Лана Черная - Леди для Конюха

— Ох… — выдыхает, широко раскрытым ртом хватая воздух. — Твою ж… — рычит, срываясь на мат, когда я приподнимаюсь, почти высвободив его член из своего лона, и резко сажусь, ощущая его так глубоко, что дыхания почти нет. Но я снова и снова повторяю свои движения, с глупой улыбкой наблюдая за исказившим лицо Карабаса наслаждением.

— О да, мой сладкий, — шепчу, прогибаясь в спине, чтобы еще острее, еще глубже вобрать его в себя. И это чистый кайф видеть его таким обнаженным в своих эмоциях. Я с неистовой жадностью впитываю каждую его черточку, запоминаю каждый вздох и стон, потому что еще никогда не видела ничего совершенней. Да я вообще не видела прежде мужчину в таком экстазе. А уж тем более, когда причина его удовольствия — я сама.

И когда он застывает на самом пике, резким движением пытаясь «сдернуть» меня с себя, я лишь сильнее прижимаюсь бедрами к его паху, срываясь в пропасть вместе с ним. Он глухо рычит мне в шею, ладонью обхватив мою шею, и до боли кусает, заглушая крик. А я впиваюсь зубами в его плечо. Нас бьет крупная дрожь. Судороги еще сокращают мышцы лона вокруг его подрагивающего члена, продлевая агонию удовольствия.

— Безумие… — шепчу, языком оглаживая след от своих зубов. — Это все безумие.

— Но какое сладкое… — низким бархатным голосом парирует Карабас.

Я прячу улыбку на его плече. Но он все понимает без слов. Обхватывает ладонями мою грудь, снова сбивая дыхание и разжигая огонь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вот это точно безумие, опасное и бесстыжее, потому что не может такого быть, что я снова хочу его. Что этот его собственнический жест обожжет новым желанием. Это просто невозможно, потому что отголоски прежнего оргазма еще волнуют кровь и щекочут мышцы.

— Черт, — выдыхаем в унисон. И так же в унисон смеемся, но когда Карабас зажимает между пальцев тугую горошину соска, мне уже не до смеха.

— Я… — задыхаюсь, чувствуя, как его член, который все еще во мне, наливается кровью и таким же раскаленной жаждой. 

— Похоже, наши желания совпадают. Да, малышка?

Я бессильно киваю, а он довольно смеется, растирая сосок подушечками пальцев. И я выгибаюсь навстречу, а он вдруг резко подхватывает меня под талию и ссаживает с себя. Смотрю на него с недоумением, и обида растекается по лицу едким румянцем.

Карабас смотрит жадно, как недавно я, с наслаждением впитывая каждую черточку моего лица. Опускает взгляд на грудь с торчащими сосками и ниже, туда, где все пульсирует и по—прежнему жаждет его. он прикасается взглядом так нежно и похотливо, что я шире развожу бедра, испытывая нереальный кайф. Закусываю губу, раскрывая себя ему. Вижу, как тяжелеет его дыхание, а в синеве глаз разгорается настоящий шторм. И в это самое мгновение я точно знаю – я сошла с ума, и мне это чертовски нравится. Как и та бесстыдница, что накрывает ладонью горячую плоть и под немигающим взглядом разводит набухшие складочки. Как эта развратница, что медленно погружает свои пальцы в истекающее влагой лоно, наблюдая, как дергается кадык у Карабаса. На моих губах расцветает шальная улыбка. Подношу влажные пальцы и медленно, словно кошка, облизываю их. Мне нравится, как он смотрит на меня, словно готов сожрать всю целиком. Нравится, как внимательно он следит за моими губами, обхватывающими пальчик за пальчиком. И даже не сомневаюсь, чем он хочет заменить их. И это…осознание сильными толчками отзывается внизу живота. Как и моя жажда узнать, такой же он сладкий там, как и его губы.

И я подаюсь к нему, но тут же замираю, остановленная стуком в дверь.

— Карина! — голос Матильды возвращает в реальность, швыряет об пол, как хрустальную туфельку. — Карина, ты здесь?

Я застываю, тяжело дыша, и не могу ничего сказать: язык словно прилип к нёбу. И паника накрывает с головой. Озираюсь по сторонам, как затравленная охотниками добыча. Резко вскакиваю, по—прежнему игнорируя настойчивый стук Матильды. Мечусь по маленькой комнатушке, дрожащими руками приводя себя в божеский вид. Но едва дергаю чашку лифа, как мое запястье перехватывают сильные пальцы.

— Успокойся, — твердо говорит Карабас, уже полностью одетый. Я смотрю на него и стону в голос, бессильно уронив руки вдоль тела. Нам ничего не скрыть, потому что Карабас просто воплощение похоти и секса, а засос на его шее (и когда я только успела его поставить?!) просто кричит о том, чем мы тут занимались. А он тем временем аккуратно поправляет на мне бюстгальтер, затем платье. Разорванные трусики прячет в карман брюк и сплетает наши пальцы. Его губы находят мои, успокаивая. И я выдыхаю с шумом.

— Я сейчас иду, Матильда, — говорю как можно спокойнее, хотя внутри цветет настоящая буря. — Объявляй номер.

— А кто будет танцевать? — изумляется девушка за дверью.

— Идем, — улыбается мне Карабас, снова перебив на полуслове.

Открывает дверь, не выпуская моей руки.

Не обращая внимания на вытянувшееся в изумлении лицо Матильды, он склоняется так близко ко мне, что губы касаются ушка.

— Покончим с этим, чтобы я мог, наконец, вы…любить тебя как принцессу, детка. 

Я не помню, как мы добираемся до номера. Время перестало существовать, едва заиграла музыка и Карабас увлек меня на танцпол. Все исчезает: голоса, взгляды, звуки. Остается только он. Его руки, сильные и нежные. Его хриплый голос, нашептывающий глупости, от которых зашкаливает пульс и дрожат колени. Его запах, обволакивающий будто паутина, куда попала глупая букашка. И я схожу с ума, растоворяясь в этом мужчине, позволяя ему все.

И он пользуется этим,укладывая на постель точно хрустальную. Ласкает взглядом, руками, губами. Оставляет метки, принимая в ответ следы моей страсти. Поднимая на вершину и отпуская в полет, чтобы поймать и прижать к себе, совпадая каждым изгибом и, кажется даже молекулой.

Но едва сквозь задернутые шторы просачиваются робкие лучи зимнего солнца, я остаюсь одна в огромной постели номера люкс.

Карабас одевается быстро, как солдат по тревоге, и ни разу не поворачивается ко мне лицом. А мне так хочется узнать, как он выглядит. Не выдумывать образ, чувствуя себя глупо от того, что никак не могу собрать воедино разрозненные кусочки внешности. Только поэтому я делаю вид, что сплю, одним глазком подглядывая за его быстрыми, но четко-выверенными сборами. В комнате царит полумрак и все кажется отголоском минувшей ночи. Будто он сейчас усмехнется и вернется в постель, лаская и дразня. Но он одним ловким движением накидывает на плечи рубашку, пряча под темной тканью тугие мышцы в белесых отпечатках шрамов. Закусываю губу и прячу под подушки ладони. Пальцы жжет от нетерпения снова коснуться горячей кожи, пересчитать выпуклые позвонки, перечеркнутые следами лезвия. Кончиками коснуться жесткой щетины, очертить контур полумаски и зарыться в мягких волосах. Просто насладиться этим мужчиной, что не захотел открыть своего лица. Ощутить силу его желания: какой он твердый и большой, как двигается во мне, выбивая из груди такие звуки, о которых я и подумать не могла. До него. Карабас как виртуоз, настраивающий инструмент так, как чувствует только он. Правильно или нет – неважно. Главное, только для него. И это странное чувство щекочет легким перышком внизу живота. Если мы так идеально совпадаем, то почему он сбегает? Что не так?

Выдыхаю, когда щелкает пряжка ремня, и зажмуриваюсь, боясь, что шумный выдох выдаст меня с потрохами.

— Подглядывать нехорошо, малышка, — тихая насмешка растекается теплом по венам, впрыскивая в кровь щедрую порцию адреналина. Чертов Карабас! Один голос сводит меня с ума, заставляет плотнее сжать бедра, потому что там все пульсирует желанием. Еще один рваный выдох. — Прости, не могу остаться, — а в голосе ноль эмоций. Врет, засранец.

— Можешь, — я все-таки открываю глаза и встречаюсь с темной синевой мужского взгляда. Рассветный полумрак скрадывает черты лица, как полумаска. — Но не хочешь. Поэтому давай, проваливай, Карабас.

Сглатываю, потому что не хочу, чтобы он уходил.

— Еще увидимся, детка, — подмигивает и уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я не успеваю сообразить: рефлексы работают вместо меня. Спрыгиваю с кровати и в два прыжка оказываюсь возле огромного окна. Второй этаж, вид на центральный вход. Отсчитываю минуты. Спустя семь на крыльце появляется он, мой Карабас. На ходу надевает куртку и запрокидывает голову, подставляя лицо редким снежинкам, срывающимся с неба. Первые лучи солнца вплетаются в растрепанные волосы, отливающие золотом, и Карабас делает то, что пригвождает меня к месту и ворует дыхание: левой рукой прочесывает непокорные волосы, улыбаясь краешком губ, и прячет взгляд за стеклами «авиаторов». Такое простое, но чертовски знакомое движение.

Сердце пропускает удар, а я пячусь в темноту комнаты, плюхаюсь на кровать, просчитывая каждый вариант. Выискивая в своей девичьей памяти хоть одного мужчину с такой привычкой и ничего. Перевожу взгляд на разобранную постель и обнаруживаю на прикроватной тумбочке черную полумаску.

— Еще увидимся, Карабас, — улыбаюсь, оглаживая пальцем витую подпись дизайнера полумаски. — Даже быстрее, чем ты думаешь.

Декабрь. Сейчас.

Встряхиваю волосами, отгоняя непрошеные воспоминания. Я давно перестала обращать внимания на странные намеки Конюха. Да, все мы женщины одинаковы анатомически. И плевать, что именно он имел в виду, говоря, что уже все видел. Решил поиздеваться, что я не так уж хороша для него? Пусть. Я к нему в любовницы не набиваюсь. А уж сколько у него женщин было, мне вовсе не интересно. Только почему это задевает все равно? Застревает в голове, заставляя вновь и вновь возвращаться к его пальцам на пуговках рубашки и к тонкому шраму на запястье.  Напоминает о том, другом,  что въелся под кожу, а потом просто сбежал. И так и не сдержал свое обещание о скорой встрече.

Стягиваю с себя одежду и с наслаждением подставляю продрогшее тело под тугие струи душа. Зажмуриваюсь, подставляя под теплую воду и лицо, избавляясь от макияжа. Я не на приеме, а конюх – не принц на белом коне, чтобы красоваться перед ним в боевой раскраске. Сегодня ночью я просто хочу быть собой, даже если конюху это не понравится.

На полочке в кабинке стоит всего несколько пузырьков, среди которых гель для душа, шампунь и туалетная вода. Шампунь пахнет мятой и еловыми шишками. Выдавливаю себе на ладонь совсем чуть-чуть, вспениваю и наношу на волосы. Странное ощущение растекается под кожей. Как будто нет ничего правильнее, чем пахнуть мужским шампунем именно здесь и именно сейчас. Усмехаюсь собственным мыслям, смывая с волос шампунь. Набираюсь наглости и вспениваю на мягкой мочалке еще несколько капель шампуня. Почему-то ощущать на себе еще один запах конюха не хочется, и я обхожусь мятой и шишками. Растираю докрасна тело, а потом смываю пену с разогретой кожи. Ее покалывает от тугих капель и расслабленности. Улыбаюсь, закручивая кран. На крючке нахожу полотенце, пахнущее чистотой. Похоже, Егор часто принимает здесь гостей. Усмехнувшись, вытираюсь, просушиваю волосы и оставляю их влажными. Не хочу пользоваться феном, да и вряд ли оный сыщется в холостяцкой берлоге. А вот переодеться не во что, разве что в необъемный белоснежный халат, что висит рядом с полотенцем. В него и закутываюсь. Промокшую одежду забрасываю в стиралку и включаю. Сама усаживаюсь на край ванны. Осматриваюсь. Вообще здесь довольно уютно: просторно, светлый кафель на стенах и полу, но теплый какой-то, потому что босые ноги даже не ощущают дискомфорта. Наверняка, подогрев под полом. Это здорово, особенно когда выползаешь из горячей ванны, разморенный и расслабленный. Большая ванна, в которой можно вытянуться во весь рост и современная душевая кабинка, куда я и перебралась, хотя Плахотский бросил меня в ванне. Интересно, почему? Неужели думал, буду отмокать? Я в принципе, редко «плаваю» в ванной, предпочитая душ. С моим ритмом жизни, когда я провожу на ногах по восемнадцать часов в сутки, колеся по всей стране, это нормально. Главное, быть чистой, а вот как – дело второстепенное. И он как никто осведомлен о моих привычках, потому что я точно знаю, что у него припрятано целое досье на меня – такова уж него работа, давно и безнадежно переросшая, если не в манию, то в безусловный рефлекс.

Заглядываю в кабинку. Ничего необычного: куча кнопок, панелей, несколько полочек, на одной из которых все те же пресловутые пузыречки. Шампунь я уже нюхала. У геля оказывается терпкий древесный аромат. Похоже, конюх просто помешан на лесе. Наверное, будь его воля, он бы в лесники заделался.

Третий пузырек из темного стекла, треугольный, и я всовываю свой любопытный нос и в него. И едва не роняю, когда в нос забивается дерзкий аромат снежной ночи, секса и тайны, что будоражит уже как год.