Мать решила пока не продолжать разговор.


Вечером они праздновали день рожденья Эммы. Лорд подарил ей дорогую брошь и книгу о воспитании женского характера.

Вообще, лорд все больше удивлялся Чарльзу девушка оказалась достаточно воспитанной, она умела держать себя за столом, не говорила откровенных глупостей (хотя не без того) и производила приятное впечатление даже без собственной красоты.

К сожалению, у нее почти в каждой фразе присутствовал Чарльз! Эмма тут же сообщила, что уже написала ему письмо, и просила отправить. Она на все смотрела его глазами и пыталась оценивать с его точки зрения. «Чарльз сказал… Чарльз обещал… Чарльзу нравится…».

Лорду Гамильтону надоело, и он положил руку на ее пальцы:

— Эмма, давайте договоримся: Чарльз остался в Лондоне. Вы можете ему писать, можете о нем помнить, только не произносите имя моего племянника после каждого слова. Я очень люблю Чарльза, но боюсь его возненавидеть уже завтра.

Девушка прикрыла рот ладошкой:

— Ой! Простите.

— Договорились. Так что там Чарльз вам обещал?

На мгновение установилась тишина, потом Эмма, не выдержав, прыснула, рассмеялся и сам лорд Гамильтон. Стало вдруг так легко…

— Хотите завтра совершить прогулку по морю?

— Очень! Здесь море совсем не такое, как в Уэльсе, оно… оно какое-то зеленоватое! Красивое-красивое…

Не успел Гамильтон улыбнуться, как из Эммы посыпались восторженные расспросы:

— А на чем мы поплывем, на лодочке?

— У меня есть парусник.

Круглые изумленные глаза:

— Парусник?!

— Да, и весьма приличный.

— Ух ты! Ой, простите.

Ясно, наше деревенское детство будет лезть во все щели еще долго. Как ее от этого отучить?

Что ты, старый дурак, к чему тебе отучать от деревенских замашек чужую любовницу?!

— А какие здесь звезды крупные! Совсем не такие, как у нас в Хавардене.

— Где?

— В деревне. Они что, здесь другие?

— Эмма, и про деревню так часто не стоит.

— Само собой. Ой, простите.

Он расхохотался. Мгновение девушка растерянно смотрела, как смеется всегда сдержанный лорд Гамильтон, а потом тоже рассмеялась:

— И ойкать тоже не стоит?

— Ты совершенно права!


Поздно вечером каждый из них, крутясь без сна, решал для себя вопрос.

Лорд Гамильтон пытался ответить на риторическое вопрошание:

— Ну и зачем тебе все это нужно, старый дурак?!

Ом уже прекрасно понимал, что сделает для красивой девочки все, что только возможно. И зная, что если Чарльз действительно приедет за Эммой через полгода, то станет самым ненавистным человеком в мире. Впервые за много лет дядя обожал племянника за его умение не выполнять обещания, особенно данные красивым девушкам.

Эмма тоже не спала и размышляла о своем положении, о том, что будет дальше. Привыкшая, что за все нужно платить, она пыталась понять, чем придется расплачиваться за этот дворец. Эмма не была ни глупа, ни наивна, она сознавала, что для нее есть один способ оплаты, и совершенно не желала расплачиваться именно так.

— Если только лорд потребует с ним спать, я лучше пешком уйду обратно в Англию! Нет, нет, Чарльз не допустит такого!

В глубине души она понимала, что уже допустил, иначе не отправлял бы от себя так далеко. Но одно дело понимать разумом, и совсем другое перестать надеяться. Эмма все еще надеялась, что Гревилл на ней женится. Надежда умирает последней.


На следующий день, когда их парусник легко скользил по глади Неаполитанского залива, не в состоянии сдержать восторг, Эмма вдруг запела. Содрогалась от ужаса, потому что повторяла ошибку, сделанную тогда на концерте, снова пела прилюдно, но справиться с собойне могла. Она пела какую-то красивую песню, услышанную в предыдущий вечер издалека, слов не знала, помнила только два: «Санта Лючия», их и повторяла на разный лад. Но ведь и вчерашний певец тоже выводил только эти два слова.

Звонкий, нежный голос летел над заливом. Эмме показалось, или все вокруг затихло, как тогда в парке? Даже волны стали плескаться чуть тише…

Красивое море, солнце, огромная гора и нежный голос, напевающий «Санта Лючию…»

Пела она чисто, ни разу не сфальшивив, так поют птицы на рассвете. Лорд даже прослезился. Эмме аплодировали два матроса парусника, и с соседнего парусника тоже доносились восторженные возгласы «Белиссимо!». Она с испугом оглянулась на Гамильтона, ожидая увидеть рассерженное лицо своего хозяина, но увидела… восторг. Девушка смутилась, за время жизни у Гревилла она отвыкла своевольничать, зато научилась бояться.

Вечером она написала длинное письмо Чарльзу с описанием красот Неаполитанского залива, катания на паруснике, своего восторга… Только про пение ничего не написала.

Неизвестно, разобрал ли ее косноязычное послание Гревилл, но ответа не было.

Прошло несколько дней, Эмма и мать уже достаточно освоились в доме, они держались скромно, по собственному почину стараясь не мешать хозяину. Все казалось великолепным, но девушка была одержима одной мыслью: когда же приедет любимый Чарльз и заберет ее в Лондон.

Поинтересовавшись, чем она занята рано поутру, а также о чем задумалась, и услышав все тот же ответ: «Чарльз», лорд даже обиделся:

— Эмма, вам плохо здесь? Не нравится?

— Нет, мне все нравится. Просто я люблю Чарльза и хочу к нему.


Лорд мысленно выругался.

Он пытался возить девушку и ее мать по окрестностям, показывал вулкан подальше и поближе, развлекал, занимал, а у нее один вопрос каждый день:

— Писем от Чарльза не было?


Наконец лорд Гамильтон не выдержал. Они сидели на террасе, любуясь на крупные яркие звезды, каких действительно не увидишь в пасмурном небе Уэльса.

— Послушайте меня внимательно и не отвергайте сразу. Я не молод, не красив, не сказочно богат. Но у меня есть достаточно всего, чтобы огранить вашу красоту. Эмма, вы не глупы и прекрасно знаете, что огранка огранке рознь. Она бывает временной, такую предложил вам мой племянник. — Сэр Уильям сделал останавливающий жест, заметив, что Эмма собирается что-то сказать. — Подождите, сначала я.

Он встал, прихрамывая прошелся по комнате, остановился почти рядом с ее креслом. Пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо, но почти сразу она опустила голову: сидеть в такой позе было просто неудобно. Гамильтон не возражал, он говорил не только ей, но и себе тоже:

— Эмма, да, я немолод и для вас малопривлекателен внешне. Но молодой человек возьмет от вас все, что ему понадобится, и ничего не даст взамен, кроме ночных ласк. Знаю, что это немало, что молодому телу нужно молодое тело, знаю, что на свете есть любовь и что может так статься, что вы полюбите по-настоящему. Так вот, если вы полюбите по-настоящему, я не буду препятствовать. А сейчас, пока вы ни в кого не влюблены, — не воображайте, что сгораете от страсти к моему племяннику, будь это так, вы не остались бы у меня ни на день, — позвольте мне огранить вас. У вас есть природная красота и немало талантов, я уже успел в этом убедиться. Но вы совершенно необразованны, хоть Гревилл и старался чему-то научить. Нет, для этого нужны серьезные учителя и серьезная учеба. Уметь пользоваться столовыми приборами и не ковырять в зубах после еды еще не все, и даже по-королевски подавать руку для поцелуя или разливать чай мало. Вы красивы, слов нет, но нужны еще знания, даже столь хорошенькая головка, как ваша, Эмма, не должна быть пустой.

А девушка вдруг… расплакалась.

— В чем дело, я вас обидел?

— Я… не виновата, что мне нельзя было учиться… я не виновата, что мало знаю…

— Я научу! Вернее, не я, а нанятые учителя!

— А… чем я должна платить?

— Пока просто тем, что будете хорошо учиться и услаждать мой слух и взор. И не только мой. Если поймете, что я вам не противен, попробуем жить вместе, а если поймете, что вообще терпим, то… станете леди Гамильтон.

Эмма вытаращила глаза на посла:

— Вы хотите на мне жениться?

— Завтра — нет. И даже послезавтра тоже. Во-первых, вы сами должны понять, устроит ли вас старый муж, не будет ли это золотой клеткой. Не подумайте, что я столь великодушен, просто мне не хочется, чтобы моя молодая супруга меня ненавидела. Во-вторых, я буду честен: общество должно привыкнуть к мысли, что вы его часть не в качестве дамы полусвета, а в качестве супруги посла Великобритании, что, согласитесь, не одно и то же.

Девушка откровенно хлюпнула носом, что вызвало у Гамильтона легкую улыбку, он склонился над рукой своей «гостьи»:

— Так вы согласны принять от меня огранку?

— Только огранку…

— О!.. Вы строптивей, чем я думал. Но я согласен. Только запомните одно, Эмма, учить вас будут серьезно, денег в руки я вам не дам или почти не дам, вы не способны их ни экономить, ни разумно тратить, не хочу, чтобы мы через месяц остались нищими. Все остальное будете иметь сполна.

— А мама?

— Миссис Кэдоган будет жить с вами, если сама того пожелает. В качестве кого — определите вы. Давайте обсудим, чему вас учить. А еще, может, мы могли бы перейти на «ты»?

— Вы переходите, а я пока по-старому, можно?

— Ты прекрасно сказала, дитя: «по-старому». Ты права, я почти стар телом, но, поверь, молод душой. Итак, я намерен пригласить учителей пения, рисования, будем учиться играть на фортепиано и говорить по-итальянски. А еще читать, пожалуйста. В моей библиотеке много достойных книг, бери любую. Чарльз писал, что ты любишь читать. — Гамильтон почувствовал, что зря упомянул племянника, потому что в глазах прекрасной женщины тут же появилась грусть. Он постарался поскорей продолжить: — Позже мы поедем путешествовать по Италии, здесь столько всего, что должен увидеть образованный человек.

Они так и не перешли на «ты», Эмма не смогла, все же разница в возрасте и происхождении с Гамильтоном была большой, а сам лорд говорил ей «ты» лишь изредка, не желая эту разницу подчеркивать. В семьях аристократов не принято тыкать даже слугам…


Вечером Эмма рыдала на груди у матери:

— Мама, я так люблю Чарльза! Но он бросил меня, а лорд Гамильтон обещает сделать образованной…

Мать гладила прекрасные волосы своей дочери, уговаривая:

— Не всегда любовь к молодому и красивому приносит радость, часто только страдания. Может, и лучше, что тебя полюбил вот такой — образованный и богатый. А что он годится в отцы… так это ничего, больше будет баловать.

— Но я не могу стать любовницей лорда, что на это скажет Чарльз, вдруг он отвергнет меня из-за этого?! И неблагодарной быть тоже не могу. Что мне делать?!


— О, синьор! Это немыслимо! Это великолепно! Белиссимо! — Тонкий голос кастрата Априле, который занимался с Эммой музыкой, буквально дрожал от восторга! — Столь чудного голоса, столь совершенного природного дара я не встречал! Синьоре Эмме будет рукоплескать вся Европа. Вы правильно сделали, что определили для нее карьеру певицы!

Бровь сэра Уильяма чуть приподнялась:

— Это она вам сказала, что намерена стать оперной певицей?

— Нет, но такой голос не должен пропасть!

— Он и не пропадет. Пусть поет на приемах, какая разница, где ее слушать — в театре или у меня в гостиной?

— О… но она просит более частых и серьезных занятий.

— А голос не сорвет?

— Нет, нет! Если не будет петь всегда и везде, излишне напрягая его, то все будет в порядке.

— Тогда занимайтесь.

Гамильтону очень нравились вокальные упражнения Эммы, даже когда она просто распевалась, выводя ноты гаммы, голосок звучал так, словно исполнялась прелестнейшая ария. Чистый, звонкий, богатый оттенками и при этом очень чувственный, этот голос заставлял забыть обо всем, слушатели не помнили слова исполняемой арии, не помнили вообще, что именно пела Эмма. Они помнили только сам голос.


Лорд Гамильтон с удовольствием улыбнулся: утренняя почта оказалась не слишком объемистой, разобрана быстро и можно послушать, как занимается Эмма. Что за прелесть эта девушка, все давалось ей легко! Прошла всего пара месяцев после их договора, а Эмма уже сносно болтала по-итальянски и попросила учителя французского. Прекрасной миссис Харт, как Эмму звали в Неаполе, не могли нахвалиться все учителя — рисовала она так, словно всю жизнь этим и занималась, довольно уверенно бренчала на рояле, теперь вот занялась еще танцами, и тоже одни похвалы: идеальная пластика и чувство ритма.

Настоящий бриллиант! Великолепная находка!

Восхищенный Неаполь даже простил лорду Гамильтону откровенную покупку любовницы у племянника. Иногда Уильям смеялся про себя: что сказали бы в Неаполе, узнай, что они пока не любовники? Пока? Да, он был уверен, что пока. Эмма перестала относиться к нему, как к папочке, перед которым надо приседать в реверансе, и все чаще болтает по пустякам.