До его дома добираются быстро. Но Карина продрогла совсем, трясется, в бесполезной попытке согреться растирает плечи и едва не подпрыгивает на месте, пока Егор загоняет снегоход в гараж. Ждет терпеливо. И молчит все время. Даже недовольства во взгляде нет, только усталость. Похоже, у его девочки сегодня вечер испытаний.

Но в доме испытание ожидает его самого. У Карины пальцы замерзли так, что не слушаются. Егор видит, с каким трудом она пытается пальто расстегнуть, но пальцы дрожат, не слушаются. Словно задеревенели. И злость прорывается в каждом ее рваном движении. Егор качает головой.

— А попросить не судьба, да, миледи? — вздыхает, перехватив ее ладошки. Она закусывает губу и смотрит недовольно, почти с ненавистью. Егор усмехается. Ничего, он уже привык. Зато так она более—менее на себя похожа, а то заморожена, что Снегурочка точно. И все же его помощь она принимает. Егор снимает с нее пальто, вешает на крючок вешалки, так же легко избавляет ее и от промокших насквозь сапог. А ноги совсем ледяные!

— Карина, мать твою, — рычит, злясь. Она вздрагивает, к стене отступает, но Егор подхватывает ее на руки.


— Ты что творишь, Плахотский?! — хрипит продрогшим горлом. Вся замерзла, дурочка. Привыкла по своим балам рассекать. А тут не дворец, а метель лютая.

— Не дергайся, — приказывает, когда она брыкаться пытается. — А то не дай Бог уроню… а ты девушка хрупкая, сломаешь еще чего, будешь потом месяца три в моем обществе подыхать, — и осклабился, явно изумив уставившуюся на него Карину.

— Куда ты меня тащишь? — смирившись, спрашивает принцесса, когда он поднимается по лестнице, перешагивая через ступеньку.

— Отогревать тебя буду, Снегурочка, — хмыкает, толкнув дверь в ванную. — Глядишь, оттаешь – подобреешь.

Ставит прямо в ванну и открывает кран. Карина взвизгивает, когда горячая струя попадает на ноги. Но на парующую воду смотрит так, будто восьмое чудо света открыла.

— Раздевайся, — останавливает Егор ее попытку усесться в воду прямо в одежде.

Не отрывая взгляд от текущей воды, она стягивает с плеч пиджак, отбрасывает его в сторону и принимается расстегивать блузку. С мелкими пуговицами у нее вообще полный швах – пальцы по—прежнему не слушаются.

— Давай я, — предлагает вдруг севшим голосом. У него от ее непрошеного стриптиза мысли разом испарились, оставив лишь одно голое желание.

Она приходит  в себя, когда Егор берется за последнюю пуговку, мысленно порадовавшись, что их так много – есть время взять себя в руки. В те самые, что остановлены мягко, но настойчиво. И касание током по оголенным нервам. Она сама вздрагивает, обхватив его запястье с полоской шрама.

И взгляд глаза в глаза. Твою мать! Как же она на него смотрит! Искушающе. И глаза – омуты черные. Такие же, как озеро за лесом. Манящие, но опасные. Подернутые дымкой…желания? Но понять Егор не успевает. Карина встряхивает головой, выпустив его руку, лицо растирает, качая головой, словно убеждает себя в чем—то мысленно. А спустя удар сердца вскидывает на него ясные синие глаза.

Дерзкие и колкие.

— Плахотский, ты совсем офигел? Вали отсюда!

— А как же стриптиз? — и рожу невинно—обиженную состряпал в два счета.

— Облезешь, — огрызается, запахнув блузку, и чуть ли не молнии в него метает. 

— Да чего я там не видел, — фыркает в ответ и, подмигнув неожиданно растерявшейся Карине,  выходит из ванной, тихо посмеиваясь.

Глава 3.

Декабрь. Год назад.

Только бы не упасть. Только бы не упасть.

Единственная мысль, бьющая по вискам, пока я балансирую на обледеневшей дорожке. Делаю еще шаг, и каблук попадает в трещину во льду, ногу выворачивает, тело покачивается назад. В попытке удержаться на ногах, взмахиваю руками и удачно вцепляюсь в чье—то плечо.

— Что вы себе позволяете?! – взвизгивает рядом моя нежданная опора, норовя сбросить мою руку.

— Извините, —  бросаю слишком резко, уже твердо стоя на ногах, даже не взглянув на свою спасительницу, потому что понимаю тщетность своих попыток добраться до центрального входа, принимающего в свои резные двери неиссякаемый поток толстосумов.

Угораздило же меня пойти этим путем, чтобы как раз избежать встречи с богатыми мира сего, потому что в отличие от них обслуживающему персоналу, коим этим вечером была я, не полагалось прятать лицо под полумасками. А быть узнанной совершенно не улыбалось. Потому и хотела юркнуть через служебный, но там оказалось заперто, а ключи благополучно остались в машине на общей связке с «домашними».

Так и застываю на пятачке бренной земли, единственной среди льда и снега. А с главной аллеи дорожку расчистили. И спрашивается, на кой надо было выпендриваться? Ну узнали бы меня и что? Какое кому дело, что и где я делаю? К тому же не занималась ничем постыдным, просто оценщик. А всему брат виной. Не смог пойти со мной. И хоть я давно привыкла к таким действам, брат всегда спасал от ненужного внимания, сам никогда не прячась под маской. А меня вот до сих пор задевало мнение окружающих. Поток же гостей явно поиссяк, а я все продолжаю стоять, переступая ногами, в  одном вечернем платье и ощущаю, как начинаю подмерзать. Но решиться идти дальше по идеальному катку вместо дорожки не могу. Ступор какой—то, не иначе. Так и стою, гипнотизируя лед, словно тот от моего взгляда растаять может. Бросаю короткий взгляд на крыльцо, до которого, в сущности, несколько метров, и замечаю мужчину, с явным интересом наблюдающим за мной. Приветливо улыбаюсь, ловлю его усмешку и вдруг принимаю очень глупое решение. Но какой—то кураж внутри вспенивает кровь, бесшабашно толкая на безрассудство.

Улыбнувшись весело, снимаю туфли, зажимаю в руке, под ноги бросаю свой клатч, с таким трудом подобранный именно под это платье, завязываю свободным узлом длинный подол и, оттолкнувшись одной ногой, второй скольжу по катку на клатче, успев порадоваться, что и телефон я оставила в машине, потому что разозлилась на брата. Но то ли мое невезение добралось до каких—то запредельных отметок сегодня, то ли еще что, но я не успеваю остановиться вовремя и, все—таки падаю, не в силах что—либо сделать, разве что зажмуриться.

Но вместо промерзшей земли я оказываюсь прижата к чему—то не менее твердому, но гораздо более живому, судя по рваному ритму у самого уха. И мужской запах, чуть горьковатый, но обволакивающий, тягучий заставляет теснее прижаться к мужчине, вдыхая его полной грудью, позволяя себе ощутить его на кончике языка, перекатывая. Зажмуриться, наслаждаясь. И вспомнить, как брат «нюхачкой» называл, потому что все нюхала: от одежды до еды, не притрагиваясь ни к чему, что вызывало раздражение. Этот аромат будоражит, дурманит.

И я ощущаю, как дрожь прокатывается по телу, вибрируя под кожей чем—то таким же тягучим.  И как реальность размазывается, стирается, оставляя лишь этот запах и горячие ладони, обжигающие, щекочущие спину, пальцами пробегаясь по позвонкам. И это прикосновение такое легкое, невесомое, приятное. И я невольно трусь носом о мягкую ткань, словно щенок, получивший долгожданную ласку.

— Нравится? — хрипло и насмешливо в самое ухо.

Меня словно током прошибает. Я резко отшатываюсь, ощущая себя полной дурой, и снова едва не падаю. Но сильные руки держат крепко, как и пронзительный, но совершенно нечитаемый взгляд в обрамлении черной полумаски.  И ответа ждет с усмешкой на полноватых губах. И на скулах щетина пробивается, и волосы чуть растрепаны, только в неверном свете уличного освещения не разобрать, темные или светлые.

Карина, соберись! Мысленно одергиваю себя от изучения незнакомца. Да какое там изучение – пялюсь просто, пожирая взглядом каждую его черточку. Сама толком не понимая, зачем оно мне. Как не понимаю, почему вдруг отвечаю со странной легкостью и все тем же куражом, разгоняющим пульс до запредельной скорости.

— До одури, — и снова делаю жадный вдох, пытаясь разгадать марку парфюма.

— Ничего не выйдет, малышка, — правильно разгадав мое намерение. — Ты таких еще не нюхала, — и как—то так делает акцент на последнем слове, что я вдруг ловлю себя на стойком ощущении дежавю. И от этого чуть более пристально вглядываюсь в его лицо. Но черта с два там можно что—то понять, даже если мы и знакомы. А с другой стороны, плевать! Еще ни от одного мужчины в моей жизни не пахло так…правильно, что ли. Будто я, наконец, нашла то, что давно потеряла. Любопытно.

— Тогда ты попал, Карабас, — продолжаю веселиться.

— Карабас? — удивляется он, переставив меня на ступеньку.

— Малышка? – в тон ему, совершенно точно не намереваясь ничего ему объяснять.  Он лишь хмыкает в ответ, криво усмехнувшись, и вдруг опускается передо мной на колено.

В горле разом пересыхает, и песка щедро так насыпали, словно там внутри пустыня Сахара, как минимум. И волосы у Карабаса такие же, как тот песок. Рыжие с капельками воды в растрепанных прядях.  Но прикосновение горячих пальцев к щиколотке разом вышибает все мысли. Он скользит пальцами по мягкой коже, обжигая, прожигая и плавя кровь. Добирается до подола, ловким движением распускает узел. Шелк скользит по обнаженным ногам, обнимает прохладой. Болезненно, невыносимо. На щеках вспыхивает румянец. А кожа такая чувствительная вдруг стала. Прикосновений жаждет. Везде. Его прикосновение. И мысли в голове дурные, прошивающие как током. И мне с трудом удается подавить предательскую дрожь.  А пальцы Карабаса слегка приподнимают мою стопу и обувают в туфлю. И вторую. Но когда он поднимается, поставив мои обутые ноги на ступеньку, я закусываю губу, ощущая странное опустошение, словно меня лишили части меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Похоже, это ты попала, малышка, — совсем близко. Его запах дурманит, а близость ощущается кожей. А я взгляд не могу поднять, тупо уставившись на собственные туфли, представляя сильные пальцы на тонких щиколотках. И жар колючей дрожью скатывается по позвоночнику, повышая температуру тела на пару градусов. Еще немного и лихорадить начнет. Наваждение какое—то. А в голове лишь его пальцы на моей коже. Везде. Ласкающие. Дразнящие. Дарящие удовольствие. Почему—то я не сомневаюсь – эти пальцы могут вознести на небо и разбить вдребезги.

— Карина, слава Богу, я тебя нашла! — звонкий голосок разрушает наше уединение, и я невольно шарахаюсь в сторону, словно застигнутая «на горячем». Карабас тихо смеется, не позволяя мне сбежать далеко. Его горячая ладонь держит крепко, и я ощущаю, как румянец заливает щеки.

— Что случилось? — неожиданно хриплым голосом спрашиваю у администратора всего этого действа, появившуюся из центральных дверей, бледную, с явной паникой во взгляде. Случилось что—то экстраординарное, раз Матильда так переполошилась. И мне это совершенно не нравится.

— Беда, Карина, — чуть не плача выдыхает Матильда, тем не менее не упустив возможности стрельнуть глазками на мужчину за моей спиной. Делаю глубокий вдох и невольно ежусь под порывом холодного ветра.

И тут же оказываюсь в кольце сильных мужских рук, прижатая к горячей груди.

— Так теплее, — насмешливый шепот в самое ухо. Вздыхаю, не сдерживая улыбки, и ловлю на себе недоумение Матильды. Впрочем, паника пересиливает и спустя секунду она уже трещит без умолка о том, что вечер сегодня провалился, и она совершенно не знает, что делать. 

Я, собственно, тоже не знаю, потому что совершенно точно не уловила сути проблемы.

— Да что случилось—то?

— Катастрофа, — трагически протягивает Матильда и всхлипывает.

— Так, отставить истерику, — тихий мужской голос звучит властно и заставляет Матильду замереть в позе кролика перед удавом.  А я усмехаюсь, теснее прижимаясь спиной к горячему телу. — А теперь четко и ясно. В чем проблема?

— Танцовщики наши разругались вдрызг и отменили выступление, — на выдохе отрапортовала Матильда, едва ли не вытянувшись по стойке смирно.

— Твою мать, — не сдерживаюсь, сжимая кулаки.

— Миледи? — в тихом смехе слышится удивление. А меня вдруг коробит от такого обращения. Оно давно стало моим собственным, и я его ненавижу.  Так меня только один человек называет, всегда желая только унизить. И у него получается, как ни странно.

— Карина, что делать? — взмаливается Матильда, ломая пальцы, но смотрит мимо меня, словно и спрашивает не у меня. И это злит еще больше.

Осторожно высвобождаюсь из объятий Карабаса, на ходу просчитывая, что я могу сделать, потому что эти двое – лучшие из лучших и заменить их некому. Кто же знал, что они личные дрязги поставят выше работы. Хоть самой танцуй. Качаю головой, уже шагая в сторону входа. Надо поговорить с каждым наедине, увеличить гонорар, пригрозить, в конце концов. Я, конечно, ничего им не сделаю, но попросить брата перекрыть этим двоим кислород могу запросто, хоть и не хочется. Но, елки—палки, их порекомендовала я, следовательно, и ответственность на мне. А это паршиво. Морщусь, прикидывая, как бы полояльнее им объяснить, что так поступать просто непрофессионально.