Приподнимаю руку, делая движение пальцами, вышвыривая её отсюда. Пусть идёт, куда хочет. А я посижу и буду наслаждаться лёгкой головой, слишком горячим огнём, сжигающим мой кислород, и, надеюсь, усну прямо здесь. Смотрю, как она уходит, замешкавшись у двери. Оборачивается, бросая на меня задумчивый взгляд, но тут же выскакивает за пределы кабинета, ловя мой.

– Анжелина, – с губ срывается её имя, улыбаюсь на него, продолжая смотреть на закрытую дверь. Слишком много думаю о ней, а всё из-за скуки и желания не вникать в проблемы этого места, не тревожить прошлое и не совершить глупость, которую хочу сделать с детства. А она… вот эта девушка, отвлекает меня, хотя это всего лишь фантазии, мои выдумки, но облегчает моё пребывание здесь. И поёт. Поёт она очень красиво и глубоко. Я слышал много оперных певцов, мировых знаменитостей, и ей, конечно, до них не дотянуть, но что-то есть в её голосе. Он притягивает, словно сирена собирает вокруг себя ауру теплоты, мягкости, уюта. И хочется попасть в круг избранных, хочется, чтобы заметила. Странный ангел.

Ладно, надо трезветь, а то ещё немного и в жителей поднебесья её возведу. Ещё ужин. Не следовало давать разрешение. Сегодня мне необходимо собрать всю выдержку в кулак. Роджер решился встретиться лицом к лицу со мной в моём доме на парадном ужине, который ввёл сам, и ни разу так и не посетил. Оставлял нас с матерью одних, не предупреждал о своих отлучках и лишь отмахивался, а брат был рад, ведь вчера он стрелял из лука, а позавчера отец его повёл в бильярд, вместо встречи с нами.

Заправляю чёрный платок с серыми полосами на шее заученными годами движениями, вдеваю запонки и поправляю манжеты чёрной рубашки. Надеваю такого же цвета свитер. Холодный душ вернул полностью всё самообладание, вытеснив неподобающие мысли из головы, касающиеся мисс Эллингтон.

Спускаюсь по лестнице, встречая Венди, улыбающейся мне. Но мне не нужно это, и она это понимает. Насколько она сейчас выглядит противно. Превосходно, всё как раньше. Тихий обеденный зал, свечи и слуги, не смеющие смотреть на меня.

– Ты сидишь на моём месте, Роджер, – холодно замечаю я, подходя к столу.

– Этикет, Артур. Во главе стола сидит…

– Лорд Марлоу. А ты уже не он. Вставай и ищи себе место по своему статусу, – перебиваю его, встречаясь с тёмными глазами, выцветшими, потухшими и безвольными. Ненавижу его. Ненавижу этого человека, напоминающего мне об этикете. Наблюдаю, как он подзывает рукой Джефферсона, помогающего ему пересесть.

Сажусь на свой стул и киваю Освину в знак разрешения подавать ужин. Мне противно сидеть за одним столом с Роджером, но годы выдержки благоприятно сказываются, и я буквально отрезаю его присутствие за столом.

– Милая, расскажи мне, как прошла покупка ёлки?

Кривлюсь от его голоса, наполненного любовью. Конечно, это ведь ребёнок Энтони. Он будет ей пятки лизать, как и ему. Но больше этого не позволю.

– Этикет, Роджер, за столом запрещается говорить, а лишь поглощать пищу. Вот и займись этим, – и так хорошо внутри от своих слов. Наслаждение от его выражения лица, от боли, что он испытывает. За все мои года изгнания и предпочтение брату. За чувство одиночества и зависти. За всё я могу теперь мстить ему, ведь я жив, а его любимец нет.

Как и предполагал больше ни единого слова не было произнесено, пока я ем. Можно было и вкуснее приготовить утку, но и так сойдёт. Окончив ужин, встаю, бросая салфетку на стул, и ухожу. В молчании. Без предупреждения, как делал он это, не объясняя ничего в короткие встречи, просто уходил. Оставлял меня обиженного и угнетённого, но мама была моей отдушиной. Учила, как надо жить. Показывала, что никто недостоин и эмоции от меня. Никто не заслужил этого, как и отец, которого у меня никогда не было.

Захлопываю дверь в кабинет, а заняться совершенно нечем. Пить? Не хочу. Почитать? Тоже нет никакого желания. Здесь неимоверно скучно, а в Лондоне я бы отправился в клуб джентльменов, где происходят совершенно непристойные нашему положению вещи. А это место буквально спит, и мне неимоверно скучно.

– Артур, я хочу поговорить с тобой.

– Я не разрешал сюда входить, Роджер, – оборачиваясь, смотрю на старика, каким он стал за год, опирающегося на трость.

– Мне и не требуется твоё разрешение, – холодный взгляд, лишённый хоть мало-мальской доброты по отношению к своему сыну. Ничего нового.

– Требуется. Напомню, дом мой. Ты живёшь здесь только благодаря моей щедрой душе, – усмехаюсь, замечая промелькнувшее сожаление в его глазах. Ещё бы, нелюбимый ребёнок владеет всем, что было подарено любимому. Он жив. И за это его можно ненавидеть.

– Я понимаю, насколько ты сердит на меня. Но прошло много времени с тех пор. Остались только мы. Потеряв Энтони…

– Хватит. Твой Энтони мёртв, понял? Мёртв, покончил с собой, его достала твоя любовь, которую ты обязан был дарить всем своим детям. Но ты сам убил его, а мне с тобой говорить не о чем, – обрываю его, моментально вспыхивая.

– Ты жесток, – тихо произносит он.

– Ты сделал меня таким. Не нравится? Тогда проваливай туда, где тебе будет комфортно. Проваливай, никто тебя держать не будет, Роджер. Мать терпит тебя только ради общества. Но скоро и ты отправишься к своему любимому сыночку, освободив всех нас от себя. Я запрещаю говорить со мной. Запрещаю, – широким шагом выхожу из кабинета, подхватывая так и лежащее пальто на спинке кресла, хлопая дверью.

Хватит с меня этого. Завтра же вышвырну. Завтра его здесь не будет. Не хочу больше видеть его морду, слышать его голос. Нет.

– Дядя Артур…

– Отвали, Венди. Иди спать! Живо! – Срываюсь на ребёнке, спускаясь по лестнице.

Что там она, эта мисс Умница говорила про любовь ко всем? Так вот ни черта такого не бывает. Эта девочка стала для меня обузой, как и её мать. Мне никто не нужен. Никто.

Нахожу машину, которую пригнал обратно Айзек. Завожу мотор и выезжаю из гаража, от скорости заносит. Выправляю руль. Ненавижу так. И так больно. До сих пор больно, чёрт бы побрал его. Пусть уже подохнет. Пусть оставит меня. Пусть освободит. Хватит.

Не знаю, куда я несусь, туман перед глазами. Успеваю нажать на тормоз перед семьёй, что переходит дорогу. Машина глохнет. Снова завожу, мотая головой, чтобы избавиться от мыслей. Вижу огни и толпу людей, что находится на центральной площади. Идиоты. Бедны и радуются этому.

Вынимаю ключ, выходя из «Мерседеса», блокирую его. Смех и музыка доносятся до меня, как и громкий гул голосов. Несколько палаток, вокруг которых толпятся люди. Каток, где звучит музыка, и пары наслаждаются ночным, морозным воздухом. Дети пробегают мимо меня, что я отскакиваю. И она где-то здесь. Зачем пришёл сюда? Не знаю. Но не могу быть в замке. Потираю переносицу, закрывая глаза.

Ладно, немного пройдусь, это остудит меня. Вздыхаю и поворачиваюсь в сторону площади, проходя мимо людей. Меня словно никто не замечает. И это хорошо. Чем меньше меня видят – боятся больше. Дьявол. Усмехаюсь от этого, обходя горожан.

От одной из палаток пахнет глинтвейном, втягиваю в себя этот аромат. Поднимаю голову, замечая белоснежную шапочку, распущенные тёмные волосы. Вижу, как губы девушки улыбаются, обращаясь к кому-то. Анжелина. И так легко она передаёт глинтвейн, у неё это получается настолько правдоподобно, как и улыбка. Тёплый белый жилет и свитер в этом же цвете оттеняют её каштановые волосы, превращая в чёрные. Моё внимание привлекает низенькая женщина, копошащаяся рядом. Её мать, они невероятно похожи. Та же улыбка и приятное лицо. Возвращаю свой взгляд, где стояла Анжелина. Но её там больше нет. Нахожу взглядом белую шапочку, удаляющуюся от меня.

Не знаю зачем, но двигаюсь за ней, не желая потерять из вида. Практически догоняю, замечая, что её за руку держит парень. Он что-то быстро говорит ей, а она кивает, смеётся от его слов. Джек. Тот самый Джек. Они встречаются? Прищуриваясь, следом иду за ними. Затягивает её за одну из палаток, а я остаюсь сбоку, подходя ближе.

– Энджел, давай ещё раз, – говорит звонкий голос. Мужчины не могут иметь такие ноты в тембре, словно соловей. Это противоестественно, даже противно слушать его. Мужчина должен говорить чётко, равнодушно и без лишнего. А с женщинами играть голосом, заманивая в свои сети. Но не петь, как кастрированный тюлень.

– Нет, Джек, мне одного раза было достаточно, – смеётся Анжелина.

– Брось, тебе будет ещё лучше, – заверяет он её. Шуршание одежды. О чём они говорят?

– Мне и после первого раза было хорошо. Второй не требуется, Джек.

– Господи, Энджел, давай, ещё раз, а то с ума сойду. Я же обещал, – настаивает на своём парень. Да он её разводит на секс. Вот, значит, какая Леди Чудо. Милая и краснеющая, когда я смотрю на неё, а со своими готовая раздвинуть ноги. Стерва.

– Завтра. Хорошо? На сегодня достаточно, правда, достаточно, Джек, – и вновь шуршание одежды. Целует его? Играет так с ним?

– От тебя так вкусно пахнет.

– Это всё глинтвейн, – смеётся она. – Мне надо идти, я должна помочь маме.

– Тогда позже, я буду ждать тебя.

– Хорошо, Джек, до встречи.

Отхожу назад, прячась за толпой, смотрю, как девушка выходит и её щёки пылают румянцем. Вот и вся тайна мисс «возлюби ближнего своего». А она его уж очень тесно любит. Нью-Йорк имеет свойство менять людей, превращая их в актёров. И её это не обошло. Играет свою партию, являя всем добропорядочную девушку, а на деле обычная шлюха. Так должен ли я чувствовать угрызения совести за то, что чуть было не поцеловал её? Да ни черта. Пришло время открыть её порочную натуру. Вывести на чистую воду и воспользоваться. Да, именно так, разоблачить искусственно напущенную пелену благопристойности. Сорвать… да, сорвать.

Улыбаясь себе, двигаюсь за ней, догоняя девушку.

– Вам не надоело притворяться? – Шепчу я. Вздрагивает, останавливаясь, что налетаю на неё. Оборачиваясь, смотрит в мои глаза, и читается в них полное удивление.

– Артур… лорд Марлоу, – лепечет она.

– Верно. Так вам не надоело играть? – Приподнимаю уголок губ. Сдвигает брови. Ах, ну да, включила снова глупую простушку.

– Я слышал, Анжелина, ваш разговор с Джеком. Отчего не повторить первый раз? И был ли он первым? – Ехидно добавляю я.

– Вы подслушивали? – Изумляется она.

– Случайно заметил вас и решил поприветствовать, пока дошёл, то пришлось послушать. А кто-то ещё знает об этом?

– Мне двадцать пять, лорд Марлоу, и я могу пить алкоголь хоть литрами, – возмущается она.

– Вы о чём? – Спрашиваю я, понимая, что уводит меня от разговора.

– Это вы о чём. Да, боже, ну выпила я раз глинтвейн. Это что, преступление? Больше не хочу, я и так согрелась, – продолжает она, обиженно поджимая губы.

Артур, ты придурок.

– Глинтвейн? – Разочарованно переспрашиваю я, прокручивая в голове разговор.

– Да. А вы о чём подумали, лорд Марлоу? – Кивает она.

– Эм… да так, ни о чём, – равнодушно отвечаю я. Чёрт. Они говорили о чёртовом глинтвейне. Не о сексе, а о глинтвейне. Но этот парень всё же хочет большего, возможно, поэтому и уговаривал её на второй раз.

– Господи, только сейчас поняла, что вы здесь! На ярмарке! В городе! Венди с вами? – Голубые глаза загораются радостью.

– Нет. Она спит, – отстранённо произношу я, продолжая обдумывать свою глупость.

– Понятно. Но вы здесь. И это… здорово! Хотите глинтвейна? Он сегодня необычайно крепок. По себе знаю, – смеётся Анжелина. И теперь понятно, отчего этот румянец и слабый аромат корицы.

– Да. Не отказался бы, – киваю, хотя надо уйти отсюда. Она хватает меня за руку, прикасаясь своей горячей кожей к моей. Покалывание на ладони, ведёт меня, пока я перебарываю внутри поднимающуюся злость. Она трогает меня. Трогает, а я ничего сделать не могу. Не хочу. Но всё же вырываю свою руку из её. Даже не замечает, насколько это было для меня неприятно. От её тепла до сих пор кожа горит. Вытираю ладонь о пальто.

– Мам, я отойду, – кричит Анжелина, возвращаясь ко мне с двумя пластиковыми стаканчиками.

– Держите, – протягивает мне напиток.

Мда, так я ещё не пробовал его и на вид он не особо приятен. Поднимаю взгляд от стаканчика на девушку.

– Вы решились на второй раз? – Интересуюсь я.

– Ох, нет, это для папы. Будьте здесь, я сейчас. Покажу вам, насколько тут весело, – говорит она, идя спиной, и разворачивается, скрываясь в толпе.

А я что? Как придурок стою здесь и принюхиваюсь к пойлу. Отравление определённо будет знатным. Делаю глоток, ожидая вкуса, сравнимого с помоями. Но, на удивление, горечь корицы и сладость вина благоприятно сочетаются. Оказалось, что это вкусно. Очень горячо, но вкусно. Не люблю напитки с высоким градусом, предпочитаю со льдом. Не люблю жару, а выбираю холод. Только без снега. Сухой морозный воздух и никакого солнца. А сейчас же выпиваю половину стаканчика, наполняя голову разноцветными огнями.

– Ну как? Понравилось? Мама варит самый вкусный глинтвейн в мире, – перевожу взгляд на Анжелину, стоящую напротив меня и быстро дышащую. Чёрт, она красива.