Не дожидаясь, пока слуга появится во дворе, Лаис кинулась к стене, ограждавшей поместье Главков.

Да, подниматься и в самом деле легче, чем спускаться! Миг — и она уже сидела верхом на стене. Перекинула через нее обе ноги, спрыгнула, даже не успев взмолиться Афродите, чтобы не угодить в один из колючих розовых кустов, которыми были обсажены угодья Главков со стороны городской улицы. Однако повезло и без молитвы.

Удачно приземлившись на четвереньки, Лаис пустилась наутек.

Через несколько быстрых шагов она остановилась и прислушалась. Шума погони не слышно. Наверное, Мавсаний решил, что ему почудилось или что на крышу забралась ласка.

Рассказывали, что для многих хозяев эти зверьки становились истинным бедствием, зато они лихо уничтожали мышей, которые, в свою очередь, тоже были немалым бедствием, поэтому хозяева предпочитали покрепче запирать курятники, а не ставить силки на ласок.

Кругом царила темнота, ночь выдалась безлунная и беззвездная, лишь изредка мелькали огоньки в окнах тех домов, которые не прятались под прикрытием ограды. Однако впереди, словно огромная звезда, сиял огонь на самой высокой башне храма Афродиты Пандемос, и к этой путеводной звезде стремилась Лаис.

Глаза постепенно привыкли к темноте, и она уже не рисковала врезаться в какую-нибудь стену или повернуть не в тот проулок.

Коринф, школа гетер

Вскоре Лаис дошла до храма. Поднялась на сорок ступеней и двинулась вдоль стены, ограждавшей школу, осторожно, ведя ладонью по шершавым камням.

Вдруг что-то пискнуло под ногой. Лаис от неожиданности поскользнулась и вцепилась в стену, чтобы не упасть. Но тотчас раздалось недовольное мяуканье, и она слабо улыбнулась.

Это кошка, всего-навсего кошка! Иногда в подземельях храма появлялись крысы. Даже храбрые ласки старались держаться от них подальше. И недавно Никарета, верховная жрица и начальница школы, велела поселить в храме кошек. Все они были злые, неласковые — вовсе не такие, которых Лаис видела когда-то в Афинах: причесанных, приглаженных, украшенных разноцветными нитяными косичками, милых, ласковых, хотя и своенравных полосатых красавиц. Здешних полудиких кошек не больно-то погладишь!

— Брысь! — прошипела Лаис и услышала частый тупой стук: коринфские кошки почему-то бегали, отчетливо стуча лапами по камням. Говорили, что именно этот забавный топот пугает крыс до того, что они теряют разум от страха и убегают прочь целыми стаями. Лаис не знала, верить или нет, но крыс в храме и впрямь с некоторых пор почти не стало.

Она пошла дальше, стараясь ступать во всяком случае тише, чем кошка, и вот ладонь провалилась в пустоту.

Кажется, это выступ, в котором прячется потайная калитка.

Девушки нашли ее недавно. Скрытая со стороны двора пышно разросшимся кустом глицинии, которая ароматом своим вполне оправдывала свое название[11], она казалась заброшенной. Потом выяснилось, что калитка тщательно очищена от мха, засовы и петли смазаны. Правда, открывалась она не слишком широко, но вполне достаточно, чтобы стройное девичье тело проскользнуло в нее, не оцарапавшись.

Лаис и Гелиодора не сомневались, что этой же калиткой пользовался кто-то еще кроме них, может быть, даже наставницы, но чужие тайны их мало интересовали — свои бы сберечь!

— Ф-р-р… — чуть слышно выдохнула Лаис, подражая вспугнутой ночной птичке, и немедленно услышала в ответ такое же тихое:

— Ф-р-р!

Гелиодора ждет!

На душе сразу стало спокойней.

Тихо-тихо зашуршала по каменным плитам медленно открывшаяся тяжелая калитка.

Девушки быстро обнялись, радуясь, что ночное приключение закончено.

Гелиодора была закутана в такую же двойную хламиду, как у Лаис, а потому казалась совершенно невидимой в темноте.

— Наконец-то! — с облегченным вздохом шепнула подруга. — Я тут чуть не попала в ловушку.

— Что такое? — встревожилась Лаис.

— Пока ждала тебя, затаившись, вдруг услышала чьи-то шаги за стеной. Думала, это ты, и чуть было не ринулась отпирать калитку, как вдруг вспомнила, что не подан условный знак. Решила подождать, и что ты думаешь?! Калитка приоткрылась, и вошла Элисса. И задвинула за собой засов. Наверное, она тихонько выскользнула наружу уже после того, как ты ушла, и оставила калитку незапертой.

— Не может быть! — изумилась Лаис. — Элисса где-то шляется по ночам? Вот никогда бы не подумала, что она способна на такое!

Элисса некогда звалась Телефтая, Последыш. Впрочем, все девушки при поступлении в школу по приказу Никареты оставили прежние имена и взяли новые. Например, Гелиодора предпочитала не вспоминать, что ее некогда звали Алого — Лошадка — из-за гривы великолепных волос, а Лаис лишь изредка вспоминала о Маленькой косуле Доркион, как она звалась некогда.

Элисса была родом из Коринфа, из того местечка близ Лехейской бухты, которое называлось Тения.

Это было поселение в небольшой возвышенности, где в давние времена обосновались пленные, привезенные с острова Тенедос, который находится в северной части Эгейского моря. Именно тенийские рабы построили главные пристани Коринфа и проложили удобные дороги к бухте. Постепенно тенийцы растворились среди коринфян, однако название первого их поселения осталось, хотя жившие там люди и думать забыли о своих предках. Единственное, что их отличало от прочих коринфян, это слишком светлые, почти белые волосы, а еще то, что у многих из них на щеках и носу были щедро рассыпаны солнечные спреи[12].

Элисса была самой старшей из аулетрид и в учебе — одной из самых усердных. Правда, все наставницы как одна говорили: ей приходится упорным трудом добиваться того, что, к примеру, Лаис и Гелиодоре дается само собой.

Элисса, не скрываясь, завидовала подругам и держалась с ними отчужденно. Предметом ее особой зависти являлись прекрасные волосы Лаис и Гелиодоры: ее волосы были жидковаты, что очень портило ее довольно красивую внешность.

Элисса и от всех других девушек держалась несколько в стороне, ибо с ней было отчаянно скучно: она, чудилось, постоянно погружена в какие-то невеселые размышления.

Уж и то хорошо, что хотя бы противную Мауру она тоже недолюбливала. Лаис однажды видела, как Маура с ехидной улыбочкой что-то говорит Элиссе, а та смотрит на нее с бессильной злобой и не может сдержать слез…

— Может быть, Элисса тоже искала способ исполнить свое выпускное испытание? — предположила Гелиодора. — А как твои дела? Удалось что-нибудь сделать? Или узнать?

— Потом расскажу, — шепнула Лаис. — Мы тут слишком долго стоим! Бежим, а то еще принесет кого-нибудь!

Они на цыпочках побежали к ступеням, ведущим во внутренние помещения школы. Предстояло самое опасное: по пути к своему доматио, то есть комнате, где девушки спали и проводили свободное время, нужно было миновать несколько других комнат, двери которых выходили в большой общий коридор — дидромос.

Аулетриды делили один доматио на троих. Раньше вместе с Лаис и Гелиодорой жила добродушная толстушка Нофаро, однако она ужасно не хотела становиться гетерой и даже умудрилась сохранить девственность. Нофаро повезло выйти замуж за Дарея, надсмотрщика водоносов, который увез ее в Мегару.

По соседству с доматио Лаис и Гелиодоры жили Маура, Клития и Филлис.

Маленькая критянка Филлис была довольно добродушным созданием. Она неплохо относилась к Лаис и Гелиодоре, хотя в общих спорах всегда принимала сторону Мауры, которая подруг люто ненавидела, особенно Лаис. Рыжая Клития во всем вторила своей тайной любовнице — да, они с Маурой вовсю предавались лесбийским забавам, которые могли кому-то нравиться или нет, однако не были запрещены в школе, ибо гетеры должны были уметь удовлетворить любого, будь то мужчина или женщина. Некоторые наставницы даже порицали Гелиодору и Лаис за то, что они продолжают оставаться женщинами для мужчин, но подругам и в голову не приходило стать любовницами. Они очень любили друг друга, но начать лизаться и тереться друг о дружку — это казалось им немыслимым! Женские ласки внушали обеим истинное отвращение, которого они не пытались скрыть, за что Маура, истинная трибада[13], еще больше их ненавидела.

Если бывает любовь с первого взгляда, то бывает и ненависть с первого слова! Стоило Лаис и Мауре впервые друг друга увидеть, как они начали ссориться. Маура не упускала случая оскорбить Лаис, да и та не оставалась в долгу. А потом, как бы невзначай, поссорила Мауру с ее любовником, евнухом Хереей, за что удостоилась и его ненависти, которая чуть не погубила Лаис.

Маура презирала мужчин для женщин, однако преотлично дружила с мальчиками и эфебами[14], которые были предметами страсти кинедов, предпочитавших рассеивать свои плотские томления в мужском обществе. Она говорила, что эти мальчишки — ее лучшие друзья, они ей как братья.

— Мне всегда хотелось иметь братьев! — вздыхала Маура. — Но у моей матери больше не было детей. Я некоторых из этих мальчишк так и называю — братья, а они меня называют сестрой.

— Я тоже очень хотела брата, — вздохнула Гелиодора. — Но у моих родителей рождались только девочки.

— Будущие шлюхи! — хмыкнула Маура. — Вроде тебя.

— И вроде тебя, — спокойно ответила Гелиодора. — Но мне было бы необычайно тяжело узнать, что мой брат, окажись он у меня, отдается мужчине!

— Ты что, думаешь, мальчикам доставляет это удовольствие? — с презрением взглянула на нее Маура. — Они зарабатывают деньги, только и всего! Когда мне взбредало в голову с кем-нибудь из них поболтать, а их ждали любовники, я просто-напросто давала им деньги — и они забывали о любовниках. А мы превесело проводили время! За деньги они готовы сделать что угодно… Так же, впрочем, как любая шлюха.

Что и говорить, Маура не знала недостатка в деньгах. Мать внесла за нее богатый вступительный взнос в школу и постоянно присылала ей увесистые мешки с монетами, только бы дочь не возвращалась домой, в Фессалию. Маура, которая была порочна до кончиков ногтей, однажды, поссорившись с матерью, решила отомстить ей — и соблазнила не только своего отчима, но и его младшего брата. Именно после этого мать готова была платить любые деньги, чтобы никогда не видеть дочь!

Злоязычная, коварная, Маура была сущей змеей, и для Лаис и Гелиодоры сейчас, когда они ночью возвращались в свой доматио, не могло быть ничего хуже, чем попасться на глаза ей или ее приспешницам. Ну вот разве что наткнуться на саму Никарету, великую жрицу!

Они уповали на удачу, однако не судьба им была добраться до постелей без приключений! Гелиодора вдруг налетела на кого-то, лежащего в темноте поперек их пути, с трудом удержалась на ногах и не заорала только потому, что раньше всполошенно заорал этот неизвестный.

Вернее, неизвестная, ибо это кричала женщина!

Но уже через минуту девушки узнали ее голос.

Клития!

Верная тень Мауры!

Неужели она подстерегала Лаис и Гелиодору? Тогда подруги попались…

Перескочив через орущую Клитию, девушки понеслись к своему доматио, не чуя ног.

Они едва успели отбросить хламиды, содрать с себя хитоны — в помещениях храма следовало постоянно ходить голыми, ибо аулетриды должны привыкнуть без смущения выставлять свое тело напоказ, — и плюхнуться на тюфяки, закрыв глаза и притворяясь спящими.

Однако поспать никак не удалось бы: в помещениях школы мгновенно поднялся шум, замелькали огоньки, отовсюду появлялись встревоженные наставницы со светильниками в руках.

Аулетриды высыпали из своих доматио в коридор. Теперь туда могли спокойно выйти и Гелиодора с Лаис.

Здесь в окружении сердитых наставниц стояла рыдающая Клития и пыталась объяснить, что ей было жарко спать на тюфяке и она решила охладиться на холодном каменном полу коридора. А потом ей приснилось, будто ее кто-то ударил, — и она закричала спросонок.

— А чем тебе не понравился пол в твоей собственной комнате? — спросила начальница школы Никарета, которая, конечно, появилась раньше всех. — Почему надо было улечься именно в коридоре?

— Здесь прохладней, — испуганно бормотала Клития, — здесь сквозняк.

И, словно в подтверждение своих слов, она расчихалась.

— Да ты простудилась, глупая! — сердито вскричала Никарета. — А ведь совсем скоро начинаются ваши испытания!

— Ты не тревожься, великая жрица, — послышался надтреснутый старушечий голос, который звучал едва слышно, однако как-то так, что долетал до каждого уха. — Дам я такое лекарство глупышке, что живо ее исцелится недуг… А заодно нам расскажет она, почему и зачем улеглась в темноте посреди коридора. То, что лжет эта глупая рыжая девка, для всех очевидно! Средства мои ей помогут язык развязать!

Гекзаметром в повседневной жизни выражался, насколько знала Лаис, лишь один человек на свете — старая-престарая наставница Кирилла, бывшая пифия Дельфийского оракула. Пребывание у подножия Парнаса[15] было самым ярким эпизодом ее жизни. Именно поэтому Кирилла всегда изъяснялась так, будто беседовала с богами, а не с обычными людьми, и этим повергала аулетрид в священный трепет.