Ирина Мазаева - Ласты на каблуках

Лизочка поняла, насколько она сама себя всю жизнь загоняла в какие-то рамки, ограничивала. Переделывала, перекраивала до такой степени, что на самом деле забыла, а кто же она? И очень хотелось посидеть где-нибудь в тишине одной – подумать. Может быть, впервые ей хотелось прислушаться к самой себе. Понять себя.

Ей захотелось продумать и переосмыслить свое отношение к мужчинам. Понять, где же она ошибалась. Сделать выводы. И больше не повторять ошибок. Научиться в отношениях оставаться самой собой. Настоящей, а не той, которую кто-то хотел бы видеть рядом. Неужели же ее нельзя полюбить такой, какая она есть? Лизочка представила себя со стороны. Лохматая, ненакрашенная, в помятом сарафанчике, с безумными глазами – женщина неопределенного возраста. Свободная. «Свободная» не в том смысле, в каком это слово употребляли в ее кругах – «брошенная мужиком», а именно в первобытном его значении: свободна!

Лизочка была уверена, что вот именно такую ее и можно полюбить. Потому что сама она в данный момент любила всех, весь мир. Любила одиннадцатиклассника, Ванечку, художника из Бибирева, Эдуарда, Толика, Борюсика. Мужчины – сволочи? Они прекрасны!

– Мужчины прекрасны! – шепотом крикнула Лизочка, стоя посреди спящего дворика, увитого виноградными лозами с мелкими незрелыми ягодками. – Я всех люблю!

Лизочка закружилась посреди двора в каком-то замысловатом танце, словно сейчас, в этот миг, в нее вселилась сама богиня любви – Лоа Эрзули.

Не желая с кем-либо встречаться, она тенью скользнула по тропинке к калитке. Калитка под ее рукой предательски скрипнула, но Лизочка уже выбежала со двора и быстрым шагом отправилась по направлению к морю – оно синело в конце круто спускавшейся вниз улочки. Если посмотреть со стороны, то Лизочка просто выбежала за калитку и продолжала убегать. Хотя за ней никто не гнался...

С бешено стучащим от переполнявших ее чувств сердцем Лизочка достигла перекрестка. И с облегчением увидела знакомое здание вокзала вдалеке. Она была в Туапсе. Неизвестно как, но она оказалась в Туапсе. Сумасшедшая радость захлестнула ее. Ни удачно сделанный перманент, ни успешный проект на работе, ни предложивший провести отпуска у моря Борюсик не обрадовали Лизочку так, как обрадовало ее это грязно-желтое здание.

Окрыленная, она вылетела на привокзальную площадь. На площади, сонные и недовольные, махали метлами дворники. Такие же сонные с надеждой на лице стояли бабки с табличками «Сдам жилье». Сонные и деловитые одновременно собирались торговки. И все они показались Лизочке такими родными, такими хорошими, такими добрыми. Сладкая слеза умиления скатилась по ее щеке.

Все на тех же сомнительных крыльях Лизочка долетела до своего домика. Пустив еще пару слез умиления, она уперлась в запертую ею же самой вчера дверь. Отпереть ее, спросив у хозяйки еще один ключ, стоило ей дивного бирюзового шарфика. Но на сей раз Лизочка рассталась с предметом своего туалета легко. Шарфик почему-то перестал что-либо значить для нее. Имело значение только одно: она была в каком-никаком, в своем доме, в убежище. Она вернулась в цивилизацию с душем и горячей водой, с телефоном и телефонной книжкой, запасным набором косметики и парфюма. Лизочка даже почувствовала себя на пару минут счастливой.

И тут же начала пользоваться благами цивилизации. Помылась, переоделась, накрасилась и побежала к хозяйскому телефону.

– Ты с ума там, что ли, сошла? – осведомилась Динка сонным голосом. – Ты же знаешь, что я сплю до одиннадцати, а сейчас – девять.

Лизочка десять раз извинилась. И вкратце рассказала ей про абхазца, лошадь и немного про странствующего учителя. Про ночь в чужой постели она почему-то промолчала.

– Ладно, – отмахнулась Динка, – не убилась, не потерялась, не попала в гарем – и хорошо. Только больше не ищи себе приключений, хорошо?

Лизочка пообещала.

– Значит, так: кредитные карты твои я заблокировала, – отчиталась Динка, – машину через знакомого попробовала пробить по базе. Пробила. Зарегистрирована она на Павла Ивановича Курчатова, а не на Бориса какого-то. Так что – не его это машина. Я пробовала звонить этому Павлу Ивановичу – никто не отвечает. Буду продолжать названивать. Может, это его друг или родственник. Позвоню, спрошу Бориса. Придумаю какой-нибудь повод. С квартирой я сначала не знала, что делать. Но потом придумала. Я залепила замочные скважины пластилином.

– Что?! – Лизочка чуть со стульчика не упала.

– А что? По-моему, прекрасное решение. Представляешь, приходит он, пытается сунуть ключ в замочную скважину – а фигушки! Что ему делать? У тебя дверь железная. Вызвать мужиков из ЖЭУ с автогеном он не может. У него в паспорте прописки по твоему адресу нет. Если попытается кого-нибудь нанять, я консьержку твою, клевая, кстати, тетка, предупредила. И соседей. И соседи у тебя ничего, понимающие. Так что – жизнь прекрасна! Сходишь сегодня деньги получишь, купишь билет до Москвы. Позагораешь еще на прощание и домой. О Борюсике ты, я слышу, уже позабыла. Ну и правильно. Встретишь ты еще кого-нибудь хорошего.

– Ага, жизнь прекрасна... – мечтательно протянула Лизочка, которая все не могла решить, рассказывать о своем волшебном преображении или нет.

– Я рада, что ты не теряешь присутствия духа. Может, ты еще и там мужичка какого-нибудь симпатичного найдешь и останешься до конца отпуска. А что? Всякое в жизни бывает.

Лизочка вспомнила про мужика, с которым рассталась каких-нибудь пару часов назад и покраснела.

– Или ты там что-то не договариваешь? – прочитала ее мысли Динка.

Неизвестно, с каким видом все она это спросила, но Лизочке почудилась в ее словах насмешка.

– Что ты смеешься! – вспылила Лизочка. – Нашла не нашла: не забывай, что это ты и твое дурацкое Вуду во всем виноваты! Черт меня дернул вообще пустить тебя тогда в гости! Это из-за тебя я осталась без денег и документов, чуть не убилась на лошади, чуть не потерялась в лесу, проснулась с непонятным мужиком! Ты все это устроила! Ты...

– Во-первых, – перебила ее Динка, – я понимаю, что тебе пришлось много чего пережить, но не нужно искать виноватых. Я в твоей ситуации так же виновата, как любой другой из шести миллиардов людей на планете. Во-вторых, если ты проснулась с незнакомым мужиком, а теперь злая сама на себя, давай об этом поговорим. Не бойся, я не буду тебя осуждать и никому не расскажу.

– Да, я проснулась сегодня утром в постели с незнакомым мужиком! – воинственно сказала Лизочка. – И что? Я ничего не помню! Знаешь, сколько я вчера вина выпила?! – И она вкратце, еще за час пересказала все прелести своего утра.

– С чего ты вообще взяла, что между вами что-то было?

– Ну... все они одинаковы... Увидел пьяную женщину, привез к себе домой, уложил в свою кровать... – и тут Лизочка в ужасе поняла, что сама себе врет, что снова она начинает играть какую-то роль, говорить слова, которые, как ей кажется, надо говорить в подобной ситуации.

Лизочка озадачилась: а что она чувствует на самом деле?

– Ты же сама сказала, что в доме только одна кровать была, – между тем вещала Динка. – Что ему, на пол тебя надо было укладывать? Слушай, у тебя вообще какое-то однобокое представление о мужиках. Что ты от них вечно какой-то подлянки ожидаешь? Ну обманул тебя Борюсик. Так, заметь, он сделал это отнюдь не так прямолинейно и просто, как ты себе это представляешь. Напротив, он отрастил себе идеальные, по твоим представлениям, ножки, подошел к тебе открыто. Ты хотела его видеть таким – он таким и показался.

– Мы это уже обсуждали, – буркнула Лизочка, которую почему-то эти «идеальные ножки» задевали.

– Хорошо, не будем. Ты попробуй посмотреть на своего ночного мужика по-другому. Где вы познакомились – в ресторане? В котором ты назаказывала еды, не имея при этом ни копейки. Кто, скорее всего, хозяин ресторанчика? Правильно, лицо кавказской национальности. Чем тебе пришлось бы расплачиваться? То-то и оно. А мужик за тебя заплатил. Спас тебя, так сказать, от бесчестия. Вывез пьяную в Туапсе. Может, ты ему просто адрес была не в силах назвать. Куда ему было тебя везти? Правильно, к себе. Не бросать же на улице. Думай о людях хорошо, и они будут хорошими по отношению к тебе.

– И ты меня учить будешь! – возмутилась Лизочка, вспомнив вчерашние нравоучения. – Странствующий Учитель тоже, я тебе говорила, нашелся в лесу. Делать ему, что ли, нечего – распутывать мои проблемы? Шел бы на психоаналитика учиться да деньги зарабатывал бы лучше.

– Ну что ты опять раскричалась? – мягко остановила ее Динка. – Не встреть ты его, как бы из леса выбралась? Что бы с тобой могло случиться – страшно представить. И потом, он тебе вполне правильно сказал. Не надо считать, что все грабли – сволочи. Это раз. А второе... Как там его? А, не воспринимай ты себя как товар, не пытайся продаться подороже – и все будет хорошо.

Лизочка и сама понимала, что Динка права, что она с ней полностью согласна, но остановиться не могла. «Нападение – лучшая защита» – Лизочка с детства любила эту фразу и старалась ею руководствоваться в своих поступках. Это уже было как условный рефлекс: нападать.

– Я пытаюсь продаться подороже? – обалдела Лизочка. – Да я!.. Да я никогда!.. Да ты сама!..

– А кто мне постоянно рассказывал, сколько денег на тебя Борюсик потратил в очередной раз? Разве деньгами измеряются чувства?

Лизочка была готова убить Динку. А убить кого-то, как мы уже это выяснили, люди хотят только тогда, когда им говорят правду, которую они и сами знают. Знают, но скрывают изо всех сил, как первые морщины и целлюлит.

Лизочка, конечно, старалась о Борюсике не думать. Пыталась утвердиться в мысли, что вычеркнула его большой и жирной чертой из своей жизни. Выдрала, как лишние волоски, – больно, а что делать? Красота требует жертв, а Лизочкина жизнь должна быть красивой. Без всяких сволочей (читай: Борюсиков).

Вычеркнула, выдрала, выкинула – перевела в ранг подлецов, отвела душу в отделении милиции, рассказывая о его злодеяниях. Перечитала свои показания, расписалась: «С моих слов записано верно, мною прочитано». И забыла. Но все это было неправдой. Почему неправдой – понять этого Лизочка не могла.

То ли климат здесь какой-то особенный, то ли солнышко крепко голову припекает – запустился в ней, в ее, Лизочкиной, голове, какой-то странный механизм. Нет-нет, да и вернется она мыслями к их – ее и Борюсика – московским отношениям. Попытается что-нибудь вспомнить, какую-нибудь подробность – а нет никаких подробностей. С одной стороны, все так гладко было, так идеально, так неправдоподобно красиво, как роман прочитала. И она была безупречна. И он – безупречен. И отношения их – безупречны. Словно не жила Лизочка, не переживала. Не чувствовала ничего. Упивалась безупречностью и идеальностью.

А с другой – было, было оно – это самое настоящее, о чем выстукивало азбукой Морзе ее сердце. Было это – и никуда не денешься. Это все лишнее, суетное, наносное можно забыть. А настоящее – не забывается. Остается навсегда.

– Знаешь, о чем я подумала? Боишься ты, старушка, честных отношений. Вот и пытаешься придумать какие-то товарно-денежные. Чтобы душу не затрагивали. – Динка как будто мысли ее прочитала. – Да твой Борюсик, с твоих слов, уж такой сахарный виртуальный персонаж – он такой же трус, как ты.

– Я не боюсь, – уже окончательно оскорбилась Лизочка. – Я... я... просто не хочу. Не хочу...

– Чего ты не хочешь?

– Я не хочу лишнего, суетного и мелочного, – она вслух озвучила свои мысли. – Я хочу настоящего. Я хочу ходить на своих настоящих ножках.

– На настоящих ножках ходить трудно. Мы уже говорили об этом. Они у нас недоразвитые.

– Я хочу отрастить свои настоящие ножки. Ах, Динка, Динка, я же тебе самое главное не сказала, – Лизочке почему-то мучительно захотелось быть искренней. – Я такая дура, Динка!.. – призналась она и сама обалдела. – Я такая дура. Я жила не своей жизнью. Я не умела любить. Я боялась быть настоящей. Я не знала себя.

– А теперь знаешь?

– Знаю!

– А помнишь, как точно ты в Москве сформулировала свое желание?

– Нет.

– Ты сказала: «Хочется, чтобы Борюсик меня куда-нибудь свозил; на море» – так?

– Так.

– А дальше: «Мы мало времени вместе проводим... и я не знаю, сколько у него там ножек на самом деле, и про себя не знаю, сколько у меня ножек... Я хочу узнать его поближе, узнать себя...»

– Точно! – изумилась Лизочка.

– Узнала ты, сколько у него ножек?

– Не знаю, как про него... – Лизочка почему-то не хотела говорить на эту тему, – но сколько у меня – узнала. Динка, у меня столько ножек, о которых я даже и не подозревала! Причем и плохих, и хороших. Я ведь стольких людей наобижала! Бабку – хозяйку домика обидела ни за что ни про что. Поняла, что Борюсика в Москве обижала. Вела себя как принцесса, а то, что он тоже – принц, живой человек, не думала. Тебя обидела – пыталась виноватых искать. Прости меня, Динка, ладно?