Лана Черная - Леди для Конюха

— Карабас… — выдыхаю и срываюсь с места.

— Карабас… — выдыхаю и срываюсь с места.

Путаясь в чертовски длинном халате, несусь по лестнице, а в голове только одна мысль: «Не может быть». Это не мог быть он. Только не он. Я не верю, но что—то внутри кричит об обратном.

И в голове вихрем картинки тогдашней ночи…

…Горячие ладони на талии, подбрасывающие вверх в каком—то странном испанском танце. И эти же руки на моем животе, груди. И я, стекающая по ним, как водопад, срывающийся с обрыва…

…— Ты чокнутая, Корф, — Матильда качает головой. — Ты хоть понимаешь, что это сейчас было?

Пожимаю плечами, отирая пот с лица. Понимаю ли я? Едва ли. А взгляд уже рыщет по залу в поисках того, кто свел с ума.

— Да ты вообще меня не слушаешь, — вздыхает Матильда.

Я поднимаю на нее взгляд, даже не скрывая рассеянной улыбки. Я не думаю о ее словах, даже не слышу. Мои мысли только о нем, в нем. И кожа до сих пор горит от его рук и губ. Тело помнит, как они скользят по взмокшей шее. Как пальцы сжимают грудь и бьют по торчащим соскам. Как обнаженная и возбужденная плоть скользит по его ноге и судороги выкручивают тело в сладком оргазме. И все это под ритм испанской музыки на глазах у сотни олигархов.

— Он же…

— Трахнул меня на глазах у всех, — договариваю за брезгливо скривившуюся Матильду. — О да, Матильда, и это было офигенно.

— Ты рехнулась, — сокрушается та. — Если твой отец узнает…

Злость бьет под дых, на мгновение воруя дыхание, чтобы затереться горячей бесшабашностью, когда я ловлю полный желания взгляд Карабаса. Этот взгляд так много обещает, что между ног снова мокро. И это…дикий коктейль безумства и вожделения. Такой вкусный. Просто невозможно оторваться. И я пью его, пуская по венам помесь адреналина и эндорфинов, что снова хочется кружиться в танце и смеяться от неожиданного счастья.

— А ты позвони ему, Матильда, — обнимаю ее, чмокаю в щеку. — Позвони и расскажи, что его единственная и горячо любимая дочурка сошла с ума от любви.

Матильда смотрит на меня, как на чокнутую. И она права сейчас, как никогда. Я действительно рехнувшаяся принцесса, распробовавшая вкус настоящего секса.

— Он порадуется…

…Синие глаза в обрамлении черной маски, которую я так хочу снять, но его пальцы не позволяют. А губы…твердые, наглые заставляют забыть обо всем. Они прожигают черные дыры, выжигают их огнем страсти. И там, в каждой из них беснуется дикое пламя похоти. И я впервые ни о чем не думаю. Впервые отвечаю так же страстно и неистово, как и он. Возвращаю ему каждый поцелуй, оставляю зеркальные метки на его смуглой коже. И подставляюсь под новые укусы, чтобы вновь сорваться, крича и выгибаясь. Теряясь в нем безвозвратно…

Мотаю головой, отгоняя мысли, сбивающие с пути, кружащие голову. Слетаю вниз, но на последней ступеньке оступаюсь и падаю, больно ударившись копчиком о дерево ступеньки.

— Плахотский, — скулю, как побитая собака, потирая ушибленный копчик. Из глаз брызжут слезы, — если это ты, я тебя убью.

Он появляется на пороге, перепуганный донельзя.

­— Карина… — и кидается ко мне, подхватывает на руки. — Где болит? Что?

И отчего-то его губы оказываются на моем лице, везде. Он целует торопливо и мягко, словно проверяет, все ли цело. А я…я совершенно точно не понимаю, что происходит. И прежде чем соображаю, что говорю:

— Егор, раздевайся.

Похоже, я все-таки сошла с ума.

Он замирает со мной на руках, смотрит ошалело.

Я изучаю его лицо, впервые так близко, пытаясь отыскать знакомые черты, а пальцы сжимают флакончик с туалетной водой, что стала моим персональным фетишом. Сколько парфюмерных магазинов я объездила, сколько брендов мужского парфюма вынюхала – не перечесть. Даже в Германию к папе в гости летала. О, там меня уже каждая собака скоро начнет узнавать на улицах, что уж говорить о менеджерах магазинов.

И я не нашла. Ни одного мало-мальски похожего запаха.

И это сводило с ума, потому что он был повсюду.

Я им бредила. Даже еда пахла ним.

Я перестала ходить в рестораны, даже в гостях ничего не ела, что не на шутку волновало брата. Но как ему объяснить, что его сестрица помешалась на одном наглом мужике, подарившем ей первый в жизни оргазм? И не один, если уж быть точной. Я и вспомнить не могу, сколько их было. Мне кажется, я кончала от одного его голоса. Но запах…запах…он въелся под кожу, стал моим собственным. А я рисковала стать любимой пациенткой психиатра.

И когда я уже отчаялась, я нашла его. И где? В ванной того, кто меня ненавидел. Кого я предпочитала не встречать в своей жизни. И это не могло быть правдой. Никак.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И это не могло быть правдой. Никак.

Но флакончик в руке говорит об обратном. И мне срочно нужно опровержение этого бреда. А для этого я просто должна увидеть конюха голым.

— Я бы с удовольствием, миледи, — улыбается конюх, словно разгадал мои мысли, — но сейчас не самое подходящее время. Понимаешь…

Он вдруг теряется, аккуратно ставит меня на ноги, зависнув на моей оголившейся груди. И от его взгляда жар растекается по венам, румянцем заливая лицо, шею и даже грудь. А его пальцы уже скользят по спине. Я чувствую их силу и тепло даже сквозь ткань халата.

Тихо выдыхаю, понимая, что попала конкретно, потому что если Плахотский не окажется Карабасом, тогда я конченая нимфоманка, которая растекается лужицей от любого мужского прикосновения.

И это полная хрень. Тогда точно прямой билет в желтый дом к смирительным рубашкам.

— Это ты? — спрашиваю хрипло. — Скажи, это правда ты? — и протягиваю ему флакончик.

Он хмурится и мне не нравится его взгляд. Потому что мне кажется: сейчас он соврет. 

— Нет, — и в этом слове нет ни звука лжи. И так погано, что хочется его стукнуть.  — Это парфюм моего брата. Химик, что с него взять.

А я смотрю на него во все глаза, и мир уплывает из—под ног, да и вообще реальность как—то странно смазывается, растирается цветными мушками. Брата? Какого еще к черту брата?

— Карина? — сильные руки прижимают к груди. — Тебе плохо? Что? Где ударилась?

— Иди в задницу, Плахотский, — вздыхаю, поздно соображая, как двусмысленно звучит эта фраза.

— Обязательно, миледи, — смеется тихо. — Все, что пожелаешь.

… — Я хочу тебя… - проносится в голове отголоском прошлого. - Пожалуйста, я хочу твои губы…там…Хочу твои губы...Поласкай меня своим ртом...

— Все, что пожелаешь, детка. Все, что пожелаешь…

— Но сперва мне нужна твоя помощь, — его слова доносятся, как сквозь вату. 

Что? Встряхиваю головой, сосредотачиваясь на словах конюха. Вот что забавно – я почему—то ему не верю. То, что он сказал о брате. Это уж точно бред сумасшедшего. А вот его интонации – не бред. Его слова. Не могут двое разных людей говорить одинаково. Так что…

— Карина, ты меня слышишь?

Киваю машинально, а сама блуждаю взглядом по его широкой груди, затянутой темной футболкой. Кладу ладошки туда, где бьется его сильное сердце. Упрямое, смелое, громкое.

— У тебя есть шрамы? — игнорируя его вопросы.

Потом, все потом. Мне срочно нужно выяснить, иначе я сойду с ума.

— Есть, — и даже не отпирается. Значит, все—таки он? — И я покажу тебе все. Но позже, потому что…

— Егор?! — звонкий голос, больше напоминающий визг кошки во время течки, бьет по ушам. И я морщусь, вскидывая вопросительный взгляд на Плахотского. — Это еще кто? Ты что…ты…

Я понимаю все сама. Все то, о чем он не договорил или я не услышала.

Льну к своему конюху, взглядом обещая ему все муки ада, как только избавимся от этой драной кошки – и когда только успела здесь появиться? – и широко улыбаюсь, даже не делая попытки поправить наполовину распахнутый халат. А кто сказал, что я скромная и стеснительная?

— Егор, — растягиваю гласные, катая на языке, и ощущаю, как напрягается под моей ладонью сильное тело. А я пользуюсь моментом и нагло опускаю ладонь ему на задницу, сжимаю, мысленно отмечая, какая она упругая. И тут же вздрагиваю, когда его бедро подается мне навстречу, касаясь обнаженной плоти. Мое белье осталось в ванной. И это прикосновение грубой ткани к нежным складочкам вызывает неконтролируемое желание потереться о его ногу. Что я и делаю, подбираясь губами к его уху. — Ты не говорил, что у нас будут гости. Извините, — бросаю самый невинный взгляд на белобрысую девицу, застывшую с открытым ртом, — но у нас сегодня не приемный день. Мы, видите ли, помолвку празднуем, да, — и снова демонстративно трусь о своего конюха.  — Детишек тут собрались настругать. Благоприятный день и все такое. И нам тут…

— Егор! Что здесь происходит?

А вот от следующего действующего лица, нарисовавшегося на горизонте нашего спектакля, хочется дать деру. И я бы с удовольствием, но я Карина Корф. А фамилия, как и кровное родство с титулованными аристократами, накладывает отпечаток и не всегда соответствующий принятым нормам приличия. В моем случае так точно. Да и рука Плахотского припечатывает к себе так плотно, что уже я своим бедром ощущаю внушительный бугор в области ширинки. Ох, похоже, там кому—то мало места. Хихикаю ему в плечо и тут же выдыхаю с улыбкой:

— О, а вот и будущая свекровь пожаловала…

Декабрь. Сейчас.

Егор оставляет опешившую Карину одну, сам спускается в гостиную. Елка переливается разноцветными огоньками, а на столе рядом фрукты и шампанское. В холодильнике дожидаются своего часа какие-то салаты, в духовке томится мясо. Егор до последнего не понимал, на кой ему столько еды, но Катерина бывает очень убедительной, особенно если к искусству убеждения подключается Самурай. Кстати, о нем.

Егор набирает номер друга.

— Как куколка добралась? – отвечает сразу же, словно ждал звонка. Хотя наверняка ждал.

— Немного замело, но в целом все в порядке, — улыбается Егор, вспоминая нахохлившуюся принцессу в изящных сапожках на шпильке. Убил бы, ей-богу. Надо же такое придумать – в метель в тоненьких сапожках. — Она упрямая, — зачем-то говорит Егор. Самурай соглашается с каким-то запредельным весельем.

— А ты чего веселишься?

— Это нервное. Катька с Машей укатили к Ямпольским. А я тут один прохлаждаюсь, запиваю горе водкой. Но тебе не предлагаю. У тебя смотрины, — фыркает, давясь смехом. — А что Ипполит? Понравился старику подарок?

— Только не говори, что этот старый плут тебе еще не похвастался?

Усмехается Егор, вспоминая реакцию Ипполита, когда Егор преподнес ему первый выпуск комикса о каком-то супергерое. Плахотский и не запомнил – он эту хрень вообще не понимал. Одно дело книги, но вот эта ересь в картинках – чушь собачья. Зато Ипполит едва ли не прыгал от счастья, как ребенок, получивший долгожданную игрушку. Он не удивился бы, наделай тот кучу снимков с таким шикарным подарком.

— Даже селфи сделал, — подтверждает его догадки Самурай.

— Кстати, спасибо тебе. Даже не представляю, чего тебе это стоило.

Раздобыть такую редкость непросто, и дело даже не в деньгах: редкий коллекционер рискнет расстаться с таким экспонатом.

— Вот и не выноси себе мозг. Вот женишься и мы с тобой в расчете. Жизнь за жизнь, да, друг?

Егор кивает. Он давно не мыслит своей жизни без Карины, тут прав Самурай. Его жизнь без нее – просто пестрый фантик, который без конфеты никому не интересен. Карина была для него конфеткой, запретной карамелькой, которую он, наконец, разыскал в ворохе приторных шоколадок.

— Кольцо уже подарил? – не унимается Самурай.

Егор качает головой, уже жалея, что посвятил в свои планы друга. Но без него Егор бы не справился. Нащупывает в кармане маленькое колечко. Он смотрит на него и между пальцев скользит нежность, она согревает, потому что наверху плещется в душе его любимая девочка.

— Нет еще, — все-таки отвечает. — Жду, пока она выберется из ванной. Заметь, терпеливо жду на первом этаже.

— Ох, Плаха, не будь ты только из больницы – честное самурайское, сломал бы тебе пару костей, — фыркает друг. — Все равно лишние. Ты сам-то как?

— Жить буду, — отмахивается Егор. Недавний пожар на конюшнях поместья брата Самурая, подкосил малость здоровье Егора: пришлось поваляться в больничке, заработать парочку новых шрамов и смириться с периодическими болями в спине. Врачи обещали, что через пару-тройку месяцев все должно рассосаться. А пока спасает ежедневная йога, черт бы ее побрал. — Лошадей перевезли, — возвращается к насущному. — Из персонала никто не пострадал, все вернулись на свои должности, только уже здесь.