– Господи, час от часу не легче… У Лены еще и ребенок! Зачем тебе все это, сынок? Куда ты вляпался? Опомнись!

– Не могу. Я люблю ее. И сразу тебе сообщаю – как только Лена разведется, я на ней сразу женюсь. И еще! Она старше меня на восемь лет! Чтоб ты знала, мама!

– Так. Так… Мне все понятно, сынок. Тебя там просто оболванила какая-то Лена… Давай так поступим. Я сейчас иду и покупаю билет на самолет… А завтра уже постараюсь быть у тебя. Как называется населенный пункт, где ты находишься? Я сама тебя найду, мы сядем, поговорим…

– Мама! Мама, остановись! Никуда лететь не надо, прошу тебя! Давай договоримся – я сам знаю, что делаю! Тем более, некуда пока тебе приезжать… Мы комнату в коммуналке сняли, восемь метров всего, нам втроем негде повернуться. Я устроюсь на работу, снимем жилье получше, и тогда… приедешь, познакомишься с Леной…

– Да не буду я с ней знакомиться! Не нужна она мне! Ты мне нужен, ты мой сын! Да как она смеет вообще?! Вешается на шею мальчишке… Еще и на восемь лет старше… И с ребенком… Нет, я не хочу, Гриша! Я тебя дома жду! Ну, пожалуйста… Одумайся, сынок…

– Я люблю ее, мам. Все, больше ничего объяснять не буду, ты все равно не услышишь. Да и не должен я тебе ничего объяснять.

– Как это – не должен? Это она тебя против матери настроила, да?

Молчание в трубке. Потом вообще связь прервалась, полились из трубки короткие гудки. А может, Гриша сам прервал связь?..

Да, вот так взял и прервал связь с матерью. Ради какой-то Лены с ребенком. Ради восьмиметровой комнаты в коммуналке. Предал, значит. Порвал все обязательства по векселям, развеял по ветру. Выходит, Ольга была права и она эти векселя сама себе придумала… Но разве это справедливо, разве так правильно?

Несколько дней обида стояла комом в горле, не давала дышать. Катя пробовала снова звонить Грише – не получалось. И писать некуда. Где эта восьмиметровая комната, по какому адресу находится? Бродила по пустому дому из угла в угол, чувствовала себя обманутой. В который уже раз – обманутой! За что, за что? Неужели она такая плохая мать? Или… Или есть за что? Господи, да неужели за Стасечку?.. Она тогда свою мать выгнала, теперь ее материнскими чувствами пренебрегли… Все возвращается бумерангом. Но ведь несправедливо, если бумерангом! У бумеранга тоже шкала справедливости должна быть! Какая была Стасечка мать, и какая она… В чем ее-то можно упрекнуть? Да, иногда шла по головам… Но все ради счастья Никиты и Гриши…

Мысль о несправедливости бумеранга так крепко засела в голове, что грозила перерасти в неврастению. Потом Катя еще вспомнила тот разговор с Павлом на вокзале про Стасечку… Да, он тогда записку сунул с ее телефоном и адресом!

И Катя принялась искать записку, будто от того, найдет она ее или нет, зависело очень многое. Будто стоило позвонить по номеру телефона, обозначенному в записке, поговорить со Стасечкой, и все сразу встанет на свои места, и справедливость восторжествует, наконец!

Весь дом перерыла, нашла записку. Пальцы дрожали, когда набирала номер.

Ответили неожиданно сразу, после первого длинного гудка. Старческий хриплый голос, явно раздраженный.

– Кого? Стасечку? А кто такая Стасечка, вы куда вообще звоните? А хотя стойте… Вам Зинку, наверное?

– Да, да, по паспорту она Зинаида, все правильно!

– Эка, вспомнили… Зинка уж померла давно. А вы кто ей будете?

– Я? Я просто знакомая…

– А… Ну так поздно ты про Зинку вспомнила, знакомая. Уже год как схоронили ее.

– А… Как она умерла?

– Как, как… Машиной ее сшибло. Слепая она совсем к старости стала. Я ее за кофе отправила в магазин, у нас аккурат кофе кончился… А я не могу без кофе! Вот ее и отправила… Да, шпыняла я ее, было дело, да… Не шибко с ней считалась. Так опять же, имела право, она ж у меня в приживалках жила. Квартиру-то Зинка профукала, а дочка родная ее на улицу выгнала! Что ж, имела право, да! И поделом, что ж! А как Зинка хотела? Дети – они существа злопамятные. Ты их в детстве на копейку обидишь, а они тебе в старости на рубль отомстят. Хорошо, у меня детей нет… А вы, значит, знакомая Зинкина будете, да? Интересно, интересно…

– Да, я ее знакомая. Спасибо вам, до свидания…

Катя быстро положила трубку на рычаг, словно испугалась, что обожжется, а после начала бродить кругами по комнате, с трудом устраивая в себе полученную информацию. Умерла, значит… Машиной сшибло. Совсем к старости слепая стала. За кофе в магазин пошла. Хозяйка квартиры не может без кофе…

Катя закрыла глаза, услышала визг тормозов. Наверное, Стасечка сразу умерла, ей не было больно. Хотя – она теперь никогда этого не узнает…

Потом вдруг шагнула к телефону, снова набрала тот самый номер. И ответили опять сразу:

– Да, слушаю вас!

– Это снова я… Звонила вам десять минут назад…

– А! Ну-ну! Которая про Зинку спрашивала, да?

– Да. Только я не про Зинку, а про свою мать спрашивала. Извините. Я – ее дочь… Та самая, которая когда-то ее выгнала.

– Ну, так я это сразу и поняла… Кто еще Зинкой интересоваться будет? А чего сейчас-то звонишь? Стыдно, что ль, стало, что мать не признала?

– Да, стыдно.

– А ты не стыдись. Знаешь, как со стыдом жить трудно? Если он у тебя внутри поселится, все, считай, пропащая твоя жизнь. Покою в душе не будет. А к старости надо покой души сохранять, иначе это уж и не старость получится, а маета сплошная. Ведь ты не молоденькая, я думаю? Боишься маетной старости?

– Да, вы правы. Очень боюсь.

– Ну, вот видишь…

– Спасибо вам, что мать у себя приютили.

– Да ладно, не надо мне твоего спасибо. Неизвестно еще, где бы ей лучше жилось, у тебя иль у меня… Да не реви, чего уж теперь! Что было, то быльем поросло! А если хочешь мать навестить, позвони мне, когда в Москву приедешь. Так и быть, покажу, где она похоронена!

– Да, спасибо вам… Я обязательно позвоню, когда приеду…

Не могла Катя дальше разговор поддерживать. Даже попрощаться толком не могла. Положила трубку, сразу пошла в спальню, забралась с головой под одеяло.

В доме было тихо. До ужаса тихо. И на душе – маетно… Права эта старая женщина, трудно нести в себе стыд. И никуда от него не денешься, если прилетел бумерангом. Значит, все-таки нет у бумеранга никакой шкалы справедливости. Значит, механическая это штука и ей все равно, кто прав, а кто виноват. Бьет наотмашь, и все.

Катя впала в депрессию. Жила, как автомат, заставляя себя по утрам идти на работу, присобачивая к лицу мину, озабоченную чужим здоровьем, потом возвращалась домой, глядела из окна, как гуляет по двору маленькая девочка Маруся… Как подхватывает ее на руки чужой человек с бритой головой. Раньше хоть один затылок брил, а теперь вся голова такая. Хоть бы Таня ему сказала, как это некрасиво…

Однажды к ней подошла заведующая терапевтическим отделением, предложила участливо:

– Кать… Может, тебе обследоваться, а? Если хочешь, могу в областной диагностический центр устроить, там аппаратура вся новая. Слишком уж ты сдала в последнее время, плохо выглядишь. Похудела, высохла вся.

– Нет, не надо, спасибо… Я просто устала, наверное. Скоро у меня отпуск, вот и отдохну.

– Ну, смотри… А то, честное слово, глядеть жалко…

А потом она свалилась с гриппом. И даже обрадовалась, будто получила неожиданную передышку. И даже лечением не озаботилась. Лежала, плавала в температуре, глядела в потолок. Оказывается, это не так и плохо, когда лихорадка, когда температура зашкаливает… И тело плавится, и мысли плавятся. Странный такой полет, будто кругами над кроватью. И в голове звенит. Или это не в голове? Да, это же телефон…

Сначала не узнала Марьянин голос – непривычно слезный, пришибленный какой-то. Потом вдруг дошло, о чем она ей говорит…

– Что? Что вы говорите? Павел умер?! О боже… А когда?

– Сегодня ночью. Он долго болел, но как-то не думалось, что все так быстро случится.

– А когда похороны?

– Завтра. Я потому, собственно, и звоню. Вы приедете, Катя?

– Да я болею, температура под сорок, никак сбить не могу… Встаю с постели и падаю, ноги не держат… Нет, я бы прилетела, конечно…

– Да не надо, Кать. Может, оно так и лучше… Пашина душа меньше виной страдать будет, отлетит спокойно. Знаете, на нем эта вина за свой поступок всю жизнь грузом лежала… А впрочем, ладно, о чем это я. Не к месту и не ко времени… Вы простите его, Катя. Хотя бы сейчас простите.

– Да, Марьяна, конечно. Я давно его простила. В последние годы как-то ушло прошлое, свернулось клубком. Уже и не вспоминаю… А Никита на похороны прилетит?

– Да, он уже в дороге.

– Пусть после похорон ко мне приедет. Хотя бы на один день. Попросите его, ладно, Марьяна? Он вас послушает…

– Да, да, конечно! Я ему скажу! Ладно, Катя, выздоравливайте…

– Да я-то чего! Это вы держитесь. И Павлу поклонитесь от меня, пусть и он меня простит…

Потом лежала, не шевелясь, думала о Павле. Отстраненно думала, не чувствуя особого импульса горя. Было внутри лишь смятение, такое, когда узнаешь о кончине давнего знакомого и вздыхаешь при этом тоже несколько отстраненно – все, мол, под богом ходим… И нисколько не причисляя себя к этим «всем», конечно же.

Думала и вспоминала свою замужнюю жизнь… И правда, уже и не помнилось ничего толком. И было, и не было. И лицо Павла размылось в памяти, и обиды на него нет. А ведь хороший был человек… Умный, честный, дело свое любил. И с Марьяной ему повезло, потому что она его по-настоящему любила. Видно, не всем это чувство дано, чтобы по-настоящему. Чтобы сердцем любить, а не перепуганным чувством собственности, как она когда-то…

Катя вздохнула, и тут же пробилось сквозь лихорадку – Никита же приедет! И потому надо постараться выздороветь, напрячь больной организм усилиями. Например, Ольге позвонить, попросить, чтобы в аптеку сходила, а то у нее элементарного жаропонижающего нет! Сапожник без сапог! И завтра надо встать обязательно, в доме порядок навести. Вдруг Никита с женой приедет, а у нее такой бардак… Тем более, эта жена далеко не простая. Целеустремленная девочка из хорошей семьи, как Марьяна говорила. Хоть поглядеть на нее. И в магазин надо сходить, продуктов хороших купить… А лучше – на рынок…

Не прошло и двух дней, а в доме уже все блестело чистотой, холодильник забит продуктами. Болезнь тоже прошла, будто и не было ее вовсе. Вот что значит – счастливое ожидание… Правда, на душе было тревожно – как-то они с сыном встретятся! Совсем чужие стали за эти годы. Хотя, надо признать, и раньше были не особо близки… Теперь можно и признать, оглядываясь назад и оценивая свое неказистое материнство. Да если вспомнить хотя бы, как она его тогда, на вокзале в Москве, толкнула к Павлу… На, мол, владей, а я умываю руки… Вот и умыла – на долгие годы. Теперь вспоминать стыдно.

Заверещал телефон, Катя бездумно взяла трубку. Лучше бы не брала! Заведующая отделением звонит, теперь от нее не отделаешься…

– Екатерина Львовна, миленькая, выручите, а? У меня сегодня ночное дежурство, а я совсем не могу, ну никак… Подежурьте за меня, пожалуйста!

– Так я же на больничном…

– Знаю, знаю! Но я вас видела сегодня на рынке, и вы чудесно выглядели. Пожалуйста, Екатерина Львовна, вы же знаете, что за мной не пропадет…

– Что ж, хорошо. Я согласна.

– Ой, спасибо, миленькая! Как же вы меня выручили! Тогда я ставлю вас в график… С восьми вечера до восьми утра… Спасибо, спасибо, милая!

Катя положила трубку, чертыхнулась про себя. А как откажешь, когда застают врасплох? Надо собираться, идти на дежурство.

Вздохнув, она глянула на часы – можно вполне успеть поужинать. Или просто чаю попить. А еще лучше – кофе, чтобы немного взбодриться.

Села за кухонный стол, по привычке глянула в окно. И вздрогнула от неожиданности. По двору медленно шел красавец парень, ее сын… Шел так, будто и не уезжал никуда, делово и привычно, и так же упруго вскочил на первую ступеньку крыльца, и взялся рукой за перила…

Катя поднялась из-за стола, шагнула к двери. Упала ему на грудь, обхватила руками, расплакалась. Даже самой неловко стало за такую сентиментальщину. Да и Никита, видно, растерялся.

– Мам, ты чего, не плачь… – бубнил тихо, с осторожностью оглаживая ее плечи.

– Я не буду, не буду, сынок. Я сейчас… Ты голодный, наверное? А у меня ужин есть! Я тебя ждала! Я думала, ты с женой приедешь… Садись за стол, я сейчас котлетки разогрею. Твои любимые говяжьи котлетки, помнишь? С поджаристой корочкой…

– Помню. Спасибо. А жены у меня нет, мам. Развелись мы.

– Да? Как же это? А почему?

– Да не люблю я ее. И она меня не любит. Заигрались поначалу, потом одумались. Да ты не переживай, мам, все нормально. И вообще, давай обо мне потом… Расскажи лучше, как ты живешь…

– Да что я? Ты и сам все знаешь, наверное. Гриша вот из армии не вернулся, я тут одна…

– Да, я знаю. Так уж у нас получается, что делать. Ты одна, я один, Гришка был один… Правда, теперь уже не один…