить возбуждающие блюда и напитки, затем Анита Тегейская, мастерица стихосложения…

Колдунья Кирилла отсутствовала. Впрочем, все коринфяне знали, что бывшей пифией иногда овладевает вещий сон, к этому относились с большим уважением… И все чаще слышался шепот: мол, Кирилла, честно говоря, ничего не потеряла, пропустив эти испытания!

Старожилы помнили, как весело проходили эти испытания в былые времена. Но сейчас они знай недоумевающе и разочарованно пожимали плечами: девушки отвечали так скучно и неуверенно!

Маура почти все время простояла, прикрывая лицо краем хламиды в знак того, что она не знает ответов, а Лаис, первая красавица и надежда школы, отвечала невпопад и все озиралась по сторонам, будто искала кого-то.

Впрочем, общее мнение решило, что Лаис просто ждет подсказки от кого-то из своих многочисленных почитателей.

Однако они были не на шутку разочарованы!

Даже когда из толпы зрителей раздавались эти подсказки, Лаис не обращала на них внимания. А уж ее импровизация вообще не удалась — вышла неуклюжей и нескладной.

— Зазналась девчонка! — перешептывались зрители. — Возомнила себя мечтой всего Коринфа! Что и говорить, она спасла наш храм Афродиты от позора, но ведь это было в прошлом году! Только воин, потерявший в сражении руку или ногу, может жить былыми достижениями. Женщине, которая избрала для себя стезю гетеры, нужно быть очаровательной всегда, каждый день!

Те, кто стоял в передних рядах, откровенно зевали, но, подпираемые сзади толпой, не могли уйти и втихомолку завидовали тем, кто стоял сзади, ибо они уже начали расходиться.

Цветы, принесенные поклонниками самых ярких аулетрид, той же Лаис, Гелиодоры, Мауры, засыхали в корзинах. Рабы отлично чувствовали настроение хозяев и перестали ежеминутно обрызгивать розы прохладной водой. По всему выходило, быть этим цветам выброшенными — или их вручат какой-нибудь там Иантине или Хебе, волею случая оказавшимся звездами этого выпуска. Не пропадать же добру!

Видно было, что происходящее стало пренеприятной неожиданностью не только для зрителей, но и для всех наставниц, которые явно не знали, куда деваться от стыда, и буквально испепеляли взглядами Лаис. Без труда можно было угадать, что на ее голову обрушатся несказанные громы и молнии, лишь только за наставницами и аулетридами сомкнутся храмовые ворота. Перепадет, конечно, и Мауре, и Гелиодоре с Элиссой, когда они объявятся, но в том, что Лаис не останется без хорошей порки, можно было не сомневаться.

Среди откровенно недовольных и даже разозленных зрителей находился, кажется, только один человек, который искренне волновался из-за перемены, происшедшей в Лаис. Это был Клеарх. Он пытался поймать растерянно метавшийся взгляд девушки и угадать, почему она обеспокоена до такой степени, что не может найти ответа на простейшие вопросы. Однако глаза Лаис то и дело застилали слезы, в конце концов она даже перестала их смахивать, и низкие души, обиженные тем, что за свои деньги — а разрешение присутствовать на испытании будущих гетер стоило четыре обола, в два раза дороже, чем посещение театра Диониса или Одеона! — они не получили ничего, заслуживающего внимания, теперь злорадно ухмылялись и даже хохотали, наслаждаясь отчаянием девушки как бесплатным развлечением.

Внезапно Никарета, стоявшая на своем возвышении с надменно-угрюмым выражением жертвы, прикованной к позорному столбу, встрепенулась и насторожилась, явно встревоженная.

И было от чего встревожиться! Сквозь толпу зрителей продвигался архонт, глава города, окруженный десятком общественных рабов-стражников.

Среди общественных рабов можно было насчитать несколько скифов (по примеру Афин, где завели дружину из трехсот скифов-стражников!) но, по большей части, это были самые обычные рабы разных национальностей, взятые в боях и принадлежавшие городским властям. Им была обещана свобода за самоотверженную службу, поэтому они отличались слепой преданностью архонту и ареопагу Коринфа. Они были сильны, проворны и считались поистине выдающимися лучниками. Рассказывали, будто их стрелы заговорены, и даже находились свидетели, уверявшие, будто эти стрелы способны лететь не только прямо, но и заворачивать за угол, а также огибать любую стену, любую, самую причудливую ограду, чтобы отыскать цель. В этом, конечно, было что-то от скифского колдовства…

Двое рабов шли впереди архонта, раздвигая толпу, четверо охраняли его с боков, четверо двигались позади, причем двое из них несли какой-то сверток, обернутый холстиной. С одной стороны свертка наружу торчала прядь черных волос.

Те, мимо кого проносили сверток, отшатывались от него и призывали на помощь богов. Ведь сквозь холстину прорисовывались очертания окоченелого тела, и без особого труда можно было понять, что рабы несут труп.

Архонт, подойдя к ступеням храма, сделал знак Никарете, и та немедленно приказала прекратить испытания и сбежала по ступеням к архонту.

Сейчас было не до соблюдения приличий и обычаев, предписывающих городскому управляющему подниматься к верховной жрице храма Афродиты и первым преклонять перед ней главу!

Что-то случилось… Случилось что-то ужасное!

— Госпожа, с сожалением должен прервать твой праздник, — сказал архонт негромко, но голос его долетел до всех собравшихся, такая вдруг наступила тишина. — Пусть простит меня Афродита, но произошло слишком страшное и прискорбное событие. Убита одна из служительниц богини, одна из твоих аулетрид.

— Кто? — одними губами выговорила Никарета, у которой внезапно сел голос.

— Гелиодора! — раздался вдруг пронзительный крик, и Лаис бросилась к страшному свертку.

Архонт повел глазами — и двое рабов удержали ее. Однако им пришлось приложить для этого немалую силу, так рвалась девушка вперед.

— Откуда же ты знаешь, чье это тело? — воскликнула Маура.

— В самом деле, — удивился архонт, — откуда ты знаешь?

Лаис слабо качнула головой, не в силах вымолвить слова, и слезы хлынули из ее глаз.

— Неужели это и в самом деле Гелиодора? — дрожащим голосом спросила Никарета, и когда архонт кивнул, аулетриды подняли крик, который, впрочем, был немедленно пресечен взмахом руки верховной жрицы и ее суровым окриком: