– Все, прощайте, Марьяна! И желаю вам никогда не оказаться на моем месте. Ничего не знать ни про обиду, ни про гордыню. Живите дальше в своем разуме и мудрости. Это же очень легко – жить в радости и любви, когда вас пока не предали… Прощайте!

Бухнула трубку на рычаг, провела тыльной стороной ладони по щеке, выдохнула. Почувствовала, как мелко дрожит все тело. И страшно пить хотелось. И душа была жалкой и выпотрошенной… И пресловутая гордыня превратилась вдруг в маленькую замызганную тряпицу. Даже ухватиться не за что.

Взгляд упал на бумажку с записанным рукой Павла московским телефоном. Первым движением было – порвать ее на мелкие клочки, выбросить с глаз долой! Но рука остановилась на полпути…

Она еще долго смотрела на эту бумажку. Потом взяла ее в руки, расправила бережно. Шагнув к секретеру, открыла ящик, где хранились все документы, сунула среди бумаг. Пусть лежит, каши не просит. Мало ли, как жизнь повернется…

Придя на кухню, жадно выпила стакан воды, села у окна, стала глядеть, как Надя развешивает на веревке очередную порцию своих постирушек. Надино лицо было сосредоточено на процессе, простыни и пододеяльники сверкали на солнце идеальной белизной. Невдалеке, на скамеечке, сидели Танюша с Никиткой. Никитка низко опустил голову, Танюша говорила ему что-то очень эмоционально. Потом склонилась, пытаясь заглянуть Никитке в глаза, схватила его крепко за руку… Да, они постоянно держатся за руки. Такая вот получилась дружба, не разлей вода. Не успеешь и оглянуться, как…

Часть 2

…Как быстро пролетело время! Только по детям и замечаешь, как быстро оно летит. Все школьные Никиткины годы – как один день… Еще недавно первоклассником был, а уже красавец мужик вымахал, по утрам бороду бреет. Хотя – какая там борода, в семнадцать лет?..

Катя вздохнула, глянув в окно. Странный сегодня день, с утра поселился грустными мыслями в голове. Да, время уходит, сыплется минутами, как песок сквозь пальцы… Только картинка жизни со временем не меняется, вот она, в окне. Вся как на ладони. Тот же двор, заросший аптечной ромашкой. Та же скамья у забора. На скамье парочка сидит, за руки держится. Никитка с Танюшкой… Уже и детьми не назовешь, язык не поворачивается. Последний школьный экзамен сдали… Нет, почему они все время за руки держатся? Цепляются за детскую привычку? Ладно Танюша, это у нее девчачье романтическое, но Никита! Надо ему сказать потом… Смешно со стороны выглядит.

А, вот и смена картинки в окне. Надя из дома вышла, встала на крыльце, озирается, теребит руками воротник фланелевого халата. Пальцы быстрые, нервные, лицо бледное, смятое безумной тревогой.

Танюша, увидев мать, подскочила, засуетилась… Принесла табурет, бухнула на него тазик с водой, бросила в траву ворох тряпок. Ишь, ловкая какая. И движения уже привычные, будто так и надо. Хотя, если со стороны посмотреть… Нет, лучше не надо со стороны. Лучше уж принимать эту картинку как должное. Давно пора привыкнуть.

Да, бедная Надя… Жалко ее. Но Леню еще жальче, кстати. Это сколько же времени бедный Леня живет в плену, барахтается в необратимом процессе Надиного тихого помешательства? Это ужас, сколько времени! А еще ужаснее, что ничего сделать нельзя. Можно только приспособиться. Вот Леня с Танюшей и приспособились довольно странным образом. Интересно, кому из них такой метод приспособления в голову пришел? Кажется, года три назад Леня соорудил эту конструкцию, то есть прибил к забору несколько белых пластиковых панелей в человеческий рост. Получилось что-то вроде вытянутого в длину экрана, довольно большого по размеру. Теперь Надя целыми днями этот экран намывает. Леня с Танюшей с утра его быстренько чем-нибудь перепачкают, а Надя проснется ближе к обеду и намывает, успевай только воду с тряпочками вовремя поднести. Сначала одной водой намывает, потом другой, потом третьей… Потом протирает насухо. Пластик в нескольких местах уже стерся от Надиных старательных рук. Интересно, чем они сегодня свое приспособление угваздали, сплошные черные разводы?.. Углем, что ли?

Пристроив мать к делу, Танюша вернулась на скамью, с разбегу обняла Никиту, прижалась губами к его щеке. И замерла. Сидит, будто прилипла… И у Никиты лицо ужасно довольное…

Катя хмыкнула, отвернулась от окна. Нет, что за вольности девчонка себе позволяет? Хоть бы подумала – а вдруг мать Никиты из окна смотрит? Тем более, у этой матери с головой все в порядке, никаких необратимых процессов не наблюдается. Нет, она не ханжа, конечно, но надо же меру приличий чувствовать! Любовь у них, надо же! Смешно! Какая любовь? Всего лишь детская привычка быть изо дня в день вместе. Придумали себе!

Хотя – чем черт не шутит? Танюшка в красивую девицу выросла. Личико милое, с ямочками, и волосы богатые, и фигурка, и талия… И откуда чего взялось, если в девчонках совсем неказистая была? Да и Никитка вымахал красавец, весь в отца. И школу с приличными оценками закончил. До медали не дотянул, конечно… А может, и дотянул бы, если бы Танюша его не отвлекала. Танюша, липучка с поцелуями.

Катя как-то спросила у него напрямую – что, мол, у тебя с ней? А он на полном серьезе ответил – у меня любовь, мам… Она тогда лишь рассмеялась громко – господи боже мой, любовь! Молоко на губах не обсохло, зато про любовь уже все знаем… С Танюшей – любовь! Это ж надо…

Катя перевернула котлеты на сковороде, снова подошла к окну, плавая в своих мыслях. Ага, все еще сидят, обнимаются. Как взрослые. Как жених с невестой.

И вдруг дернулось испугом сердце – как кто?! Как жених с невестой? А если… и правда до этого дойдет? Вдруг они и впрямь решили, что у них любовь неземная? Это что же тогда? Жениться будут, что ли? О господи, ужас какой!..

В голове зазвенело страхом, и мысли побежали одна за другой перепуганные, торопливые. Так, так… Танюшка мать, конечно, не бросит. В таких обстоятельствах она навсегда к ней привязана. Потому что физическое здоровье у Нади – о-го-го… Крепкая тетка, на ней в поле вместо коня пахать можно, так и будет годами намывать свой забор. А Леня… Леня в последние годы начал сдавать, здоровье совсем никакое. Не дай бог, тоже на шею Танюшке сядет… И что? Никитке придется во всем этом принимать самое прямое участие? Лелеять сумасшедшую тещу? Шаг вправо, шаг влево – расстрел, объявление подлецом и предателем? Ничего себе, куда судьба у сына катится… А она, родная мать, на все это безобразие будет из окна смотреть?! Ну уж нет… Одной столько лет сына растить, чтобы… Вот так, за здорово живешь…

– Гриша! Гриша, иди сюда! Где ты, сынок? – заголосила так испуганно, что сама себе удивилась. – Гриша! Иди сюда!

– Иду, мам… Ты чего?

Обернулась – стоит в дверях кухни сынок Гришенька. Тощий нескладный подросток с покорным и в то же время слегка упрямым выражением на лице. Футболка болтается на острых плечах, как на вешалке. Светлые волосы вихорками. Глаза серые, с грустинкой. Спокойный ребенок, молчун, весь в себе… Иногда и не догадываешься, что у него в голове происходит.

– Гришенька, срочно беги во двор, зови Никитку обедать! Только без Тани, ладно? Ее не зови. Скажи, у мамы очень голова болит…

– А у тебя правда голова болит?

– Ой, да какая разница! Не в моей голове дело! Я ж тебе объясняю – надо сказать так, чтобы Таня осталась, а Никитка домой шел обедать! Мне с ним поговорить надо.

– Так я и скажу, что тебе с Никитой поговорить надо… Чтоб он один приходил, без Таньки… – пожал плечами Гриша.

– Нет, нет! Это же неудобно, сам не понимаешь, что ли? Нельзя быть таким простым, сынок.

– Хм… А зачем лишние сложности городить, если можно не городить? Зачем про больную голову придумывать?

– Сложности всегда нужны, Гриша. Лучше сложности городить, чем простотой обходиться. Простота – это для дураков, а сложности придуманы для умных, понял? Надо всегда уметь сказать так, чтобы человек не обиделся, но сделал именно то, что тебе от него нужно.

– Ага. А все вместе это называется лицемерие, да?

– Сынок, ты чего?.. Неужели мама тебя лицемерию учит? Думай, что говоришь. Да и нет тут никакого лицемерия. Что плохого в том, если схитрить немного, тем более для пользы дела?

– А в чем польза, не понял?

– Ну… Чтобы Таня не подумала чего… Чтобы не обиделась…

– А чего Таньке вдруг обижаться? Она вроде нормальная девчонка.

– Ой, ладно, хватит рассуждать! Какой же ты зануда вырос, однако. Совсем с толку сбил! Что, трудно сделать так, как мать просит? Тоже, нашелся правдоискатель! Иди давай, зови Никиту!

Гриша снова дернул плечом, будто стряхнул с себя недовольство. Вроде того – все равно я прав. Повернулся, вышел, слегка хлопнув дверью.

Понятно, что ж… В этом доме все умные да честные правдоискатели, одна мать дура. Надо же, выросло какое чудо, весь повадками в отца. Хоть и не видел его никогда, но гены, гены! Куда от них денешься?

Катя хмыкнула, принялась резать хлеб. Рука дрогнула, порезала палец. Видно, глубоко порезала, кровь так и хлынула. Господи, да что ж это такое?! Совсем нервы сдают! Устала, в отпуск пора… О, кровищи-то, кровищи…

Через пять минут, возвращаясь из гостиной на кухню с перебинтованным пальцем, вдруг остановилась в коридоре у зеркала, глянула на себя. Какая она все-таки страшненькая… Бледная. Худая. Испуганная. Серые глазки как две глубокие дырки. Две поперечные морщинки на переносице. И волосы тусклые. Еще и палец перебинтованный. А внутри сирена тревоги звучит, от которой дребезжит сердце. Тревога за сына, за его судьбу. Да уж, материнские тревоги красоты не добавляют…

А впрочем, неважно. Красота – дело наживное. Если выспаться хорошенько, да лицо подкрасить, да прическу навертеть… Ничего еще. Только-только сороковник разменяла, какие годы для женщины? Как говорил Аркадий Райкин – если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке…

И заставила себя улыбнуться – ничего, поживем еще. Будут еще тихие места и теплые стенки! Вон, старшего сына, считай, уже вырастила… Главное, его в обиду судьбе не дать!

Никита и Гриша уже сидели за кухонным столом.

– Мам, ты что, порезалась? – уставился на ее палец Никита.

– Да, так получилось… На сегодня я инвалид, пальчик болит. Давайте, мальчики, ухаживайте за мной. Вон в той кастрюльке борщ, в сковородке котлеты. Вперед, мальчики!

– Да, мам, конечно… – засуетились оба, вставая из-за стола.

– Никит… – тихо проговорила Катя, улыбнувшись. – Нам надо с тобой день спланировать, когда поедем документы в институтскую приемную комиссию подавать…

– Не понял?.. – глянул на нее удивленно Никита. – Ты что, со мной хочешь поехать?

– Да. А что?

– Но… Зачем, мам? Что я, один не справлюсь? Тем более, мы с Танюхой уже договорились…

– О чем вы договорились?

– Так мы же вместе поступать будем! Вместе и документы подавать поедем.

– А она что, тоже в политехнический собралась?!

– Ну да…

– И тоже на радиофак?

– Ну да…

– Так у нее же тройка по математике! И по физике! Куда ее понесло, она же чистый гуманитарий! Ей одна дорога – в педагогический. Может, хоть туда на бюджетное место попадет. Кто ее на платном учить-то будет? И без того на Ленину зарплату живут, у Нади пенсия по инвалидности совсем смешная. Нет, какая глупая девчонка, ничего не соображает! А Леня знает, кстати, что она за тобой хвостом потянулась? Надо ему сказать…

– Мам! Давай мы сами разберемся, ладно?

– Ой, да чего вы там разберетесь? Ясно же, что она на радиофак не поступит.

– Поступит. Я ей помогу. Вытяну как-нибудь.

– В смысле – вытянешь? Это каким же образом?

– Ну… И свое задание успею решить, и ее. Главное, нам надо попасть в одну аудиторию.

– А если тебя поймают?

– Не поймают.

– Никита, что ты говоришь, господи! Зачем так рисковать? Нет, этого еще не хватало!

– Да мы разберемся, мам, не волнуйся… Нам самое главное, чтобы вместе. А там уж как получится. Мы по отдельности существовать не можем.

– Ты что ее, так сильно любишь?

– Мам, ты спрашивала уже.

– И все-таки?

– Да, люблю. Очень сильно люблю. И она меня любит. А чего ты на меня так смотришь, будто только сейчас об этом узнала? Мы же с рождения с Танькой вместе…

– Но это еще не значит, что у вас любовь, Никита! Ну, вместе, и что? Мы вон тоже с Таниным отцом все время вместе. И на работе вместе, и в одном дворе годами толчемся, и что? Мне тоже в него влюбиться надо, так по твоей логике выходит?

– Мам, ну чего ты ерунду говоришь… Это ж совсем другое… И вообще, я не понимаю, чего ты сердишься? Тебе Таня не нравится, да? Но ты же ее с рождения знаешь! Она всегда тебе нравилась, а тут вдруг разонравилась. Так же не бывает, мам!

– Нет, Никит. Нравится, не нравится, не в этом дело.

– А в чем?

– Но Таня же… Как бы это тебе сказать…

Хотела сказать напрямую, да быстро передумала. Потому что не услышит Никита ее доводов, не поймет по молодости, по горячности, по влюбленности. Еще и обидится и в черствости заклеймит. Ему же сейчас все будущие житейские проблемы ерундой кажутся, морем по колено на фоне влюбленности-то! Нет, тут надо хитрее быть, жестче… Надо придумать что-то такое, необычное… Причем срочно придумать, сию секунду принять решение!