Но где гарантия, что она не натворит чего-нибудь, за что потом будет расплачиваться уже Гамильтон? Нет, ее надо поселить под присмотром. Замечательно, он так и поступит! Пару дней, так и быть, подержит у себя на вилле, но указав место, потом придерется к какому-нибудь пустяку и отправит жить в небольшой домик со строгим управляющим и такими же слугами.

Гамильтон прекрасно понимал, что не сможет просто так придраться или выпроводить двух женщин. Но он тут же решил, что с созданными жесткими условиями наверняка окажутся не согласны сами женщины, а он тут же предложит переезд. Им должно понравиться, о строгом содержании станет известно позже.

А как же намеки Чарльза, что девушка станет его любовницей без особых возражений?

Лорд едва не рассмеялся: какая любовница, ему уже достаточно много лет, чтобы не болеть такими болезнями, как страсть… тем более к молоденьким красоткам. Смешно…

Приняв решение, расставив все точки, разложив все по полочкам, лорд, как истинный коллекционер, успокоился. Теперь список сокровищ составлен, место нового определено, можно заняться своими делами. Женщины приедут только завтра, сегодня о них нечего и думать.

Не мешало бы поручить подыскать домик. Но Гамильтон мысленно махнул рукой:

— Завтра, сегодня и без того слишком много времени потрачено на размышление о пусть и красивом, но совершенно не нужном ему экспонате.

И это последняя уступка Чарльзу, если племянник через полгода не явится за своей красавицей или никого не пришлет за ней, Гамильтон сам отвезет обузу в Лондон и оставит посреди комнаты у Гревилла.

Довольный своей твердостью и решительностью, лорд Гамильтон раскрыл каталог…


Мэри Кидд, которая теперь звалась миссис Кэдо-ган, наблюдала за дочерью. Погруженная в свои мысли Эмма не замечала не только материнского взгляда, но и тех красот, что проносились за окнами их экипажа. А ведь они проехали почти всю Европу. Но даже в Риме молодая женщина не очнулась от невеселых мыслей.

Она вовсе не была столь наивна, чтобы не понимать, что ее просто выставили вон, сплавили старику, чтобы отвязаться. Сердцем Эмма чувствовала, что Чарльз никогда не приедет за ней в Неаполь, ни через несколько месяцев, как обещал, ни через несколько лет. Ее передали от одного родственника другому, словно картину для украшения дома.

Чем Чарльз лучше баронета? Тот бросил ее, потому что испугался беременности, а Гревилл?

— Эмма, у тебя будет блестящая возможность поучиться пению у лучших мастеров Италии. Уж итальянцы умеют петь…

Да, безусловно, итальянцы умели петь, но она предпочла бы не подавать голос совсем, только бы не выкидывали прочь, ведь Эмма так любила Чарльза!

И никакие красоты Италии, никакой Колизей не способны отвлечь мысли молодой женщины от разлуки с возлюбленным.

Мать вздыхала: что за сердце у Эммы, если уж влюбилась, то до смерти. Совершенно не умеет рассчитывать, а если пользуется своей редкой красотой, то как — то не так, как нужно.

Перед отъездом Мэри сама отправилась поговорить с несостоявшимся зятем. В отличие от дочери миссис Кэдоган прекрасно сознавала, что Чарльз не намерен жениться на любовнице, и понимала, что тот просто сплавляет Эмму дядюшке.

— Мистер Гревилл, что будет в Неаполе через полгода, если вы не приедете за Эммой?

Тот лишь пожал плечами:

— Я не знаю, что будет через погода здесь, а уж в Неаполе и подавно. Но у лорда Гамильтона хотя бы есть деньги…

— Вы продаете ему Эмму?

— Продаю?.. Нет, скорее обеспечиваю ей прекрасное будущее. Поверьте, имея достаточно средств для жизни, я ни за что не стал бы отказываться от Эммы. Только не говорите ей об этом, думаю, она постепенно отвыкнет от меня и принять решение будет легче.


Италия хороша, сопровождающие милы и услужливы, всегда готовы помочь, угодить, расстараться для такой красавицы с небесным ликом. Голубые глаза Эммы и ореол золотистых волос вкупе с алым ртом и нежным овалом лица производили на людей неизгладимое впечатление всегда, и в Италии тоже. Один недостаток — срезанный слишком маленький подбородок — не замечал никто, общее впечатление оказывалось слишком велико.

Мать радовалась и пугалась красоты собственной дочери, пугалась не только потому, что понимала, какие беды та может навлечь на Эмму (уже навлекла, если вспомнить маленькую Эмму, живущую у стариков в деревне), но и потому, что сама чувствовала невообразимую власть этой красоты.

Что их ждет в Неаполе? Чарльз утверждал, что лорд Гамильтон обещал помочь действительно облагородить манеры Эммы, взять ей учителей и ввести в высшее общество Неаполитанского королевства. При этом Гревилл подчеркивал, что ради таких возможностей надо быть послушной и дяде не перечить… Мэри понимала, о чем он, но дочери пока не говорила. Эмма и так тяжело переживает разлуку с возлюбленным, а тут еще узнать, что предстоит спать со стариком… Ужасно, и за что такое ее девочке?


В Неаполь въехали в середине дня. Было жарко, пыльно, очень хотелось вымыться и отдохнуть.

— Эмма, очнись, если ты будешь и перед лордом Гамильтоном стоять с таким похоронным видом, то он просто обидится и отправит нас прочь.

Девушка глубоко вздохнула:

— Хорошо бы, тогда мы вернулись бы к Чарльзу…

— Чарльза нет в Лондоне, ты забыла?

Но пререкаться времени не было, они подъехали к вилле.

Широкие каменные ступени, второй этаж, много зелени, причем, несмотря жару, не пыльной и не выцветшей, понятно, что за ней ухаживают…

Наверху из двери вышел высокий сухощавый человек. Женщины не сразу узнали лорда Гамильтона, а узнав, обрадовались. Все же так долго ехать по незнакомым местам с незнакомыми людьми, не зная языка и не имея денег…


Обычно лорд встречал гостей, спустившись с лестницы вниз, но это важных гостей, а сейчас он не мог сам для себя решить, делать ли хоть шаг вниз по ступеням. Пока Гамильтон размышлял, Эмма опомнилась и поспешила наверх, резво перебирая ножками ступени. Их немного, но все же…

Присела перед хозяином виллы:

— Позвольте приветствовать вас, сэр, и выразить благодарность за приглашение…

Она так старалась не сбиться! Чарльз заставил вызубрить приветствие и тысячу раз повторить, ведь из — за первой фразы может возникнуть симпатия или антипатия. Эмма не знала, что такое антипатия. Гревилл объяснил, что это когда человеку противно.

Девушка постаралась сделать, чтобы не было противно, все же им с матерью полгода жить в доме у этого человека и из его милости. Мать права, даже если они вернутся, то куда, если Чарльза нет и дом закрыт? К тому же на что возвращаться?

Лорд улыбнулся, и его улыбка не была фальшивой или натянутой:

— Что вы, дитя мое, ваш приезд доставил мне радость.

От девушки пахло фиалками. Откуда фиалки среди лета? Неужели она пользуется духами?

Девушка красива, он даже забыл, насколько она красива, причем не искусственной, не испорченной красотой, а своей настоящей и какого-то высшего качества.

Как галантный кавалер, он поцеловал руки обеим дамам, пригласил войти, сам себя уговаривая, что это просто дань вежливости, не больше. И прекрасно уже знал, что не отправит ни завтра, ни потом Джеймса искать домик на окраине. Эти женщины будут жить в его доме. И ограничивать он их тоже не будет.

Они осматривали дом, вернее, коридор и доступные комнаты, крутя головой и откровенно восхищаясь, а лорд убеждал сам себя:

«Нет, ограничить передвижение нужно обязательно. И все остальное тоже. Я все правильно решил, никакого пения, музицирования или прочей чепухи. Нет, нет, собственный покой дороже покоя племянника!».

Позволив осознать, что они не в деревенской халупе и не в скромном домике Гревилла, лорд Нельсон предложил пройти в отведенные комнаты. Черт возьми, он вовсе не собирался предоставлять им эти комнаты надолго! А вдруг понравится, и назавтра женщин оттуда не выкуришь даже серным дымом вулкана?

Конечно, понравится, из комнат на втором этаже открывается такой вид, какой есть не у всякого дворца, даже у короля и то хуже, потому что с виллы лорда Гамильтона виден королевский дворец, а из того — лачуги…

Так и есть, восхищение, причем откровенное:

— Ах, какая красота!

И почему женщины, выражая сильные эмоции, обязательно ахают? Неужели нельзя просто сказать. «Как красиво!».

Мысленно произнес, еще раз, попробовал с равными интонациями — получалось не то, без этого «ах!» восторг словно тускнел.

Пока лорд Гамильтон размышлял над ахами, Эмма осмотрела комнату и остановилась перед ним, взволнованно покусывая губу. Потом решилась:

— Милорд, едва ли мы достойны такого приема и таких апартаментов. Может, у вас найдется что-то скромней? Вообще-то Чарльз говорил, что мы будем жить в маленьком домике где-то на окраине…

Ах, Чарльз говорил… Ишь ты какой он быстрый, ваш Чарльз!

И лорд, который совсем недавно намеревался отправить управляющего искать тот самый маленький домик на окраине для двух не слишком желанных гостий, почти взревел:

— Ни за что! Если вам не нравятся комнаты, можно посмотреть еще, но эти — самые светлые, и отсюда самый красивый вид на Неаполь и залив.

Эмма испугалась:

— Нет, нет! Нам все нравится, очень нравится, просто… не создадим ли мы вам неудобства своим появлением, хождением, своими голосами?

И снова лорд говорил нечто прямо противоположное собственному решению:

— Никакого неудобства. Я встаю рано, ложусь поздно, правда, по утрам работаю в кабинете, но мне не мешают ни хождения, тем более таких легких ножек, ни голоса. Кстати, у вас очень приятный голос. Вы не поете?

Господи, что я говорю?! А если она поет и пожелает заниматься этим каждый день?!

— Пою! Чарльз обещал, что вы поможете мне найти учителей, чтобы заниматься каждый день…

К черту Чарльза!

— Ода, Эмма, и учителей найдем, и заниматься будете. Но сейчас, если вас устроили комнаты, располагайтесь. Ужин в восемь. Вы любите шампанское?

Теперь она знала, что это такое, и знала, что любит.

— О да!

И вдруг лукаво добавила:

— А у меня сегодня день рожденья!

— Замечательно! Значит, мы будем его праздновать вечером.


Ну и зачем тебе это, старый ты дурак? Распустил перед девчонкой хвост, точно павлин! Ах, Эмма… Ох, Эмма… как теперь их выставить в маленький домик или запретить распевать по утрам, если сам предложил?

Лорд Гамильтон чувствовал себя крайне нелепо и неуютно. Вопреки собственным вчерашним решениям, а Гамильтон привык выполнять намеченное, он не просто не отправил Эмму с матерью подальше от себя, но и расплылся перед ними лужей растаявшего снега. Вот те на! Стойкий сухой англичанин, называется. Ему пятьдесят восьмой, она совсем девчонка, хотя имеет дочь, причем девчонка деревенская, этот говор так и режет уши.

Но хороша!.. За то время, что он ее не видел, стала еще краше. Да в Лондоне он и не приглядывался, считая это нелепым.

Гамильтон отправился к портрету… Красиво, конечно, но до оригинала далеко. У Эммы часть прелести в ее живости, в движении красивых губ, во взмахе густых ресниц, в румянце, вдруг вспыхивающем на щеках, в синем пламени глаз, этот огонь не передать на холсте. А гибкость… Кажется, она не носит корсетов, ни к нему.

Ах, что за прелесть эта девочка, повезло же Чарльзу.

Снова Чарльз?! Как мог этот мальчишка открыто продавать такую красоту ему, почти старику?! Лорд Гамильтон разозлился, приезд девушки уже не казался ему манной небесной. Она хороша, умопомрачительно хороша, не откликнуться на такую красоту невозможно, если ты вообще живой, а он живой. Но просто покупать эту девушку преступление, а мучиться рядом с ней, не имея возможности обладать, слишком тяжело.

Лорд Гамильтон еще раз мысленно обругал племянника, устроившего ему такие мучения. Жил себе жил спокойно и размеренно, а теперь вот мучайся.


Но мучился не только лорд, размышляла и Эмма. Она действительно была уверена, что по договоренности с Гревиллом лорд Гамильтон снимет для них с матерью крошечный домик поближе к морю и наймет учителя пения. Гревилл так приучил их экономить, что жизнь в роскошном дворце казалась недопустимым расточительством, а то, что в огромных комнатах стояло большое количество роскошной мебели, ужасало.

Это не Ап-Парк, тот дом по сравнению с виллой лорда Гамильтона сарай.

Мать поинтересовалась у потрясенной дочери:

— А что Чарльз говорил об отношениях с лордом Гамильтоном?

— Каких отношениях?

— Ну, ваших с ним.

— Ничего. Ом говорил, что лорд Гамильтон добрый дядюшка. Он и правда добрый, мне даже неудобно пользоваться такими условиями.