Встала, неверными шагами подошла к тумбочке, где стоял телефон. Набрала номер Маркелова, и он ответил сразу, гаркнув радостно в ухо:

– Да! Слушаю! Маркелов!

– Иван Григорьевич, это я, Катя Романова.

– А, Катерина, привет… Чего голос такой убитый? Случилось что-нибудь?

– Нет… Вернее, я у вас хотела спросить, что случилось… Почему Павел так срочно в Москву уехал? Это вы его отправили, да?

– Нет… Ну, то есть… Он сам сказал, что ему надо. Попросил отпуск на неделю… А ты что, не в курсе?

– В курсе чего?

– Ну, что он отпуск оформил? Или… Погоди, погоди! Как это сказать-то, господи? Он тебя это… В известность не поставил, что ли?

– Нет. Не поставил.

– Да? Ну, я не знаю тогда, что тебе сказать… Извини, Кать. А может, у него и впрямь что-то срочное? Может, взяло да образовалось какое-то неотложное дельце, бывает же? Вообще-то он очень торопился… Вот и забыл тебя предупредить. Или не успел.

– Да. Наверное, и впрямь дельце образовалось. Наверное, забыл и не успел. Спасибо, Иван Григорьевич.

– Да ты не переживай, Катерина! Вернется, все объяснит…

– Да, конечно. До свидания, Иван Григорьевич.

– До свидания, Кать…

Положив трубку, она села у окна, не снимая плаща. Мысли в голове текли вялые, серенькие. Такие же, как сентябрьские сумерки за окном. Опять ни обиды, ни злости, одна пришибленная растерянность внутри шевелится, как жухлая трава под ветром. Нет, Паша не посмеет, не посмеет… Он же Никитку без ума любит. У него здесь дом, работа, семья. Да, семья, какая уж есть… И второй ребенок будет…

Скрипнула калитка – вошла Надя, ведя за руки Никитку с Танюшкой. Наклонилась, что-то сказала детям, те дружно закивали головами в шапочках. У Никитки шапочка голубая, у Танюшки – розовая с белым помпоном. Вот Танюшка взяла Никитку за руку, вместе пошли к крыльцу, поднялись, толкнули ручонками дверь…

– Тетя Катя! А тетя Катя! – звонко заговорила от порога Танюшка. – А можно, Никитка со мной поиграет?

– Да, Танюш, можно.

– Мам, а папа дома? – спросил Никитка, глядя на нее исподлобья.

– Нет, папы дома нет.

– А где папа? На работе? Он скоро придет?

– Папа уехал.

– А когда приедет?

– Не знаю. Наверное, когда ты букву «р» научишься выговаривать.

– Тетя Катя, он уже скоро научится! Я же умею, и он научится! Я ему помогу, хотите? – заступилась за Никитку Танюшка.

– Да, помоги…

– Ладно. А моя мама сказала, чтобы мы ужинать шли! Она кашу разогревает! Гречневую! С тушенкой! Вкусно! Можно Никитке тоже кашу?

– Можно, конечно.

– Тогда мы пойдем?

– Идите…

Развернулись, дружно спустились с крыльца, по-прежнему держась за руки. Танюшка болтала без умолку, Никитка слушал сосредоточенно. Какая, однако, эта Танюшка болтунья растет… А говорить и правда лучше Никитки научилась. И манеры такие бойкие, не в мать и не в отца. Нет, Надино что-то есть – такое же лицо, грубовато сработанное. Совсем невзрачная получилась. Мышка серенькая. Хотя – чего она сейчас про Танюшку… Не к месту, не ко времени…

А что тогда к месту и ко времени? Записка эта? Что, что надо делать? Начать бегать по дому, рыдать, волосы на себе рвать? Или, может, на станцию кинуться, побежать вслед ушедшему поезду? Нет уж, пусть все остается как есть. Пусть будет сумеречное окно, серый сентябрьский вечер. И отвратительный грязный закат на горизонте. И облетающие хилые топольки у калитки. Надо бы встать, плащ снять. Воды попить, в горле пересохло. Нет, неохота… Сил нет…

Она уже не понимала, сколько времени так сидит, созерцая унылую картинку. Недолго, наверное. Хотя показалось – очень долго. В какой-то момент почувствовала – нельзя больше. Испугалась, что перетечет в эту серость, растворится в ней навсегда.

И, чтоб как-то обозначить себя в пространстве, подняла к глазам ладони, глянула в окно сквозь пальцы. Долго глядела, пока не сменилась картинка. Зацепились глаза за странную суету… Что там происходит такое?

Вот Надя вышла во двор, ловкими движениями расстелила на траве клеенку, потом бросила на клеенку ковер. Небольшой коврик, что висит над Танюшкиной кроватью. Так, понятно… Скорее всего, очередное мытье начинается. Да, точно… Уже и шланг с водой тянет. Ага, выдала детям по щеточке… Господи, что она творит, эта Надя? Они же мокрые будут по уши! Никитка обязательно насморк получит… Или того хуже, ангину… Надо остановить это безобразие. Надо позвать Никитку домой… Надо встать, выйти во двор и позвать сына домой…

Не смогла встать, преодолеть ступор. Еще и затошнило вдобавок. Сидела, смотрела, как Никитка с удовольствием наяривает мыльной щеткой по ковру. И Танюшка тоже… Еще и успевает поглядывать на Никитку с восхищением. А Надя поливает ковер из шланга…

Сумасшествие явное, беспредельное. Почему Никитка участвует в этом сумасшествии? Ох, тошнит… Нет, как жить во всем этом, а? Что делать-то?!

* * *

Паша приехал в субботу утром, тихо открыл дверь своим ключом. Катя оттого и проснулась – от шороха ключа в замочной скважине. Сердце заколотилось то ли тревогой, то ли волнением – не ждала его так рано. Если считать, что отпуск оформлял на неделю, не раньше понедельника должен был появиться. Потому и врасплох застал.

И опять Никитка выскочил первым, рванул в прихожую, дробно стуча по половицам голыми пятками. Катя накинула халат, пригладила торопливо перед зеркалом волосы, вышла из спальни…

Паша улыбался, нежно прижимая к себе Никитку. Глянул на нее через эту улыбку и тут же отвел глаза. Потом вообще отвернулся, зашептал сыну что-то на ухо. Катя нервно прислушалась – что он там ему шепчет? Объясняет свое неожиданное отсутствие? Извиняется? Лучше бы ей объяснил да извинился… Хоть как-то объяснил. Или придумал бы удобоваримое что-нибудь. Ради приличия хотя бы. Она же, вон, вполне прилично себя ведет, не скандалит. А могла бы…

Хотя и понятно, что не скандалит от испуга. От состояния крайней подавленности, в которое Паша ее загнал. Вон, голос какой заискивающий получился, даже сама не ожидала. Заискивающий и по-детски писклявый:

– Паш, ты завтракать будешь? Я сейчас чайник поставлю, умоюсь да причешусь только. Никитка, пойдем умываться, что ты к папе прилип? Он же устал, наверное… Иди сюда, Никитка!

– Я с папой пойду умываться! Да, пап? Я по тебе так скучал! Прямо очень-очень!

– Да, сынок. Я тоже скучал… Очень…

Паша нехотя спустил Никитку с рук, слегка подтолкнул в спину – иди, мол, я сейчас… И глянул Кате в глаза. Робко и в то же время отчужденно-решительно. Сердце у нее сжалось от страха, а слова, заискивающие и писклявые, рвались наружу и дальше, будто она ими не управляла.

– Паш, а что тебе на завтрак приготовить? Омлет или яичницу? Чай или кофе? В холодильнике, кстати, борщ есть! Очень вкусный получился! Может, борща поешь, а? Я разогрею…

– Не надо, Кать. Я в поезде успел позавтракать. Сейчас переоденусь и в больницу пойду.

О-о-о… А голос-то у Паши все-таки виноватый! И такой же почти заискивающий! Неловко тебе, да, после всего домой заявляться? Сбежать сбежал, а возвращаться неловко?

– Паш, а зачем в больницу? Тебя там никто не ждет, ты же вроде как в отпуске… Я тоже думала, что ты раньше понедельника не приедешь… Или вообще… Ну, то есть…

Смешалась, прикусила губу. Совсем не то хотела сказать. И Паша молчит, смотрит на нее исподлобья. Вроде как подгоняет – ну же, договаривай! Ты думала, что я вообще домой не приеду, да?

Нет, не дождешься, дорогой. Не подарю я тебе такого подарка, сама на выяснение отношений нарываться не буду. Фигушки.

– Как съездил, Паш? Все хорошо? Устал, наверное? А Никитка и впрямь тебя ждал, ждал… Каждый день спрашивал – когда папа приедет, когда папа приедет! Надоел даже! Так ты не ответил – тебе чай или кофе, Паш? Или борща?

Крутилась по кухне, а сама думала почти злобно – смотри, смотри в мое улыбающееся лицо, ага! Слушай мою заискивающую болтовню. Чувствуй себя еще более виноватым. Вон как тебя от виноватости корежит, аж побледнел весь!

– Кать… Послушай меня, пожалуйста… Ты же умная, Кать, ты все понимаешь. Ну зачем ты…

Шагнул к ней решительно и уперся взглядом в Никитку, замершего в дверях гостиной.

– Пап… Пойдем, я тебе покажу что-то! У меня же пожарная машина есть, мне вчера мама в магазине купила! Пойдем…

– Иди… – тихо приказала Катя, не оборачиваясь от плиты. – Он так хотел тебе эту машину показать…

– Пожарная машина? – послушно шагнул Паша к Никитке. – Ух ты, здорово… Ну, пойдем, похвастаешь…

Ушли. Вскоре из детской послышались их глухие голоса – Никиткин, восторженно высокий, и Пашин, одобрительно бубукающий. Катя усмехнулась, вздохнула, сняла с плиты чайник. Пока они с игрушкой возятся, можно пойти умыться.

Из ванной услышала, как хлопнула входная дверь. Выскочила с зубной щеткой в руках, заглянула в детскую… Никитка самозабвенно возил по полу красную пожарную машину. Паши не было.

– А где папа, Никит?

– На работу ушел… Там же дяди и тети болеют, им плохо без папы… Он их полечит и обратно домой придет. И тогда будет со мной играть…

– Да? Понятно. Ну, ладно, что ж…

А хорошо, что ушел. По крайней мере, можно с духом собраться. Подумать. Сообразить, в каком виде свою главную новость преподнести. Свой главный подарок для тебя, Пашенька. Пиковый козырный туз.

Да, хочется более-менее достойно его преподнести, чтобы не просто так, с бухты-барахты и не обухом по голове, а чтобы красиво… Чтобы закрыть разом все вопросы, свести на нет ужасное положение, в которое они оба вляпались. Обнулить эту дурацкую Пашину измену, будто и не было ее никогда… И страх тоже обнулить, и подавленность… Но как, как это сделать, чтобы красиво и просто было, без напряжения? И получится ли – красиво и просто?

Неужели опять романтический вечер? Стол накрывать, хлопотать нижним бельем, дышать духами и туманами? Фу, как это неправильно все, глупо и пошло… И сколько можно кружить по гостиной, как раненая тигрица в клетке, и бороться с нервной тошнотой, подступающей к горлу… Что, что там, на кухне… А, про кашу забыла, каша сгорела… Надо новую варить Никитке на завтрак. Ох, нервы уже ни к черту… Довела сама себя до истерики. А кстати, молока нет! Надо к Наде сходить, у нее всегда можно молоком разжиться. Да, хоть по двору пройтись… И взять себя в руки, в конце концов! Ничего же страшного не случилось! И голову ломать нечего! Ну, пусть будет романтический вечер, подумаешь! Такая новость, которую она собирается преподнести мужу, и более дорогого стоит…

Не хочется к Наде идти. Никитка может и чаем с бутербродом на завтрак перебиться, не барчук. Вообще уже ничего не хочется.

Села на стул, глядя в окно. Какая суматоха внутри, не думать бы ни о чем… Не суетиться… Сидеть и смотреть в окно. И ждать, когда все само собой разрешится. Но ведь не бывает так, чтобы все само собой…

Вдруг захотелось выпить. Никогда не возникало такого странного желания, а тут… Хотя бы глоток вина! Туда его, в свою суматоху, чтобы разогнать ее по углам к чертовой матери!

Подскочила, распахнула створки верхнего шкафчика, где обычно хранилось спиртное. Так, что тут… Одни конфеты и коньяк. Почему благодарные пациенты дарят одни конфеты и коньяк? Почему на хорошее вино воображения не хватает? Ладно, пусть будет коньяк… Самый лучший, армянский, пять звездочек. Это Паше дарили. Вернее, его дома не было, когда пакет принесли. А она взяла. И Паше ничего не сказала. Он же благородный и честный, он бы не взял…

Ухватила бутылку за горлышко, ощущая, как нервно дрожат пальцы. Наверное, от ненависти. От собственной мерзко пугливой суеты. От страха и суматохи. От упадка духа. От неприязни к себе, в конце концов. Но больше всего – да, от ненависти к мужу, по вине которого она испытывает неприязнь к себе. Боже, как сложно все… И как просто на самом деле. Сейчас, сейчас мы эту суматоху построим по стойке «смирно»…

Открутила крышку на бутылке, плеснула в чайную чашку. Пока несла к губам, успела одуматься – нельзя же. Нет, чего выдумала? Нельзя! Ребенку же вредно! Что за блажь в голову пришла? Все, хватит, хватит… Так нельзя больше. Надо и впрямь себя в руки брать…

После обеда отвела Никитку к Наде. Танюшка выскочила из детской, запрыгала вокруг радостно:

– Ура, ура! Мы играть будем! Весь день и весь вечер! Ура!

– Надь… А ночевать Никитку оставишь?

– Конечно… Чего спрашиваешь? Сейчас обедом его накормлю, только полы домою…

– Да он обедал, борща поел…

– Ну и хорошо. А чего ты такая, Кать?

– Какая?

– Не знаю… Румяная вся. И глаза блестят лихорадкой. Не заболела, нет?

– Нет… Нормально у меня все.

– Кать, а что у вас сегодня? Праздник какой, что ли? Я видела, Паша приехал… Он где был-то?

– Да так… По делам ездил. Ну, я пойду, Надь?

– Иди, иди, не беспокойся! Я Никитку и накормлю, и спать уложу вовремя. Отдыхай! Встречай мужа!