– Я боюсь летать, Павел. Мне еще жить надо. Сына Гришу вырастить, до ума довести. Вот тогда и полетаю.

– Да, Кать, я хотел насчет Гриши…

– Нет. Гришу не трогай. Ты прекрасно помнишь, при каких обстоятельствах он у меня появился. Не у тебя, а у меня. Нет, Гриша полностью мой, он всегда будет со мной. Даже и не думай, Павел. Не зли меня.

– Хорошо, хорошо… Но хотя бы увидеть я его могу? Может, на каникулы отпустишь?

– Нет. Никаких компромиссов, Паш. Даже не заикайся. Гриша мой сын, ты к нему не имеешь никакого отношения. Ну, если не считать биологического, конечно. Но мы его считать не будем, Паш. И все, и закроем навсегда эту тему. Хватит с тебя и Никиты.

Павел вздохнул, потом вдруг хлопнул себя по лбу, заговорил торопливо:

– Катя, я же совсем забыл тебе сказать! Я же маму твою видел!

– Кого видел? Стасечку?! Она что, в Москве?

– Да, она в Москве… Она очень, очень изменилась, Кать… Но я ее узнал. И она меня узнала. Поговорили немного, потом я ее до дому довез… И денег дал. Потом еще посылал по адресу… Она мне свой адрес оставила, да. Вот он, я специально для тебя записал… – начал он совать ей в руки свернутый вдвое листок из блокнота. – Возьми, Кать… Вдруг захочешь ей письмо написать?

– Письмо? Зачем?

– Ну, мало ли… Ей очень тяжело живется, Кать. И выглядит она ужасно постаревшей.

– А где, говоришь, она живет? У кого?

– Я так понял, у приятельницы какой-то, на птичьих правах, как приживалка. Бедствует, конечно. Говорила, даже пенсию не смогла оформить, только мизерное пособие.

– Ну да, откуда у нее пенсия?.. Она ж ни дня в своей жизни не работала.

– Но ты все равно возьми адрес… Вдруг понадобится.

– Ладно, давай.

Взяла бумажку, сунула в карман пиджака. Не до бумажки ей было – пора с сыном прощаться. Проводница уже требовала зайти в вагон. Катя хотела обнять Никиту, шагнула к нему, и вдруг… Показалось на секунду, что Никита дернулся в сторону отца, будто хотел избежать материнского объятия. Да, скорее всего, показалось! Ощущение такое было – обманчивое. Но все равно, сжалось от слезной обиды горло, и вместо того, чтобы обнять сына, подтолкнула его к Павлу, проговорила насмешливо:

– Ну что ж, Павел, бери сына, владей безраздельно… Не буду мешать ни тебе, ни ему. Третий тут лишний, получается. Так-то вот… Ну все, пока…

И отвернулась резко, схватилась за вагонный поручень. Уже поднявшись в тамбур, оглянулась…

Странный был у Никиты взгляд. Будто ему больно было. И неловко за мать. И будто он от этой неловкости вот-вот расплачется. Такой вроде родной и чужой совсем… Уже не ее сын. Сама, сама отдала…

Потом стояла у вагонного окна, смотрела, как они идут по перрону вслед за поездом. Одинаково машут руками. Одинаково улыбаются. Довольны, значит, что она уехала. Ну да, а как иначе? Она им – никто… И сыну теперь – никто. Сама, сама отдала!

Плакала почти всю дорогу. Хорошо, соседи попались деликатные, не спрашивали ничего, будто не замечали красного припухшего лица. Чем больше плакала, тем сильнее копошилась досада – может, зря так опрометчиво поступила? Тоже, самоотверженная мамаша нашлась! Тогда зачем все эти годы за гордыню цеплялась? Глупо… Глупо, смешно, бесславно со стороны выглядит. Хорошая мать, черт бы тебя побрал. Героиня.

А в ночном перестуке колес все равно слышалось успокаивающее – да, ты хорошая мать. Устроила судьбу сына, перешагнула через свою гордыню. Не каждая сможет, а ты – смогла. Как это сочетание слов убаюкивает – хо-ро-шая мать… Хо-ро-шая мать… Спи, хорошая мать. Довольствуйся этим баюканьем…

* * *

Ольга ворвалась в дом, едва она успела приехать, села деловито за кухонный стол:

– Чаю дашь? Пить хочу страшно. Как съездила, нормально?

– Нормально, да.

– Как там Романов поживает?

– Хорошо поживает.

– Значит, пристроила Никитку? Спасла от Нади с Танькой?

– Давай без комментариев, ладно? Это не твоего ума дело.

– Какая ты все-таки вежливая и разговорчивая, Кать, просто удивляюсь на тебя… Одно слово как по рецепту, в час по чайной ложке.

– Да настроения нет, Оль, извини…

– А у тебя всегда его нет. Хорошо, я к тебе привыкла, знаю все твои настроения и не обижаюсь. Но вообще могла бы. Развернулась бы сейчас и ушла. И ты бы не узнала последние новости.

– А что, есть новости? Вроде меня всего несколько дней дома не было.

– Есть, есть! Хочешь, расскажу?

– Ну, давай… За этим и пришла, правда? И что же у нас произошло такое значительное?

– Да ничего особенного. Просто новый хирург приехал.

– Подумаешь, новости. Прямо под стол сейчас упаду.

– Кать, он на твоего Романова похож…

– Романов давно не мой, Оль.

– Ну, это я так, просто оговорилась. А нового хирурга уже поставили хирургией заведовать. Как твоего Романова когда-то, сразу в оборот взяли.

– И что?

– Да ничего, в общем…

– Да ладно тебе! Просто так ты бы не стала копытом бить! А, поняла! Новый хирург тебе понравился, да? И потому глаза загорелись?

– Так он с женой приехал, Кать. Их в конце переулка поселили, в самом последнем доме.

– Жена тоже медик?

– Нет. Она вообще никто. И, по-моему, с большим приветом. Одевается странно, ходит, как тень. Но красивая, конечно… Да завтра сама увидишь. Она всегда Сашу встречает после дежурства, стоит у больничного крыльца, как преданная Лепорелла.

– Значит, хирурга Сашей зовут?

– Ага, Саша Данилов. А жена его – Лиза. А детей у них нет!

– Ой, Ольга… Чувствую, ты не в порядке. Влюбилась, что ли? Сама-то слышишь себя, с каким придыханием его имя произносишь? И с какой неприязнью – имя его жены? И про отсутствие детей – отдельной строкой. Ты что, все еще ищешь потенциального папашу так и не родившемуся ребеночку? Но вроде поздно уже, раньше надо было с поисками подсуетиться.

– Какая ты злая, Кать…

– Я не злая. Я тебе холодную воду на голову лью. Потому что вижу – влюбилась.

– Да брось! Завтра сама увидишь, что к чему. Кто такой Саша и какова его жена Лиза… Смотри, сама не влюбись!

– Я?! Ну, что ты… Я трезвый человек, не романтик. Мне эти ощущения вообще противопоказаны. Я же злая леди Макбет Маркелова переулка, забыла? Ну и насмешила ты меня…

– Ничего смешного. Злые леди тоже влюбляются иногда.

– Отвяжись со своей любовью, а? Вот уж не ожидала от тебя таких разговоров. Ты что, в свидетельство о рождении давно не заглядывала, Оль? А может, у тебя с гормонами нелады? Ты проверь себя на всякий случай.

– Давай, Кать, резвись, ага… Ничего больше тебе рассказывать не буду…

– И не надо. Лучше чай пей и отваливай, я спать хочу. Устала с дороги, у меня прием с утра.

Ольга глянула на нее странно, залпом выпила остывший чай. Потом спросила вдруг:

– Кать… А как я выгляжу, а?

– Обыкновенно выглядишь. Как женщина за сороковник, безмужняя, бездетная и от того лучше других ухоженная. Но лучше бы наоборот, конечно.

– В каком смысле? Чтобы плохо ухоженная, но с детьми и без мужа? Это как ты, да?

– Спасибо, подруга, на добром слове.

– Только в ответ на твою любезность, подруга…

И переглянулись, и хмыкнули в унисон. А что? Они давно привыкли друг перед другом в реверансах не приседать. Так уж с годами образовалось, вполне честные и удобные отношения. Правда, и сильно дружескими их не назовешь… Но какие уж есть, и на том спасибо.

А утром Катя увидела того самого Сашу Данилова – просто обратила внимание на новое лицо, когда проводили оперативку. И поняла Ольгу. А когда после оперативки Саша подошел к ней знакомиться да близко в глаза глянул… Еще больше Ольгу поняла. Впрочем, о самой Ольге она тогда не думала. В тот момент она вообще ни о чем думать не могла. Потому что поплыла. Да, взяла и поплыла – сразу и вдруг…

Ощущение было незнакомым, пугающим. Стояла и смотрела в его глаза, не шевелясь, улыбаясь по-дурацки. Наверное, это состояние продолжалось всего несколько секунд, а ей показалось – очень долго. Мучительно долго. Вдруг появился и задрожал в области солнечного сплетения сладко тревожный страшок, будто она балансировала на одной точке, с трудом удерживаясь под напором его обаяния. Еще немного, и все! Если не удержать баланса, можно сорваться, разбиться насмерть! Надо дышать, надо что-то делать… Что, что он ей говорит?..

– …Какое звучное у вас имя – Екатерина Львовна. Мою бабушку, кстати, тоже звали Екатериной Львовной.

– Кого? Бабушку?

– Да, бабушку. А почему вас это так удивило?

– Нет, ничего… Но вообще, вы можете называть меня просто Катя.

– А вы меня – Саша. И спасибо за предложенную фамильярность, мне действительно так легче. Память на имена у меня просто отвратительная. Иногда, знаете, записочки с именами пишу и в карман складываю. А потом достаю, как шпаргалку… Я ведь в коллективе человек новый, не освоился еще, на дискомфорте пока живу.

– Ну, это пройдет скоро.

– Надеюсь…

– А знаете что, Саша? А вы приходите ко мне в свободную минуту, я вас кофе угощу. У меня очень хороший кофе есть.

– Спасибо, Катя. Обязательно приду.

– У меня будет свободное время с двенадцати до двух…Приходите…

– Да, да, я понял. Я приду. Обязательно.

И отошел от нее торопливо, будто испугался настойчивого зова. А ей вдруг ужасно стыдно стало – вот привязалась с приглашением… Будто черт за язык дергал. А может, и не черт. Может, природа женская, наконец, взяла и проснулась. Или, как сейчас модно говорить – сексуальность, и тоже явно припозднившаяся с пробуждением. Но ведь никто никогда не знает, где эти сроки прописаны, на каких скрижалях бабьих незадачливых судеб…

Он и в самом деле заявился к ней в кабинет после приема, улыбнулся с порога:

– Катя, вы меня утром грозились кофе напоить, помните?

– Да, конечно… – встала Катя из-за стола на ватных ногах, двинулась к подоконнику, где за полосками вертикальных жалюзи пряталось чайно-кофейное хозяйство. – Да, я сейчас…

И спиной почувствовала, насыпая в чашку кофе, как Саша подходит к окну.

Вот встал в полушаге… Надо бы обернуться, сказать что-то. Нет, не получится. Сладкий страшок зашевелился, заметался внутри, горло перехватило параличом…

Наверное, Саша тоже ее состояние почувствовал. Наверное, оно, это состояние, к той области человеческих ощущений принадлежит, которая в простонародье обозначается пошлой поговоркой про кобеля и сучку. А иначе как объяснить то, что дальше меж ними произошло? Только этой пошлой поговоркой объяснить и можно… Хорошо еще, успела прохрипеть, задыхаясь в его сильных жадных руках:

– Дверь… Саша, дверь закрой…

А потом, как ни странно, они пили кофе. Сидели, глядели друг другу в глаза, улыбались понимающе. Мол, мы-то знаем, что пошлая поговорка к нам не имеет никакого отношения, у нас тут совсем другое народилось, еще и сами не знаем, что… Пусть так, пусть сразу. И такое бывает. Может, со временем разберемся…

Катя протянула ладонь, огладила Сашу по щеке, проговорила тихо:

– И откуда ты вдруг свалился на мою голову… Жила и жила себе, и не знала толком, каково это… И что мне теперь с этой внезапно открытой Америкой делать прикажешь?

– Как – что? И дальше Америку открывать. Стараться компенсировать то, что было упущено! – со смехом поймал он ее ладонь, прижал тыльной стороной к губам. – Ты ведь тоже не просто так свалилась мне на голову. Знаешь, я сразу это понял, когда увидел тебя там, на оперативке… Это необъяснимо, но факт остается фактом… В общем, я весь твой в любое удобное для тебя время.

– Так уж и в любое?

– Да, ты права, с любым временем я погорячился, конечно. Тут уж я себе и впрямь не хозяин, Кать…

Саша вздохнул, сделал большой глоток кофе. И попросил, с тихим стуком поставив чашку на стол:

– Подойди к окну, пожалуйста…

Катя послушно встала, подошла к окну.

– И что?

– Видишь там женщину, у крыльца, на скамье? У нее должны быть длинные волосы, распущенные по плечам, длинная красная юбка, яркая такая? И выражение лица подозрительно тревожное?

– Да. Вижу. Все точно как ты описал. А кто это?

– Это моя жена. Ее зовут Лиза.

– Понятно. А… Почему она здесь сидит?

– Потому что она почти все время здесь сидит. Ну, то есть неделю уже… С тех пор, как я начал работать в больнице. Она будет очень часто сидеть на этой скамье, Катя. Практически все время. Знаю по опыту.

– А она что?.. Как бы это выразиться… Немного не в себе, да?

– Хм… Немного не в себе… А ты знаешь хоть одного человека, который полностью в себе? Все мы немного не в себе, Кать, только ипостаси этого «не в себе» у всех разные. Лиза, например, очень зациклена на моем потенциальном предательстве. Пунктик у нее такой, понимаешь? Она считает меня своей собственностью, которую нужно охранять от посягательства. Она только этим и занимается, по сути. Это и есть ее жизнь.