Хостесс остановилась в дальнем углу, у столика, покрытого темно-зеленой скатертью в оранжево-красную полоску. Грубо оштукатуренные коричневые стены были украшены мексиканскими рекламными плакатами начала века.

Появился официант с корзинкой чипсов и бутылочками острого соуса. Кенни немедленно отослал его за более острой версией и заказал себе «Дос экис»[6], а ей — самую большую «Маргариту»[7].

— Просто большой вполне достаточно.

— Самую большую, — повторил Кенни официанту. Тот кивнул и испарился, очевидно, спеша угодить знатному посетителю.

— Почему вы все время вмешиваетесь? Я не собираюсь много пить.

— Вы все время забываете об этих проклятых иглах. Через пару часов вам придется подвергнуться крайне неприятной процедуре, раз уж гнете свою линию, и если верить тому, что я слышал, это чертовски больно. Я серьезно рекомендую вам влить в себя как можно больше спиртного. Сойдет вместо наркоза.

Эмма определенно боялась пресловутых орудий пытки, поэтому решила последовать его совету. Она попробовала было изучать меню, но тут же отложила в сторону. Все равно он закажет за нее.

Эмма оказалась права. Вскоре появился официант с коктейлями, и Кенни принялся перечислять блюда так долго и подробно, что она окончательно потеряла нить беседы и положилась на судьбу. Когда официант отошел, она снова повторила вопрос, от которого настойчиво уклонялся Кенни:

— Ну скажете, наконец, кто такой антихрист?

— Вы опять за свое?

— Мужчина или женщина?

Кенни вздохнул:

— Мужчина.

— Вы давно его знаете?

— Вечность.

— Он каким-то образом связан с вашей личной или деловой жизнью?

— Можно сказать, и то и другое.

Эмма решила было расспросить Кенни о внешности неизвестного, но передумала.

— Так вы назовете его имя или нет?

Кенни поколебался, но все же пожал плечами:

— Муж вашей лучшей подруги.

— Далли?!

Кенни досадливо поморщился:

— Не смейте произносить это имя! Я не вынесу.

— Даже я знаю, что он знаменитый игрок в гольф…

— Один из лучших в мире. В свое время становился победителем почти всех крупных и мелких турниров. В следующем году ему исполнится пятьдесят. Перейдет в старшую возрастную категорию и задаст всем жару.

— Но Франческа, кажется, упоминала, что он — президент Профессиональной ассоциации гольфа или чего-то в этом роде.

— Только временно. Недавно он перенес операцию на плече и согласился занять этот пост на весь восстановительный период. Члены совета хотели выбрать постоянного главу и совершили непоправимую ошибку, вообразив, что он один из тех немногих, кому они могут доверять. Правда, он не слишком рвался занять это кресло, но некоторые идиоты его убедили. — Кенни нахмурился.

— И вы — один из этих некоторых?

— Большей глупости я в жизни не совершал, учитывая тот печальный факт, что должность дает ему куда больше власти, чем южноамериканскому диктатору, и он использовал все мыслимые способы, чтобы раздавить меня.

— Трудно поверить. Франческа поет Далли дифирамбы. В ее представлении он самый добрый, самый справедливый, самый беспристрастный человек на свете.

— Кровожадный, хитрый, расчетливый, чванливый сукин сын — вот кто он такой. Ну а теперь — нельзя ли поговорить о чем-нибудь еще? У меня с самого завтрака крошки во рту не было, но кажется, из-за вас я потерял всякий аппетит.

— Официантка в загородном клубе упомянула что-то насчет петиции. Означает ли это, что вы пока вне игры?

— Дисквалифицирован на неопределенный срок, — сухо заметил он. Взгляд стал привычно жестким.

— Это все Дал… муж Франчески?

Кенни коротко кивнул.

— Почему?!

— Всякое бывает.

Видя, что он не собирается вдаваться в объяснения, Эмма вопросительно приподняла брови:

— Но как я оказалась причастна ко всему этому?

Появление официанта с закусками дало Кенни предлог избежать ответа. Он сосредоточенно занялся фаршированными шампиньонами, пока она прихлебывала охлажденную «Маргариту». Несколько крупинок соли прилипло к ее нижней губе. Она поспешно слизнула их.

— Все, что мне требуется, — просто позвонить Франческе.

Кенни так и ел глазами ее нижнюю губу, Эмма даже слегка испугалась. Должно быть, что-то неладно.

Она поспешно промокнула рот салфеткой. Кенни ошеломленно моргнул.

— Франческа имеет большое влияние на мужа.

— И?

— Она обещала сделать все, чтобы вернуть меня в игру.

— Понятно.

Наконец все стало ясно.

— Но только если согласитесь мне помочь?

— Примерно в таком разрезе.

Нет, все-таки что-то не так. Почему Франческе вдруг понадобилось навязывать Кенни Эмму? Странно.

— О чем она только думала? Знала ведь, что свести нас — все равно что столкнуть огонь и воду.

— Думаю, все эти ток-шоу каким-то садистским образом подействовали ей на мозг. Она находит особое удовольствие в том, чтобы сводить совершенно разных людей. И наблюдать, как они рвут друг друга на части, чтобы потом самой полакомиться останками.

Совершенно не похоже на Франческу. Все равно, что-то тут не сходилось, но от Кенни она вряд ли узнает больше.

Он недовольно поморщился.

— Вы собираетесь есть или будете губы облизывать?

— Губы?

— Я не из тех, кто бросает камни в других, поскольку у меня куча недостатков и дурных привычек, но вам лучше бы оставить в покое свою нижнюю губу. Что за манера беспрерывно покусывать ее, лизать, выпячивать? Это ужасно отвлекает. Сбивает с мысли.

— Знаете, Кенни, мне начинает надоедать ваша непрерывная критика.

— Угу.

Он сунул ей в рот намазанную соусом тортилью[8].

Соус оказался огненным, и к тому времени, как Эмма отдышалась, принесли остальные блюда. Пока они ели, Кенни развлекал ее местными байками, и вскоре Эмма уже громко смеялась. Он, когда хотел, мог быть остроумным и занимательным спутником, или Эмма сама непонимала, по какой причине мир окрасился в радужные тона, а в голове стало легко: то ли из-за побасенок Кенни, то ли под влиянием огромного бокала с «Маргаритой», уже почти пустого.

Извинившись, она проследовала в дамскую комнату, а по возвращении ее ждала еще одна «Маргарита», с иным привкусом, но такая же восхитительная. Воспоминание об иглах дало ей повод немного побаловать себя. На темных стенах вспыхнули многоцветные огни.

Наконец Кенни отодвинул недоеденное мороженое с корицей и, подозвав официантку, расплатился, хотя Эмма настаивала, что сегодняшний ужин пойдет за ее счет.

— Скоро десять, — заметил он. — Нам пора, если, конечно, не передумали.

— Ни за что! — чересчур громко объявила она и, заметив, что почти кричит, попыталась понизить голос: — Немедленно в путь.

Она встала, и комната медленно поплыла перед глазами.

— Осторожно, — предупредил Кенни, взял ее за руку и повел к выходу, раскланиваясь налево и направо с бесчисленными фэнами.

Эмма ожидала, что на воздухе ей станет легче, но, очевидно, ошиблась: окружающий мир завертелся с угрожающей скоростью, и ей пришлось принимать срочные меры.

— Кенни, а за что вас отстранили? — пробормотала она, стараясь четче выговаривать слова. — Вы так и не сказали мне.

— Вряд ли вам понравится ответ.

Ей хотелось раскинуть руки, обнять его, обнять весь свет.

— Сегодня я счастлива… мне нравится все… все…

— Так и быть. Среди всего прочего я ударил женщину.

Это было последнее, что запомнила Эмма.


Она услышала шум воды и подумала, что второклассницы, должно быть, снова включили шланг под окнами ее коттеджа. Они страшно любили наливать воду в птичью ванночку, но не всегда помнили о необходимости вовремя завернуть кран. Эмма задумчиво свела брови и попыталась подобрать нужные слова, чтобы приструнить воспитанниц, но язык не хотел слушаться.

Шум воды прекратился. Она блаженно вздохнула и устроилась поудобнее.

— Эмма!

Она чуть-чуть приоткрыла глаза, ровно настолько, чтобы видеть белый потолок. Слишком белый для ее милого коттеджа. А где трещина над кроватью, похожая на лепесток? И вообще, что здесь делает Кенни?

Одно полотенце было обернуто вокруг его бедер, другое свисало с плеча. Волосы мокрые и взъерошенные.

Коловращение мира внезапно прекратилось, и Эмма поняла, что находится в его доме и в его кровати.

И тихо застонала.

— Проснись и пой, королева Элизабет.

— Что я здесь делаю? — прошептала она.

— Внизу у меня полный кофейник кофе, который, думаю, вам не помешает. Вы, как видно, совершенно не умеете пить.

— Пожалуйста… — выдавила она, с ужасом глядя на смятые простыни, — скажите, что я не должна вам тридцать долларов.

— Радость моя, после того, что случилось прошлой ночью, это я у вас в долгу.

Эмма взвыла и зарылась лицом в подушку. Кенни безжалостно хмыкнул:

— Должен признаться, в постели вы настоящая тигрица.

Она вынудила себя взглянуть на Кенни, но не снесла дьявольского блеска в его глазах и вновь уткнулась носом в подушку.

— Не расточайте зря комплименты. Ничего не было, — пробормотала она.

— Откуда вам знать?

— Вы еще способны держаться на ногах.

Очередной смешок.

Учитывая ее растрепанные чувства и далекое от совершенства физическое состояние, она посчитала этот ответ довольно наглым, но, поскольку приходилось бороться с приступами накатывающей дурноты, дать достойный отпор не смогла. Все, на что хватило ее сил, — осторожно приподняться и сесть, стараясь не двигать головой. Опустив глаза, Эмма обнаружила, что, кроме трусиков, лифчика и футболки с логотипом техасского университета, на ней ничего нет. Но сейчас она не позволяла себе думать о том, каким образом избавилась от остальной одежды.

— Хотите я включу вам душ?

Эмма обреченно поплелась к ванной комнате.

— Не стоит. Вы можете принести мне кофе.

— Будет сделано, ваше высочество.

Она закрыла за собой дверь, стащила через голову футболку, лифчик и повернулась к раковине.

И издала пронзительный вопль.


Кенни расплылся в улыбке и прислушался. Крик сменился чем-то, напоминавшим всхлипы. Улыбка Кенни стала еще шире, но тут же ее место заняла зверская гримаса: на лестнице раздался стук каблучков.

— Дерьмо! — прошипел он.

Дверь спальни распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, и в комнату ворвалась роскошная брюнетка со смоляными волосами и фигурой модели.

— Иисусе, Кенни, кого ты прикончил на этот раз?

В этот момент из ванной вылетела Эмма, закутанная в большое полотенце. Глаза у нее были, как довольно большие чайные блюдца.

— Что вы со мной сделали?!

— Эмма, познакомьтесь с моей младшей сестрой Тори. Тори, это леди Эмма Уэллс-Финч.

Пока Эмма пыталась прийти в себя и ответить что-то подобающее случаю, Кенни оглядел Тори. Как всегда, безупречна, в элегантном наряде от Наймана Маркуса, из тех обманчиво простых маленьких платьев, стоимость которых намного превышает размер государственного долга, и элегантных итальянских босоножках. В ушах сверкали бриллианты величиной с голубиное яйцо, свадебный подарок ее последнего, но уже бывшего, мужа.

Локоны, такие же темные, как у брата, были уложены в модную прическу — каре. В свои двадцать восемь Тори слыла одной из красивейших женщин Техаса, и недаром: высокая, изящная зеленоглазка притягивала мужчин как магнитом. Однако все прелести Тори перевешивал один существенный недостаток: она обладала способностью действовать на нервы, как никто другой. Все же Кенни любил ее и, возможно, единственный в мире понимал, какие неудовлетворенность и боль разочарованного сердца скрывались под внешним блеском.

— Ты когда-нибудь научишься пользоваться звонком? — проворчал он.

— Зачем, когда есть ключ? — удивилась Тори, с нескрываемым интересом изучая Эмму. — Милочка, ну и татуировка у вас! Просто отпад!

Не обращая внимания на гостью, Эмма со слезами на глазах ринулась к Кенни:

— Как вы могли допустить такое?!

Он с преувеличенным вниманием стал разглядывать красно-бело-голубой флаг штата Одинокой Звезды[9], красовавшийся на левом предплечье. Под флагом разворачивалась затейливо изогнутая рамочка, в которой синели пять букв.

Кенни.

— А что я, по-вашему, мог поделать? Сами знаете, какая вы, когда упретесь не на шутку. Уж если что-то втемяшилось, пиши пропало.

— Я была пьяна.

— Прекрасное оправдание. Так всем и говорите — может, посочувствуют.

— По крайней мере хоть не банально, — попыталась утешить Тори.

Эмма наконец сообразила, что они не одни. Тори вежливо протянула руку:

— Рада познакомиться, леди Эмма. На случай, если вы не расслышали, я Тори Тревелер. Правда, у меня еще парочка фамилий, но недавно я от них избавилась и вернулась к прежней. Не оскорбитесь, если я замечу, что у вас ужасный вкус во всем, что касается мужчин? — Отпустив руку Эммы, она повернулась к Кенни. — Ты мог бы ответить хотя бы на один из моих звонков, сукин сын!