— Пошел вон, — я еле держалась на ногах.

Он был слишком близко. Слишком болезненно.

— Неприятно слушать? Но ты послушай. Я же слушал твой чес в машине, что это эгоизм на обидах, что это лишь способ выместить злобу. Про то, что я должен сдержаться ради Дашки, и не мне решать быть этой правде или нет. А что ты сделала сама, Кир? — он наклонил голову набок, и снова вызывающе хмыкнул. — Теперь пойди послушай, как плачет Дашка, как орет на весь дом бабушка, называя мою мать потаскухой, а мой отец просто молчит. Может, это тебе покажется милым на слух?

— Убирайся, — каждое слово давалось уже с трудом, а к горлу подкатывал тошнотворный ком. Я бы хотела не смотреть ему в глаза, но не могла. — Ты противен мне.

— Противен? — Егор, усмехаясь, приподнял брови и наклонился вплотную к моим губам. — А раньше тебе нравилось трахаться со мной. Или это все тоже было двуликим? Может, ты просто повелась на то, что у моей семьи есть деньги?

Это стало последней каплей. Я со всего размаху влепила Егору пощечину. От такого удара мою руку свело судорогой, а в ушах повис звон. Было слышно, как заскрипели зубы блондина… Если бы я только могла заставить свое сердце не биться в этот момент и не оставлять в памяти мертвенно-равнодушный взгляд покрасневших глаз, который порезал в моей душе все, что хотя бы подавало признаки жизни. Взгляд, который распотрошил меня до невидимых атомов раз и навсегда.

И кажется, мы оба поняли, что это стало той самой точкой невозврата.

— Что здесь происходит? — голос бабушки окончательно размагнитил нас друг от друга. — Егор, покинь наш дом, пожалуйста.

Шумно сглотнув, он со всего размаху впечатал свой кулак в стену всего в паре сантиметров от моего лица. Я в страхе зажмурилась, а от удара со шкафчика рядом посыпались книги. Отпрянув, Егор оставил возле меня тонкий аромат своего парфюма, который навсегда впитался мне на подкорки, и пустоту. Я на дрожащих ногах медленно опустилась на пол. Он исчез, не произнеся больше ни слова.

— Доигралась? — спокойно спросила бабушка. — Я тебя предупреждала. Спасибо, что соизволила явиться домой, если уж трубку совести взять не хватило.

Каждое ее слово мгновенно складывалось в невидимую стену передо мной, за которой мне просто хотелось свернуться в комок и отчаянно рыдать. Закрыв лицо руками, я смогла лишь прошептать:

— Ба, только не сейчас… Прошу.

— Я не знаю, что тебе сказать, Кира. Мне звонила Ангелина Семеновна. Я знаю все.

Из мой груди вырвался громкий всхлип, а стену между мной и бабушкой хотелось возвести еще больше и выше, добавив для ее прочности и омерзительное чувство стыда.

«Боже, что я натворила… Дашка…» — я сильнее поджала к себе колени, утыкаясь в них головой и начиная рыдать, полностью осознавая, что этот поступок низок и ничем не лучше поступка Егора.

— Знаешь, я была готова к тому, что со дня на день ты заявишься и сообщишь о скором пополнении. Но никак не ждала, что мне будут рассказывать о том, что вся твоя интимная жизнь оказалась публичной.

Имея в себе чуть больше сил, я бы начала кричать, говоря, что ничего не знала, а просто любила всем своим сердцем, но кому это было интересно… Поэтому продолжала плакать сидя на полу, перед отчитывающей меня бабушкой.

— Семеновна посвятила меня в подробности ваших шалостей с ее внуком, и про твою выходку с конвертом. Егор сам все рассказал, — бабушка так же спокойно продолжала вести разговор с моими всхлипами из угла комнаты. — О чем ты думала?

— Ну, что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? — не выдержав, я резко подняла голову с колен, озлобленно смотря на бабушку, которая все так же стояла в дверях. — Что?

— Мне не надо ничего говорить, Кира. И так все ясно. Я слишком рано посчитала тебя взрослой.

Подскочив на ноги, я бросилась к шкафу.

— Простите великодушно, что я стала твоим разочарованием. Сдай обратно в детский дом. — Руки срывали с вешалок одежду, небрежно кидая ее на кровать.

За моей спиной раздался тяжёлый вдох:

— И ты вот считаешь, что ведешь сейчас себя, как взрослая?

Не отвечая, я вытащила сумку, запихивая в нее вещи прямо с вешалкой. Мне как можно скорее хотелось забиться где-нибудь в угол и рыдать без остановки.

— Только не говори, что ты опять к нему сбегаешь… — бабушка старалась сдержать разочарование в голосе.

— Не переживай, — сухо произнесла я, стирая одной рукой слезы с опухшего лица, а другой резко дернула замок на сумке. — К Маше. Выйду снова к ней на работу.

— На работу? А учеба?

Я схватила свои пожитки и достала телефон из кармана. Пальцы тут же указали нужный адрес для такси.

— С учёбой разберусь сама. Я ведь уже сказала, что мне ничего от тебя не нужно, — мой грубый ответ отразился болезненной гримасой на лице бабушки.

Телефон пикнул у меня в ладони, оповещая о назначенной машине.

— Такси будет через пять минут. Мне пора, — я быстро проскочила на лестницу мимо нее.

— Кира, пожалуйста, успокойся и давай поговорим нормально, — бабушка, ухватилась за мой локоть уже в коридоре.

Сдерживая подступающий пик очередной истерики, я одернула руку, разворачиваясь к ней.

— О чем, ба? — мой голос по-прежнему звучал грубо, но только так я могла удерживать в себе эмоции, которые уже поступали к краю моего сознания. — Слушать нотации? Или ты хочешь услышать от меня, что была права, а я дура к тебе не прислушалась, отдав мозг и волю на растерзание чувствам? Так радуйся — ты была права! Довольна?

— За что ты так со мной? Я не желаю зла тебе. Ты все, что есть в моей жизни — бабушка с умоляющей надеждой смотрела на меня. — Останься дома, прошу тебя.

— Мне здесь больше нечего делать. Буду доказывать свою самостоятельность.

— Глупая… — слабая улыбка с горечью тронула бабушкины губы, а серые глаза тонули в тоске.

— Какую воспитала…

Ее пальцы тут же разжали мою руку, а она сама отступила назад, больше не пытаясь удерживать меня на пороге дома. Во мне боролись два берега одной крайности: желание забиться в уголочек и позволить всему миру жалеть меня, и тут же доказать этому же миру, что плевать мне на их жалость. Хотелось найти успокоение и тепло в бабушкиных объятиях, хотелось, чтобы меня пожалели и поняли всю мою боль и пустоту, но я лишь крепче сжала вибрирующий телефон в руке.

— Такси подъехало, — сипло протянула я, делая глубокий вдох, сдерживая слезы, застилающие мир перед глазами. — Извини, но не знаю когда, приеду теперь…

Я была благодарна всем богам мира, что не могу видеть лицо человека, который смотрит в спину. Хватило одного осознания, как смотрела мне вслед бабушка, чтобы от моего воя в машине таксист даже не стал брать денег.

***

Обычно дни в тоске описываются, как одна сплошная тягучая бесконечность. Не знаю, о какой бесконечности шла речь, но вчера, сегодня, завтра смешивалась между собой так прочно, что мне казалось я живу просто в одном дне. В дне, который начинался со слез, потому что он снился мне каждую ночь и заканчивался ими же, так как понимала, что стоит позволить сну украсть хоть секунду моего подсознания, то яркими картинками приходили все чувства, пробивая очередную брешь в душе.

Я вернулась к Маше в ресторан официанткой. Мне и правда нужно было занятие, которое хоть как-то отвлекало бы от завываний под одеялом. А не плакала я лишь разнося по залу меню ресторана, но иногда приходилось чувствовать себя загнанной под плинтус, когда слышала в свой адрес тихие перешептывания напарниц по смене. Нет, на меня не обрушилась волна популярности. Но было достаточно одной пронырливой поклонницы инстаграм, как остальные девочки на работе тут же узнали про мои летние приключения.

Но спасибо огромное Маше, она быстро пресекла попытки посвящать сплетням обеденные перерывы. Ее намек был короток и ясен — вплоть до увольнения.

Такими смешными теперь казались мечты о моем будущем, об учебе. Я ожидала начала сентября с равнодушием, а точнее уже и не ждала. Как и не ждала, что может появиться он. Его взгляд ясно дал понять, собственное самолюбие в нем гораздо сильнее, чем любовь и уважение ко мне. Да и была ли это любовь? Я постоянно задавалась себе этим вопросом.

Но помимо безответных мыслей, с каждым днем меня дергала совесть о поступке по отношению к его семье. Я сглупила, отыгравшись на ни в чем не повинной девочке. И теперь не имела никакой возможности хотя бы просто узнать, как она и что происходит в ее доме, не говоря о том, чтобы найти в себе смелость и просто извиниться.

Совесть пинала меня еще и за бабушку. И пинала так сильно, что за всю неделю я так и не смогла ответить на ее звонки, написав лишь пару сообщений с кратким содержанием: «Все в порядке. Я у Маши». Чувство стыда стало потихоньку перевешивать чашу, в которой плескалась обида, появившаяся после той нашей первой ссоры. Я ведь раньше всегда поступала рассудительно и правильно, избавляя себя от необходимости извиняться перед кем-нибудь. А теперь мне нужно было учиться просить прощения…

— Может, ответишь на звонок? — произнесла Маша, дожевывая свой сэндвич. — У меня голова уже зудит от вибрации.

Я кинула равнодушный взгляд на экран, где мелькал какой-то незнакомый мне номер. Не было никакого желания знать, кто целых тридцать минут пытается услышать мое унылое: «Алло». Точно уж не Он...

Взяв в руки телефон и сбросив вызов, я молча поднялась из-за Машкиного рабочего стола, где мы теперь каждый день проводили обед вместе. Ну, как обед. Подруга аппетитно проглатывала халявные блюда от нового повара, который, видимо, положил на нее глаз, а я лишь упражнялась в телекинезе, гипнотизируя свою тарелку с обедом. За неделю таких упражнений она все ещё упорно не хотела мне поддаваться.

— Кир, ты опять не поела, — Маша нахмурила темные брови и обеспокоенно оглядела меня с ног до головы. — Хоть черную униформу меняй из-за тебя, а то твое бледнеющее лицо на контрасте будет посетителей отпугивать.

— Не преувеличивай, — вяло улыбнулась я, но глаза все-таки задержались на зеркале, висевшем прямо на двери крошечного кабинета подруги. — Я прекрасна.

За неделю рыданий в подушку и душевных терзаний сероватый оттенок моей кожи почти сливался с цветом глаз, круги под которыми было бесполезно закрашивать тональным кремом, а туго завязанный пучок на голове придавал моему лицу еще более измученный вид. Черная футболка и джинсы делали хрупкую фигуру похожей на анорексичку.

Телефон в руке снова задрожал.

— Ответь, — фыркнула Маша.

Одно движение пальца по экрану, и в моем ухе раздался женский голос:

— Кира, здравствуй.

— Здравствуйте, — неуверенно ответила я, пытаясь напрячь выплаканные извилины, почему звонивший мне казался таким знакомым.

— Это Ангелина Семеновна, — голос замолчал на пару секунд, но даже этого хватило, чтобы мое сердце зверски заколотилось о ребра.

— Да… Я… Слушаю…

Машка перестала жевать и напряженно уставилась на меня.

— Кира… — Тяжёлый вздох Ангелины Семеновны сжал мне горло.

— Что-то с Егором? — неосознанно прошептала я, а каждый стук сердца выбивал кислород из легких.

— Нет, детка. Не знаю, как сказать… — Опять убивающая секундная тишина. — Кир, крепись и мужайся. Мне до боли жаль… Но Нина… Твоей бабушки больше нет.

Мир схлопнулся передо мной. Я помнила лишь Машин вскрик и ее руки, ловящие меня над полом.

А потом темнота.

Глава 43

Похоронами занималась Маша. Она взяла на себя решение всех вопросов, связанных со мной после того как я так и не смогла дозвониться до матери. Мила просто не отвечала. Даже мое сообщение с объяснением, почему я отчаянно набирала ее номер после стольких лет тишины, она проигнорировала.

Подписывала я все необходимые бумаги молча. И почему-то каждый считал подсунуть под мою роспись документы именно с лицом вселенской скорби. Так и хотелось спросить: «К чему эти жалостливые взгляды на меня? Вы ведь даже не знали ее?».

Острая сердечная недостаточность — три слова, которые врезались в мою память навсегда.

Я почему-то не плакала. Вообще. После отключки в Машином кабинете я очнулась на ее дрожащих руках. А дальше все события происходили так: меня поместили в какую-то трубу, а все движения, разговоры, обстановка менялись вокруг нее калейдоскопом.

Мне очень хотелось рыдать и биться в истерике, горло то и дело кололо, готовясь издать крик, но… Ничего. Слово изнутри я была залита бетоном, и моему воплю просто не хватало сил, чтобы пробить его.

Я лишь настояла на том, чтобы все проходило в нашем с бабушкой доме. Маша без пререканий выполнила мою просьбу. Еда была привезена из ресторана, и после официальной части все знакомые и незнакомые мне люди собирались на нашей крохотной кухне.