Артемидор все-таки женился на Мелиссе, которая родила ему двух детей, но вся его любовь принадлежала Лаис, хотя он так и не смог простить ей тот обман в мраморном подземелье.

И Лаис оказалось очень нелегко уговорить Артемидора пожертвовать той статуей, которая так долго была для него идеалом возлюбленной. Однако все же в один прекрасный день ту мраморную красавицу вынесли из подземелья и поставили в храме Афродиты — рядом с мраморным же красавцем, которого случайно нашла Лаис во время своего побега из темницы кошмаров.

Знатоки, глядя на эти статуи, уверяли, будто они изображают живших в давние времена любовников и принадлежат резцу того самого скульптора, который изваял статую Афродиты Пасеасмены, найденную в капище Кибелы.

Воистину, Афродита не напрасно благословила ее путь в Коринф, в свой храм!

Лаис была одной из тех великолепных женщин, о которых говорили: «Подлинное наслаждение можно познать только у гетер, которые отдаются, как шлюхи, и в то же время умеют вести себя, как самые изысканные и высокородные госпожи!»

Народ стекался смотреть на роскошные колесницы Лаис, когда она, одетая в одежды из драгоценных тканей, отправлялась на прогулку. Вокруг нее постоянно толпились богатые поклонники, художники и поэты прославляли ее. Без нее не начинали ни народного праздника, ни храмовой церемонии…

Наслаждаясь жизнью, для которой она была рождена и на которую она была благославлена Афродитой, наслаждаясь всеобщим поклонением, Лаис и не заметила, как прошло двадцать лет.

Двадцать лет…

И куда они подевались?! Вчера еще она была юной, как полураспустившаяся роза, а нынче с пышной розы вот-вот облетят лепестки…

Ярким сиянием своей красоты Лаис все еще затмевала остальных женщин, однако чувствовала, что время ее как похитительницы мужских сердце проходит. Только верные друзья не изменяли ей, а остальные поклонники приходили и уходили… Причем уходили теперь гораздо чаще, выбирая более молодых и свежих, хоть, возможно, и менее искушенных в любви гетер. Но где Лаис блистала по-прежнему, так это в импровизации и танцах!

Тем временем утонул во время бури у берегов Эфеса Неокл. Ушли на поля асфоделей Артемидор и Клеарх…

Давно умерла Кирилла, да и верховной жрицей школы гетер стала уже другая Никарета.

Лаис покинули все, кого она любила.

И лучшая коринфская гетера решила, что ее жизнь тоже кончена…

Она все чаще приходила на могилу Гелиодоры, гладила рукой плиту с надписью: «Прекрасная Гелиодора, подруга Лаис, жертва коварства Мауры» — и думала, что пора бы уже сочинять и надпись для собственного надгробия. Только кто придет сюда вспомнить о ней и принести жертву ее тени?

Как Лаис жалела теперь, что у нее не было детей! Она оставалась одна. Правда, Нофаро и Дарей, у которых, кроме Дороса (он жил поочередно то в Мегаре, то в Эфесе, а теперь стал наследником Неокла и окончательно перебрался в дом своего деда), было еще пятеро детей, не забыли Лаис и звали ее к себе в Мегару. И Лаис все чаще думала, что, наверное, надо и впрямь поехать туда, выстроить себе дом над бухтой Нисея и жить поблизости от людей, которые одни только и остались от ее прошлого.

И вот однажды в Коринф приехал юноша из Фессалии по имени Хризос…

…Хризос все не появлялся. Однако и гарпии перестали швыряться камнями. Наверное, устали и присели отдохнуть.

Лаис облегченно перевела дух, устроилась поудобнее под прикрытием колонн и стала смотреть на дальний луг, откуда должен был прийти ее несравненный возлюбленный.

О цветущие луга Фессалии!.. Ничего подобного не видела Лаис в жизни, а она прожила достаточно, чтобы пресытиться виденным. Эти луга, исполненные красок и ароматов, и, конечно, Хризос, неодолимая страсть к нему, по сравнению с которой все прочее, ею испытанное, казалось лишь бледными лунными лучами по сравнению со жгучим солнцем (о это великое и безжалостное свойство любви — затмевать прошлое!), — вот что вывело ее душу из дремотного оцепенения, вот что заставило ощутить себя молодой, пылкой, безрассудной — и снова полюбить жизнь.

О Хризос, дитя Афродиты! Клянусь, вы с Эросом братья,

Но он разит нас стрелами любви к другим —

Ты же тратишь все стрелы на то, чтобы сердца поразить

Любовью к себе одному!

Так сказала ему Лаис — и этих слов оказалось достаточно, чтобы у Хризоса раскрылись глаза. Он увидел и красоту, и обольстительность, и ум — и пал к ее ногам, так что Лаис вновь ощутила себя первой красавицей и первой гетерой Коринфа.

Она с нетерпением ждала ночи, которая сделает Хризоса рабом Лаис и рабом лона Лаис, какими всегда становились все ее поклонники.

Однако он не пришел. Он исчез…

Наутро Лаис получила письмо. Это было письмо не мужчины, а мальчишки, испуганного тем вожделением, которое она в нем пробудила, испуганного тем смятением, которое поселилось в его сердце.

А больше всего его испугали ее годы. Она годилась ему в матери, она была старше его почти на двадцать лет!

Лаис в ярости разорвала письмо в клочки и пролила столько слез, сколько не проливала их, чудилось, за всю жизнь. А потом засмеялась.

Она смеялась над Хризосом, который отказался от счастья, за которое другие мужчины готовы были отдать не только деньги, но и жизни. А Лаис предлагала ему это счастье даром! Она готова была осыпать его этим счастьем, как некогда влюбленные мужчины осыпали ее лепестками роз и золотыми монетами, когда она танцевала перед ними, а они кричали наперебой:

— Лаис Каллипигоя! Лаис, о Лаис!

Лаис смеялась долго, но смех скоро сменился унынием.

Вот теперь она точно решила покинуть Коринф!

Дом в Мегаре был куплен, почти все свои вещи Лаис отправила туда. Не сегодня завтра она должна была уехать и сама, как вдруг пришло новое письмо от Хризоса!

Совсем другое письмо, полное такой любви и нежности, от которых Лаис снова заплакала — на сей раз счастливыми слезами. Он писал, что горько раскаивается в своем малодушии, что страстно любит Лаис и больше не может бороться с этой любовью, что жаждет заключить возлюбленную в объятия, однако он болен и не может приехать в Коринф. И у него нет сил ждать своего выздоровления, он даже боится умереть и больше никогда не увидеть Лаис! О, если бы она сама могла приехать… он был бы счастливейшим человеком в Ойкумене!

Лаис умчалась из Коринфа с такой невероятной быстротой, словно у нее выросли крылья. Вернее, крылья выросли у того корабля, который она наняла, чтобы добраться до Фессалии морем: морские путешествия были ей знакомы с ранней юности и она любила море.

Ее корабль пристал к берегу в Волосе, а оттуда она наняла носильщиков, чтобы ее доставили к храму Афродиты, где ей назначил свидание Хризос. Да, сначала это показалось Лаис прекрасным предзнаменованием, однако чем дальше она продвигалась к храму, тем медленней шли носильщики. Наконец они отказались следовать дальше, потому что испугались женщин.

— Женщин?! — засмеялась Лаис.

— Да ты только посмотри, госпожа…

Она выглянула из-за занавесок своих носилок — и тотчас отпрянула внутрь с криком ужаса. Почудилось, будто к ней со всех сторон слетаются жительницы Аида или гарпии: уродливые, иссохшие, ужасно одетые, какие-то косматые…

Носильщики бросились бежать с криком:

— Спасайся, госпожа! Они забьют тебя камнями!

Лаис высунулась и снова отпрянула — камень ударил ее в плечо. В руках у всех этих уродин были камни, и в подолах они несли камни!

Если сидеть на месте, так наверняка погибнешь!

Лаис выпрыгнула из носилок и в ужасе огляделась. И отлегло от сердца, когда увидела невдалеке беломраморные развалины старинного храма с колоннами.

Вот он, храм Афродиты! Любимая богиня спасет ее! И, конечно, Хризос уже ждет!

Лаис припустила к храму, изредка оглядываясь и в гневе наблюдая, как мерзкие гарпии треплют ее разбросанные вещи, тупо разглядывая роскошные одежды, а потом отбрасывают их с ненавистью и отвращением.

Уворачиваясь от камней и проклятий, выкрикиваемых со страшной ненавистью, Лаис влетела под защиту колонн и села на пол, оглядываясь.

Хризоса еще не было, но он, конечно, сейчас придет!

Однако время шло, а он не появлялся. Что-то случилось? И что же делать? Эти безумные твари не уходят, только снова и снова выкрикивают проклятия.

У Лаис мелькнула ужасная мыль, что Хризос нарочно заманил ее сюда, чтобы погубить. Знал, что она ринется за своей любовью в огонь и воду!

О, какой мучительной была эта мысль…

А между тем гарпии начали приближаться к колоннам. Лица их были мрачны, неумолимы и свирепы. Да, они из числа тех, для кого Лаис — гетера Лаис! — первый враг женщин, потому что она отвращает мужчин от скучного семейного очага и побуждает их изливать свое семя не ради оплодотворения женского лона, а ради наслаждения, которое кажется несчастным женам отвратительным. Да ведь они этого наслаждения никогда не знали, оттого и ненавидят Лаис, и завидуют ей!

Они способны убить ее! Неужели здесь некуда скрыться?..

Некуда…

Страх начал овладевать ее смелой душой, и в это мгновение Лаис вспомнила…

Однажды, давно-давно, она уже стояла вот так же на пороге смерти и думала, что сейчас будет убита озверевшим насильником, но ей вовремя пришло на ум заклинание, которому учила на своих колдовских матиомах Кирилла, бывшая пифия дельфийского оракула. С его помощью можно было на несколько минут сделаться невидимой. Если удастся, Лаис выскользнет из храма и кинется вон в тот овраг. Она как раз успеет добежать и спрятаться там. А оттуда уже пробираться дальше. Нужно узнать, что случилось с Хризосом…

Это было трудное заклинание, но Лаис никогда не жаловалась на память.

— Скиа, скотади, спориа, тифлоси, мистерио![77] — зашептала она. — Скотади, спориа, тифлоси, мистерио, скиа! Спориа, тифлоси, мистерио, скиа, скотади! Тифлоси, мистерио, скиа, скотади, спориа! Мистерио, скиа, скотади, спориа, тифлоси!

Пока звучали эти слова, произносимые в особом, выверенном веками порядке, заклинание действовало.

Лаис увидела растерянность на свирепых лицах гарпий. Но времени терять было уже нельзя! Она шагнула на ступеньки храма, подобрала подол, чтобы быстрее бежать… И вдруг пошатнулась, услышав хриплый голос, звучащий с такой силой ненависти, что она, казалось, обжигала:

— Оиретсим, исолфит, аиропс, идатокс, аикс! Исолфит, аиропс, идатокс, аикс, оиретсим…

У Лаис подогнулись ноги.

Кто-то читал заклинание наоборот, и от этого оно теряло силу!

Но кто, кто мог оказаться здесь, знакомый с тайной магией бывшей пифии Кириллы, с тайной магией школы гетер?!

— Вот она, вот! — закричали женщины, показывая на возникшую перед ними Лаис, и вдруг один пронзительный голос заглушил их вопли:

— Неужели ты не узнаешь меня, пыльная львица?!

Маура?! Да, это Маура…

Эта старуха — беззубая и согбенная. Вся в морщинах, окутанная седыми прядями.

— Ну что, настал и мой час увидеть тебя связанной и беспомощной? О, ты будешь умирать долго-долго… Проклятая красавица! Ишь, все такая же гладкая и сладкая, как прежде! Как ты смела не измениться? Как ты смела свести с ума моего единственного сына?! Как ты смела погубить его?

— Твоего сына? — изумленно повторила Лаис.

— Да! Хризос — мой сын! Он сошел с ума от любви к тебе! С трудом нам удалось его связать и запереть в погребе. Но он оказал мне огромную услугу: он заманил тебя сюда!

Лаис снова отпрянула за колонны.

Смерть смотрела ей в глаза, но сердце пело от счастья. Значит, Хризос ее не предал! О, благодарение Афродите!.. Теперь не страшно и умереть, правда, смерть от рук мстительной и безжалостной Мауры наверняка будет ужасна…

Лаис в смятении провела рукой по шее — и вдруг ладонь ее стиснула крошечный фиали. Она так привыкла к нему — ведь носила не снимая двадцать лет! — что даже не замечала его почти невесомой тяжести. Это был давний подарок Демосфена… И Лаис вспомнила, что Демосфена тоже нет на свете. Враги загнали его в какой-то храм и хотели забить камнями, но он успел выпить яд — и им достался только его труп.

Лаис тихо покачала головой и улыбнулась. Демосфен… Она всегда ненавидела его, но если он спасет ее от лап разъяренных гарпий, спасет от Мауры, то Лаис готова будет попросить у него прощения за свою несправедливость… Если только вспомнит о нем в полях вечного забвения!

Она огляделась, ловя нежно-золотые лучи заходящего солнца, которые играли на белом мраморе полуосыпавшихся колонн. Не странно ли, что свою смерть она найдет не в новом и сверкающем, а в полуразвалившемся храме Афродиты?

В этом крылся какой особый смысл — возвышенный, а может быть, низменный, — однако у Лаис не было времени до него доискиваться.