Алисса Джонсон - Леди-наследница

— Вы купили Лилли новое платье.

Она улыбалась ему. Это была не та улыбка, за которой прятался вопрос: «А где же мое?» — и не та, в которой можно было прочесть: «Я страшно разочарована, но не признаюсь в этом». Это была, без сомнения, улыбка: «Вы самый милый, самый умный, самый чудесный джентльмен на свете».

Проще говоря, она улыбалась во весь рот, и он прочувствовал силу этой ослепительной улыбки до самых кончиков пальцев. Ее янтарные глаза сияли, губы раскрылись, а лицо пылало приятным персиковым румянцем. Ему подумалось, что она выглядит чересчур соблазнительно.

Он откашлялся, вытащил другую коробку и чуть ли не сунул ее Уиннифред.

— Здесь есть и для вас тоже, точнее, несколько для вас обеих. Одна из служанок отнесет их вам в комнаты, я уверен. А сейчас, с вашего позволения, я… мне надо… написать несколько писем.

И после этой нескладной речи он покинул гостиную с твердым намерением привести в исполнение свой план избегать хозяек дома в течение следующих трех недель.

В особенности ту, которая зовется Уиннифред Блайт.

Гидеон так поспешно ретировался, что Уиннифред только захлопала глазами ему вслед. Она была озадачена и очень разочарована, что ей не представилось возможности как следует поблагодарить его за платье для Лилли. Это был такой внимательный поступок, который очень аккуратно и очень действенно прорезался сквозь несколько слоев застарелого недоверия.

— Я сказала что-то не то?

Лилли небрежно мотнула головой:

— Вовсе нет. Думаю, наш лорд Гидеон несколько чудаковат. Джентльмену его положения дозволено иметь некоторые странности. Разве ты не хочешь открыть свою коробку?

— Гм? О!..

Она поставила коробку на стол и сняла крышку. Как и у Лилли, ее платье было из белого муслина, но без цветной вышивки на ткани и с тонким шитьем на рукавах и кайме.

Лилли улыбнулась и одобрительно кивнула:

— Хороший выбор. Ты будешь выглядеть в нем прелестно.

— Я… — Уиннифред смолкла и провела пальцем по ткани. — Ох, оно мягкое.

Ее старое платье было грубым и колючим; оно жало под мышками и при малейшем движении врезалось в бока. Было бы не так уж ужасно, подумалось ей, поносить что-то настолько мягкое и нежное, как это платье.

— Это для Лондона? — спросила она.

— Нет, для того, чтоб носить здесь.

Она отдернула руку, словно обожглась.

— Ты, должно быть, шутишь. До отъезда еще несколько недель. А вдруг я его испорчу?

— Тогда ты будешь публично выпорота и оставлена умирать в колодках.

— Я серьезно, Лилли. Я даже и не представляю, что делать с такой красотой. — Она указала на платье. — Я ж заляпаю его грязью за час.

Лилли начала складывать свое.

— Думаешь, ты первая леди, которой случается ходить по грязной дороге?

— Конечно, нет, но…

— Грязь можно почистить, Фредди.

— Но мне сейчас не нужно новое платье. У меня есть старое… и рубашка с брюками.

Лилли уложила свое платье в коробку.

— Нет, тебе теперь не понадобятся твое старое платье, рубашка и брюки; у тебя есть новые платья. Завтра начнем уроки. Никаких отговорок… и больше никаких сладостей. Шесть пирожных… в самом деле.

— Пять, — напомнила ей Уиннифред. Она потерла рукой ноющий живот, села и вздохнула. — И они того стоили.

Знакомство Уиннифред с мудреными и, по ее мнению, воистину причудливыми обычаями и нормами высшего света началось на следующий день и продолжалось беспрерывно в течение недели.

Она находила свое новое окружение и свою новую жизнь в Мердок-Хаусе не то чтобы неприятными, но трудными. Они с Лилли жили в одной комнате с тех самых пор, как приехали в Шотландию, поначалу для удобства, позднее из практических соображений. Но теперь Уиннифред ложилась спать и просыпалась одна или с какой-нибудь незнакомкой в комнате, разжигающей огонь в камине. Она еще не решила, что хуже.

Она одевалась в изысканные платья, ей в изобилии подавалась изысканная еда на изысканном фарфоре и серебре, ее обучали изысканным манерам. Все, как казалось Уиннифред, было совершенно, бесспорно и раздражающе изысканно.

Она скучала по утренним прогулкам с Клер к речке. Скучала по свободе носить то, что ей нравится, говорить что думает и делать что хочется. Она скучала по чувству гордости из-за достижения чего-то осязаемого, будь то пойманная на завтрак рыба, починка сломанной двери сарая или даже стирка белья.

Уроки Лилли требовали большой отдачи, это так, но они не были чем-то, на что Уиннифред могла бы указать и сказать: «Это сделала я. Я сумела сделать это сама».

Конечно, она могла бы сказать это про уроки… если бы проявила какой-то талант к их заучиванию и запоминанию.

— Это действительно необходимо, Лилли?

Это был седьмой день, и они с Лилли сидели с прямыми спинами и скрещенными лодыжками в заново обставленной гостиной. Это был первый урок Уиннифред по искусству использования веера, и эта дурацкая штуковина из перьев и китового уса никак не желала ее слушаться. Она упорно норовила сложиться, когда Уиннифред помахивала ею, раскрывалась, когда она ею постукивала, и взметала облако перьев всякий раз, когда она ее резко складывала. Фредди уже вытащила несколько перьев изо рта и была уверена, что и в волосах у нее тоже перья.

— Эта штука явно неисправна.

— Ничего подобного, просто ты обращаешься с ним слишком резко. Это веер, а не молоток. — Лилли наклонилась, чтобы поправить пальцы Уиннифред, вцепившиеся в ручку. — И это необходимо. Общение с помощью веера вышло из моды, но я уверена, что сами сигналы признаются до сих пор. А вдруг ты сделаешь джентльмену предложение, сама того не зная?

— А джентльмен красивый?

— Дело не в этом.

— А жаль. Это было бы так смело, дерзко и чудесно порочно, если он красив. — Она пожала плечами и прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от смеха. — Если же он невзрачный, это было бы просто глупо.

Лилли испустила тяжкий вздох и обратила взгляд в потолок, словно прося Всевышнего о помощи.

— Во-первых, делать предложение джентльмену по какой бы то ни было причине непростительно навязчиво и, таким образом, крайне глупо. А во-вторых, достоинства джентльмена основываются не на одной только внешности.

— Зато достоинства леди — да, — фыркнула Уиннифред.

— Не совсем, по крайней мере если у этой леди хорошее приданое и хорошие связи. И последнее — не пожимай плечами. Это вульгарно.

Уиннифред удивленно воззрилась на Лилли.

— Я сотни раз видела, как ты пожимаешь плечами.

— Но не за последнюю неделю, — с большим достоинством ответила Лилли. — Я с успехом избавилась от этой привычки. И ты тоже можешь избавиться.

Было кое-что другое, от чего Уиннифред предпочла бы избавиться в данную минуту — от этого дурацкого веера, к примеру, — но она дала обещание сделать все от нее зависящее и твердо намерена его сдержать.

Урок продолжался еще час — еще один невыносимо долгий, на взгляд Уиннифред, час, — прежде чем одна из служанок вошла и объявила обед.

Лилли улыбнулась:

— Спасибо, Бесс. Его милость присоединится к нам этим вечером?

— Нет, мисс. Он попросил прислать поднос к нему в комнату.

Опять, подумала Уиннифред, бросая веер в коробку. Она почти не видела его с того утра, как он вернулся с платьями. Он часто отлучался из дома, уезжал на целый день в Энскрам. А когда был дома, уединялся в своей комнате и ясно давал всем понять, что не желает, чтобы его беспокоили.

Его продолжительное отсутствие лишь множило уже и без того тревожные мысли Уиннифред. В тот день, когда он вернулся из Лэнгхолма, она пришла к заключению, что, несмотря на очень короткое время, проведенное вместе, она испытывает к Гидеону больше, чем просто физическое влечение. Она питает к нему нежные чувства. Он был так внимателен, что без всяких просьб привез Лилли новые платья. И с пониманием отнесся к тому небольшому недоразумению в конюшне. Он заставил Уиннифред улыбаться, когда ей хотелось от расстройства разнести забор в щепки, и прислал те восхитительные пирожные с заварным кремом, и привез из города самую чудесную на свете роскошь — шоколад. Как же она могла не влюбиться в него? И как же ей понять, является ли это странное трепыхание в животе и пылающая кожа, когда она хотя бы мельком видит его, чем-то большим, чем временное увлечение и мимолетная влюбленность, если он отказывается разговаривать с ней? Как?

— Уиннифред, ты меня слушаешь?

— Я… — Она заморгала, затем заставила себя отвлечься от своих переживаний и увидела, что Бесс ушла, а Лилли смотри на нее выжидающе. Уиннифред сконфуженно улыбнулась. — Извини. Я задумалась.

— Что-то ты сама не своя, — не преминула заметить Лилли. — Почему бы тебе не прогуляться после обеда? Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

— А разве у нас нет никаких планов?

— Ничего такого, что нельзя было бы отложить на один вечер, и дабы это компенсировать, мы проведем за обедом еще одни расширенный урок столового этикета.

Удовольствие от предвкушения прогулки в одиночестве слегка померкло.

— Конечно.

Гидеон обогнул островок сосен и резко остановился.

Там на камне, отмечающем границу земель Мердок-Хауса, сидела Уиннифред вместе со своей неизменной спутницей — козой. Никто из них не замечал его присутствия.

Сердце непроизвольно забилось быстрее. Это, похоже, случается всякий раз, как он видит Уиннифред. И он, кажется, всегда разрывается между необходимостью отвести от нее мысли и глаза и желанием полюбоваться подольше.

Второе он выбрал только один раз, на четвертый день своего заключения — как он начал называть свое пребывание в Шотландии, — когда Лилли вывела Уиннифред из дома, дабы попрактиковаться в грациозной ходьбе, по крайней мере так предположил он, наблюдая из окна своей комнаты.

Заинтригованный представлением, что женская ходьба — это нечто такое, что необходимо постигать путем проб и ошибок, он наблюдал, как Уиннифред ходит взад-вперед по грязной подъездной аллее со всей грацией строя пехотинцев, марширующих на бой.

Изящества ей явно не хватает, это нельзя не признать. Но нельзя не признать и то, что он находит гордую посадку ее головы и эту бодрую, решительную походку абсолютно очаровательными. В этой девушке он все находит очаровательным. Нет, больше чем очаровательным. Очаровательными находят живые цветы и пушистых котят.

Уиннифред Блайт — дьявольское искушение.

От зрелища золотистых прядей у нее в волосах, освещаемых солнцем, пальцы зудели, желая прикоснуться, а когда от мягкого ветерка тонкий муслин очерчивал фигуру, Гидеон тут же вспоминал, как она выглядела в брюках, наклоняясь, чтобы поднять упавшую жердь.

Он желал ее. Так же настоятельно и мучительно, как и хотел оставить ее в покое.

В тот день он отвернулся от окна.

И сейчас гадал, сможет ли незаметно уйти. За последнюю неделю он неплохо научился ускользать незамеченным — в Энскрам, в поле, в свою комнату или просто в дверь и по коридору, когда кто-то из дам внезапно появлялся в поле его зрения. Почему они постоянно возникают в поле его зрения? Ради всего святого, их же только две. Как же они вечно оказываются на его пути?

Он сделал шаг назад, намереваясь сбежать.

Но тут Уиннифред вздохнула — не легким вздохом, указывающим на удовлетворение, а тяжелым, долгим и глубоким, который говорил о душевном страдании.

Проклятие.

Он не может уйти. Не сейчас.

Смирившись с тем, что придется высказать по крайней мере несколько слов поддержки или что там ей нужно, он кашлянул и шагнул вперед, сокращая расстояние между ними.

— Охранник из Клер не слишком хороший?

Уиннифред оторвала взгляд от воды, когда Клер потрусила к Гидеону.

— Спутник из нее гораздо лучший.

Гидеон шагнул в сторону, уклоняясь от попытки козы ткнуться носом ему в ногу.

— Она… дружелюбная. Почему вы сидите в одиночестве? Я думал, вы занимаетесь с Лилли.

— Мне была пожалована временная передышка. — Уиннифред слегка пожала плечами. — Мы только что закончили очередной урок.

— И как он прошел?

— Из рук вон плохо. — Она наклонилась, чтобы почесать голову Клер, явно избегая встречаться глазами с ним. — Я поставлю Лилли в неловкое положение.

Он сел с ней рядом и снова уловил слабый аромат лаванды. Запаха сена на этот раз не было, и Гидеон нашел, что скучает по нему.

— Уверен, что все не так уж плохо, — сказал он.

— Все плохо. Вчера я попробовала разливать чай.

Она подняла руку, и только теперь Гидеон заметил на ладони небольшую белую повязку.