– Ну конечно… Да, Аленушка, конечно… – вся будто подтаяв и растекшись от ласкового дочкиного голоса, тихо приговаривала ей в ответ Надежда Федоровна. Странно, но и утверждения ее тоже звучали сплошными вопросами. Хоть на последней самой точке, хоть в самый распоследний момент, но вопрос этот все равно успевал выплывать откуда-то и впрыгивал коварно на свое обычное место в конце любой фразы: – Да, да, Аленушка?.. Все будет так, Аленушка?..

– Ну, вот и хорошо. Вот и умница, мамочка. И вот еще что – ты к Дашке сейчас особо не лезь, ладно? Сама понимаешь, как она себя чувствует. Начнешь ее поучать – и нагрубить может, у нее не задержится. А лучше вообще этой проблемы не касайся. Пусть живет, пусть учится. Завтра я к тете Кате схожу, документы Дашкины отдам. Да и просьба у меня к ней есть личная… Как она, кстати? Все такая же пробивная-стремительная?

– Да, все такая же. А что за просьба, Аленушка?

– Да ничего особенного, мам. Хочу, чтоб она Дашке ЕГЭ в шоколаде оформила. Ну так, для проформы – вдруг пригодится? Чтоб измудрилась как-нибудь, есть же всякие, наверное, лазейки. Дашка девочка очень неглупая, но кто его знает, как на учебу эта ее проблема повлияет… Да и пропустит она наверняка много из-за токсикозов всяких, и неизвестно еще, как сами роды пройдут… В общем, подстраховаться не помешает.

– Но это, наверное, невозможно, Аленушка? Насколько я знаю, там особые какие-то введены правила, строгие очень. Конверт с вопросами для тестирования вскрывают в самый последний момент. И еще всякие другие строгости, мне Катя рассказывала…

– Ну да, ну да… Вот послушаешь тебя, мамочка, ну прям все у нас невозможно! Одни у нас кругом честные, благородные чиновники трудятся, куда взор ни кинь! Что в образовании, что в медицине, что в опеке и попечительстве… Нельзя быть такой наивной, мам. И трусоватой такой тоже нельзя быть. Я бы, например, на твоем месте очень гордилась тем, что представилась реальная возможность дочке и внучке помочь.

– Да я помогу, Аленушка. Конечно, помогу. Только все равно как-то нехорошо это?.. Цинично как-то?..

– Что ж, может, ты и права. Даже, скорее всего, права. Действительно, цинично. А что делать, вся наша жизнь – один сплошной цинизм. Так что давай не будем с тобой растить розы на помойке, ладно? Не будем говорить про хорошо-нехорошо. А будем делать то, что нам жизнь диктует.

– Хорошо, доченька.

– Ну, слава богу, договорились. А сейчас я немного пойду посплю, ладно, мам? С ног валюсь от волнения да усталости. Я ведь тоже чуть с ума не сошла, когда мне Дашка позавчера о своем беременном положении объявила! Уже третьи сутки не сплю, получается. А утром вставать рано…

– Ален, а может, ты задержишься с отъездом? Пожила бы недельку…

– Недельку?! Да ты что, мам! Нет, не могу. Дел много. Гриша же там один… Я лучше перед Новым годом на пару дней приеду, ладно? И потом еще, когда Дашка рожать будет… А ты давай времени тоже не теряй, придумывай чего-нибудь! Просматривай базы данных об усыновителях, или как там это у вас называется? И не трусь, мам! Если уж действительно тебя местные праведники камнями закидают – к нам потом пожить приедешь. А как страсти утихнут – вернешься. Им, праведникам, всегда только живая жертва нужна. А как исчезает она из поля зрения, и праведность вместе с ней исчезает…

Алена вздохнула коротко и опустила плечи, будто устала враз от нервно-беспокойного этого разговора. Силы кончились. Потом поцеловала мать в мягкую щеку, поднялась из-за стола и пошла в комнату, на ходу расстегивая пуговицы белой шелковой блузки. И заснула мгновенно, как только голова ее коснулась подушки.

Надежда Федоровна в эту ночь спать так и не легла. Знала, что не уснет. Отчего-то с тоской всплыл в памяти вчерашний ее день – такой беззаботный, такой переполненный привычной гордостью за далекую и успешную дочку, такой уютный и мягкодиванный, с вечерним чаем и телевизором… Что ж делать – жизнь иногда преподносит такие вот сюрпризы. Еще вчера у тебя все было замечательно, а сегодня – на тебе! Садись и решай на старости лет задачу, и молодому непосильную. Мучайся, а решай, раз ты есть для внучки родная бабка. И права Алена – кому ее еще решать-то? Раз попала единственная твоя внучка в жестокий водоворот судьбы, не бросать же ее там… Спасать как-то надо. Самой в этот водоворот придется теперь прыгать, другого выхода нет. Отрываться от своего уютно-устроенного берега и прыгать…

Утром они будить Дашу не стали. Алена прокралась на цыпочках к ней в комнату, поцеловала, едва коснувшись, в теплую румяную щеку, постояла еще немного над беременным своим ребенком и ушла. В конце аллеи, ведущей на центральную улицу, они распрощались. Надежда Федоровна хотела тоже пойти в школу к Кате, да Алена не дала. Сказала, что только помешает она важному их разговору. И на автобус, сказала, провожать ее тоже не надо. Зачем? Долгие проводы – лишние слезы. Пусть лучше к Новому году с подарками ждет…

Глава 4

Промаяться один на один с новыми мыслями Надежде Федоровне пришлось лишь до обеда. Слишком уж шершавыми и беспокойными были эти мысли. Скребли в голове наждаком, отзывались колкой сердечной болью. И давление враз подскочило, и таблетка не помогла, и настойка валерианы, и валокордин тоже. В обед Надежда Федоровна решила Кате позвонить. А потом не вытерпела, подхватилась и понеслась в школу сама. Поняла, что такие новости по телефону обсуждать нельзя. И не потому, что подслушать кто может в параллельную трубку, а потому, что трубка просто-напросто всех ее горьких вопросов не примет и до другого абонента не донесет. Лучше до этого абонента самой добежать – десять минут всего… Так уж сложилось ей за долгие годы их дружбы, что бежала она к Кате с любой проблемой. Потому что Катя – уверенная и смелая и всегда знает, как ее в чувство привести. А она, Надя, полная ей противоположность. Потому что разговаривать умеет только вопросами. А Катя, наоборот, одними лишь твердыми восклицаниями выражается…

Влетев в Катин кабинет, Надежда Федоровна плюхнулась с ходу на стул и сразу собралась было заплакать, но была остановлена сердитым Катиным голосом:

– О-о-о… Ну, я так и думала, что ты уже успела раскваситься! Прекрати немедленно, Надька! Чтоб я тебя такой больше не видела! Подумаешь – дочь к ней с просьбой обратилась! Беда у нее, видишь ли! И молчи лучше! Ничего мне не говори! Знаю я все наперед, что ты мне скажешь!

Катя сердито блеснула в ее сторону стеклами дорогих очков, заправила за ухо свесившуюся на щеку седую прядь. Седину свою она не прятала принципиально. Считала, что ни к чему женщине в ее возрасте старательно молодиться. Что это даже унижает несколько саму природу женщины. Чего, мол, за молодостью гоняться – все равно не догонишь. Запыхаешься только. Пусть уж принимают ее такой, какая есть. Чтоб по-честному, без обмана. Она вообще никаких отклонений от прямого пути не любила и жила по строгому, раз и навсегда установленному для себя принципу – раз взялся за дело, делай его до конца и не кокетничай с собственными пустыми эмоциями. Да и самих сопливых эмоций образцовый директор образцовой школы Екатерина Тимофеевна Данильцева тоже не любила, потому как считала их делом для жизни очень вредным. Была она прямая, строгая и стремительная и любила во всем порядок. А еще больше она любила этот порядок для всех определять, и оттого даже лицо ее, казалось, было похоже на должностную инструкцию. Глянешь в него, и уже хочется бежать, исполнять свои обязанности, напрочь забыв предусмотренные этой же инструкцией какие-никакие права…

– Но, Кать… Ты не поняла, наверное?.. – нерешительно переспросила Надежда Федоровна. – Может, тебе Алена не все рассказала?

– Да все я поняла, господи! И все она мне рассказала! И даже то, как ты перед ней кочевряжилась!

– Кать, но ты-то хоть представляешь, как все это будет? Меня же со свету сживут!

– Да кому ты нужна, со свету тебя сживать! Ну, посудачат, конечно, не без этого. А потом перестанут. А ты терпи! Ради своего ребенка и не такое можно вытерпеть!

– Да я согласна терпеть все, что угодно, но как же я… Своего родного правнука… Или правнучку…

– А ты для начала о внучке своей подумай. А правнучек да правнуков она тебе потом, попозже народит. Кстати, какая она, Аленкина дочка? Как она тебе показалась? Аленка говорит – хорошая девочка. Спокойная, умненькая. Но она же мать, у нее мнение свое, субъективное.

– Да нет, Кать, все так. Дашенька и спокойная, и умненькая. Тебе понравится.

– Ну, значит, и тем более надо помочь девчонке! Пусть завтра ко мне утром приходит. Я ее в 11 «Б» определю. Туда, где Наташа Егорова учится. Ну, та, про которую я тебе рассказывала. Которая с семимесячным пузом в школу первого сентября заявилась. Ой, времена пошли! У твоей-то как, не видно еще?

– Нет вроде…

– А у Егоровой уже на лоб лезет. За парту с трудом садится. Сейчас у нас на дворе конец октября – родит уж, наверное, скоро…

– А что, мальчишка этот, с которым она встречалась, так и не признался?

– Ага, признается он, как же! Ты знаешь, кто у него папашка? И эта, дура наивная, нашла тоже, в кого влюбляться да от кого беременеть! Ладно бы от простого паренька понесла… Может, и помогли бы мы ей чем, прижали бы родителей. Нет, не понимаю я, Надька, нынешних порядков, хоть убей. Ты вот в свое время пузо свое незаконное до последней возможности скрывала, я помню… Все боялась честное имя молодой учительницы, родившей неизвестно от кого, замарать.

– Да помню я, Кать, все помню…

– А эти сейчас ничего не боятся! Да если б в наше время в школе кто рожать собрался… Да это ж скандал! Это ж позор на всю область! Голова у директора школы уж точно бы полетела! А вот теперь… Как будто так и надо. Права ребенка, права ребенка, растуды их мать… Беременность – не та, мол, причина, чтоб из школы выгонять… Дурдом, в общем. Хотя на мой бы характер – я бы и на пушечный выстрел…

Надежда Федоровна испуганно выпрямилась на стуле, взглянула на подругу отчаянно вопрошающе – чего это ты, мол, Кать, и не в тему вовсе… Поймав быстро ее взгляд, та осеклась на полуслове, махнула рукой, засмеялась виновато:

– Ой, прости, Надька. Я и забыла про нашу с тобой проблему… Потому, наверное, и забыла, что она у нас немного другого рода. Егорова-то из 11 «Б» рожать да воспитывать сама собирается. Ну, так на то она и Егорова из Синегорска! Судьба у нее, значит, такая. А нам с тобой этого с внучкой твоей допустить никак нельзя. Аленка-то права – ни к чему им это все. Тут я ее прекрасно понимаю.

– Я ей предлагала, Кать, у себя ребеночка оставить, а она запретила…

– И правильно запретила! Куда тебе! Здоровья никакого, а туда же! Нет-нет, Надька, это не выход!

– А что, что тогда делать-то? Ну как я его пристраивать буду, как? Это сказать легко, а сделать? Да еще в нашем городке, где все друг друга знают как облупленных?

– Да, проблема… Ну ничего, Надька. Справимся. Придумаем что-нибудь, время есть. И голова на плечах есть. Придумаем, Надька!

– Ты знаешь, Катя… Вот слушаю тебя, и мне все время кажется, что и не я вовсе Аленку тогда родила, а ты… Она и говорит так же, как ты, и уверена в себе так же…

– Ну, а как ты думала, дорогая! – довольно рассмеялась Катя. – Мы же вместе с тобой ее воспитывали! Значит, она и моя дочка тоже!

– Кать, а она у тебя про единый экзамен спрашивала?

– Ну да. Спрашивала, конечно. Не только тебе, но и мне тоже, выходит, задачу Аленушка наша задала. Только уж слишком несерьезно она к этой проблеме относится, скажу я тебе! Думает, так это все просто! Вот вынь ей и вложи в руки этот распрекрасный сертификат! Да будь у меня хоть какая-то возможность тот конверт с тестами заранее вскрыть! Аленка же не понимает этих наших заморочек…

– Так ты ей отказала, значит?

– Ну, не совсем чтобы отказала… Я попытаюсь, конечно, что-нибудь предпринять. Можно Семена, конечно, попросить, он же как раз в управлении образования сидит. Но ты же знаешь, какой у меня муж в этом отношении трусоватый! Правда, он свою трусость всегда порядочностью именует, но от этого как-то не легче. Я твоей Алене другое пообещала – репетиторов хороших Дарье организовать. Это без проблем. У меня в школе учителя все хорошие. Я плохих не держу, ты же знаешь. И специалиста по технологии тестирования найду. Раз уж зациклилась твоя Алена на этом чертовом сертификате – что-нибудь придумаем. Не трусь, Надька! Времени у нас в запасе навалом!

– Эх, мне бы чуть-чуть твоей решительности, Катя? – грустно вздохнула-вопросила Надежда Федоровна. – Хоть бы самую малость… Вот ты говоришь, времени у нас в запасе полно, а мне, думаешь, от этого легче? Да я за это время так изведусь, что и живой вряд ли останусь. Легко сказать – родного правнука, да в чужие руки… Да еще самой…

– Ладно, Надя, не паникуй. Не прикрывай, как мой Сёма, трусость свою порядочностью. По правнуку она изведется, видишь ли. Ладно, не изводись! И с твоей проблемой что-нибудь придумаем. Может, в соседний район рожать отправим… А здесь скажем, что умер, мол, ребеночек. Фу, прости меня, Господи, за мысли грешные! Нет, Надька, мы не убийцы, мы все честь по чести сделаем. Чтоб совесть была чиста. Хотя какая уж тут к чертовой матери честь да совесть… Ладно, иди, у меня скоро педсовет начнется. И пусть Даша ко мне завтра прямо с утра придет обязательно! И не трясись там над ней особо, не давай в голове опасные мысли гонять! Раз доверила нам Алена судьбу девчонки, нам эту судьбу теперь и творить надо так, как полагается! Правильно то есть!