— До нового приказа остановите погрузку!

А вернувшись к Балетти, произнес:

— Думаю, маркиз, вы согласны с нами сотрудничать.

— Сотрудничать — нет. Следовать за вами — да. Туда, куда решит двигаться Мери. Думаю, нам о многом надо друг другу рассказать.

— Так куда, Мери?

— Курс на остров Черепахи, — ответила она. — Я остаюсь с ним, а ты возвращайся к себе на борт.

Сын молча кивнул. Пусть даже все это показалось ему чересчур стремительным, он понял. Увидел во взгляде матери то, о чем не говорилось в письмах, которые Форбен когда-то читал ему вслух. Балетти и Мери в прежние времена любили друг друга. И пусть его мать мечтала о жизни с Корнелем, связь с маркизом выдержала испытание временем.

Никлаус созвал своих людей, отказавшись отвечать на их вопросы до тех пор, пока «Марии» не вернут свободу. Затем велел поднять паруса и, пока капитан Кальви делал то же самое на своем судне, объяснил команде, что маркиз когда-то в Венеции спас Мери и потому следует относиться к этому человеку с уважением. Честь для пиратов была понятием священным. Ни один из них не пытался возражать своему капитану.


На борту «Марии» Мери с Балетти остались вдвоем. Когда она следом за ним поднялась по трапу, маркиз хотел было надеть маску, чтобы не смущать ее, но Мери удержала его:

— Я хочу видеть тебя таким, какой ты есть.

Ничего не ответив, он распахнул дверь своей каюты.

Обстановка оказалась скромной. «Мария» была большим голландским трехмачтовым судном, созданным специально для торговли. Комфорта особого не добивались, и Балетти извинился за неудобства, приглушив свет, вливавшийся через большие окна, выходившие на корму. Это был деликатный способ скрыть лицо.

— Хочешь что-нибудь выпить? У меня-то в горле пересохло. Волнение от встречи. Нежданной, нечаянной, — прибавил он. — Портвейн?

Она кивнула. Давным-давно ей не приходилось его пить, она даже позабыла вкус этого вина. Балетти протянул рюмку, и внезапно оба — и он, и она — почувствовали смущение от этой близости. После того как прошло столько времени… Шестнадцать лет…

— Прости, — извинилась Мери. — Я чувствую себя немного глупо и неловко. Не знаю, что тебе сказать.

— Ты уже все сказала, Мария, — грустно улыбнулся Балетти, приближаясь к ней. — Ты уже все оправдала, когда бросилась мне в объятия, несмотря на мой чудовищный облик.

— Меня ужасают лишь те муки, которые за ним угадываются.

Желая окончательно убедить в этом друга, Мери провела пальцем по шраму на его щеке. Очень нежно. Она не могла понять, почему несколько минут назад испытала такое потрясение. Мери помнила, как быстро она утешилась, утратив Балетти, как легко забылась в объятиях Корнеля. Может быть, как раз его смерть и сделала ее такой слабой, такой уязвимой? Или, может быть, призрачное явление вернуло ее к тем картинам, к тем страданиям, которые она оттолкнула тогда, в Венеции, чтобы не страдать от утраты?

— Как тебе удалось выбраться из этого пекла? — спросила она. — Твой крик навсегда остался в моей памяти, хотя ее порядком разрушили пытки, которым подвергла меня Эмма.

— Эмма тебя пытала?

— В венецианской тюрьме. До тех пор пока Корк с Корнелем меня не освободили. Корк и погиб, когда вез меня на судно Форбена. — Мери со вздохом опустилась в кресло. — Все это теперь так далеко, маркиз. Я думала, что потеряла тебя навсегда. Я больше не хотела слышать ни об Эмме, ни о сокровищах. Единственное, чего я хотела, это забрать сына и снова начать жить. Корнель мне в этом помог.

— Где он теперь?

— Умер. Несколько месяцев назад его схватили корсары. Мы с Никлаусом-младшим продолжаем выходить в море. Но хватит об этом, — усталым взмахом руки она отогнала воспоминания. — Я говорю о себе, когда следовало бы подумать о тебе. Я изменилась, маркиз. Теперь я пиратка, очень далекая от той женщины, которую ты любил.

— Нет, не думаю. Взгляд у тебя тот же, Мери. Ты по-прежнему умеешь видеть то, что скрыто за поверхностью. Ты любишь свободу и море. Я это знал. Я это всегда знал. Мне достаточно было повстречаться в Венеции с Корнелем, чтобы это понять. Я не мог лишить тебя этого. Я хотел тебе помочь стать собой, а не переделывать тебя.

Мери печально улыбнулась.

— Как тебе удалось выжить? — спросила она.

— Корк подобрал меня в подземелье. Монахи рассказали об этом, когда я пришел в себя.

— Значит, Корк тебя подобрал, — повторила она. Закрыла глаза, ослепленная очевидностью. — То есть Корнель знал. Он не мог не знать. Но он ничего не сказал мне, маркиз.

— Он любил тебя. Так же сильно, как я. И так же сильно, как Форбен.

Мери вгляделась в его глаза. Изменилось бы что-нибудь в ее судьбе, если бы ей открыли правду? Осталась бы она с Балетти вместо того, чтобы последовать за Корнелем? Она не знала. Случилось то, что должно было случиться.

— Почти десять лет у меня ушло на то, чтобы полностью исцелиться, — продолжал Балетти своим глухим голосом. — Все это время я оставался в монастыре. Конечно, дом мой сгорел, у меня уже не было хрустального черепа, который ускорил бы выздоровление, но я не лишился всего. Моя морская торговля по-прежнему шла успешно, и я все еще помнил тайну философского камня. Во дворце были собраны не все богатства. Я воспользовался тем, что у меня осталось, для того чтобы попытаться вас разыскать, Эмму и тебя. Я даже писал Форбену.

— Я много лет не давала ему о себе знать, — призналась Мери.

— Он мне именно так и ответил. Форбен ушел на покой, поселился в Сен-Марселе и думал, что потерял тебя навсегда, раз ты прервала всякую связь. Я тоже смирился. Эмму искал в Лондоне и Дувре, но тщетно. Она прекратила все свои дела, ее с трудом вспоминали.

— А зачем ты ее искал?

— Чтобы забрать хрустальный череп. Мне страшно недоставало его. У меня не только лицо было повреждено, но и все тело. Сам не знаю, как выбрался из той комнаты. У меня было чувство, будто чья-то рука отстраняет пламя, открывает дверь и переносит меня в подземный ход. Насколько помню, у меня самого ни сил, ни мужества для этого не оставалось. Все то время, пока я находился между жизнью и смертью, в моей голове пел голос и хрустальный город манил меня к себе. Я был настолько пронизан этим голосом, этим видением, что выжил вопреки всякой логике. Знаю, что мне достаточно было бы прикоснуться к хрустальному черепу, чтобы окончательно исцелиться.

Маркиз устало провел по лбу рукой. Мери не решалась его прервать, она чувствовала его боль, его страдания — словно тысячи игл впивались в ее собственную кожу.

— В конце концов я решил, что ты сумела отомстить, убила Эмму, вы вместе с Корком забрали череп, ты отправилась в Лубаантун, чтобы добыть сокровища, и погибла в море. Я не думал, что ты способна обречь Форбена на такую участь: терзаться неизвестностью…

— Я решила, что для него так будет лучше. Он не смог бы смириться с тем, что я предпочла Корнеля.

Балетти кивнул:

— Конечно. Мне следовало об этом подумать. Я отправился на Юкатан, — продолжал он, помолчав несколько минут. — Мне ничего не удалось найти, даже места, где был Лубаантун. Джунгли поглотили все. Без карты, которая осталась у Эммы, я не сумел определить его расположение. Майя, которых я встречал, могли дать мне лишь туманные сведения. Сегодня жизненным центром этой части побережья стал город Санта-Рита. Его порт дает возможность вести любую торговлю. Я изучил свойства мате. В этом регионе Вест-Индии его редко встречают, на юге — чаще. Мне хотелось верить в то, что это растение связано с черепом и что оно — как знать — может мне помочь.

— Значит, ты возвращался оттуда?

— Мы встретились благодаря случаю. Случаю или судьбе. Когда капитан Кальви обнаружил, что нас преследуют, я велел ему прибавить ходу. Потом, видя, что вы не отстаете, вооружился подзорной трубой, чтобы определить, велика ли ваша команда. Представь себе мое удивление, мою радость и мои опасения, когда я прочел имя твоего фрегата. Я попросил Кальви исполнить требования капитана этого судна, решив показаться только после того, как буду знать точно. Даже если этот корабль как две капли воды походил на тот, что был у Корка, с тех пор прошло, как ты совершенно верно заметила, шестнадцать лет.

Наступило молчание. Мери отпила глоток портвейна из бокала, который все это время покачивала, согревая вино в ладони, как раньше. Безотчетным движением.

— Я следил за вашим приближением вот из этого окна, — продолжал маркиз, указав на то, что слева; на скамье под ним все еще лежала подзорная труба. — А когда приблизились — сразу тебя узнал. Ты не изменилась. Разве что немного седины, вот эта едва приметная морщинка у губ, и еще несколько у глаз. Я помню каждую твою родинку, — шепотом признался он. — Никакая другая женщина не заняла твоего места, Мария.

Он встал и, оперевшись ладонью о раму окна, отодвинул занавеску и подставил свои шрамы ласке косого вечернего света. Мери не смела прервать молчание, причинявшее ей такую же боль, как признания Балетти.

— Да и кому нужен калека? — произнес он наконец.

Мери встала, поставила бокал и приблизилась к маркизу, все еще не решаясь коснуться — из страха пробудить боль его зарубцевавшихся ран. Удовольствовалась тем, что взяла его за руку.

— Мне не нужна твоя жалость, Мария. Она была бы еще нестерпимей для меня, чем все остальное.

— Как ты мог подумать, будто я тебя жалею?

Не отвечая, маркиз продолжил свою исповедь — так, словно давно ждал этой минуты:

— Я бежал из Венеции. Закрыл двери своего дома для посетителей. Сам выходил редко — и только скрывшись под этой маской. Я прекратил все свои дела с нищими, чтобы скрыть свое несчастье, оставил все свои мечты.

— Почему? Ведь это было смыслом твоей жизни, маркиз. Это и хрустальный череп.

Балетти безрадостно усмехнулся:

— Обман. Это была только приманка, Мери. Но я это осознал лишь после утраты. Теперь, когда я тебя нашел, это стало еще яснее.

— Маркиз…

Он повернулся к Мери:

— Я предпочел бы умереть, чем изводить себя мыслями о том, что не смог избавить тебя от Эммы. Мои телесные раны были ничто в сравнении с ранами душевными. Что ни делай, а забыть нельзя. Нельзя забыть часть себя, которую отняли.

— Я этого недостойна, — прошептала она, опустив голову.

— Нет, Мария. Если бы ты была этого недостойна, тебя бы так не любили. — Балетти приподнял подбородок Мери, чтобы посмотреть ей в глаза: — Ты знаешь, где может скрываться Эмма?

— Что ты собираешься сделать?

— Я верну то, что она у меня украла. Мою жизнь, мой облик, мои мечты. При помощи хрустального черепа.

— Когда я была ее пленницей, она говорила о Южной Каролине.

Мери готова была назвать имя Энн, но удержалась. Она зализала эту рану и не хотела к ней прикасаться.

— Это слишком большое пространство, — нахмурился Балетти.

— Чарльстон — город, в который стремятся многие. Мы могли бы начать с него.

— Мы, Мария? — удивился маркиз.

— Я не хочу, чтобы ты в одиночестве выступил против нее.

— Ты закончила свою войну. Не спорь.

— Так было раньше.

— Я уже сказал — не хочу жалости!

— Тогда прими нежность. И пойми: до того как стать твоей, это была моя война. И тебе не дано помешать мне в нее вступить. Если бы не я, Эмма никогда не искалечила бы тебя. Жажда мести пробудилась во мне, и теперь я не смогу заставить ее умолкнуть.

— Ты надеешься загладить свою вину, Мария, хотя я ни в чем не виню тебя. Это глупо.

— Когда-то ты спас мою душу, маркиз. Позволь мне теперь спасти твою. Позволь мне искупить все то зло, которое я тебе причинила.

— Ты ни в чем не виновата. Виновата только Эмма. Ты не сотрешь все эти годы, как бы ни размахивала саблей, пиратка Мери.

— Ты прав, — прошептала она, обняв его за шею и глядя ему в глаза.

— Как ты можешь, я же такой урод, — простонал он.

— Уродство — всего-навсего маска. Ты научил меня заглядывать глубже.

Он сжал Мери в объятиях, не коснувшись подставленных губ.

— Я глубоко взволнован, просто потрясен тем, что ты снова рядом, — признался маркиз, — но мне потребуется время, чтобы я мог…

— Доверять мне? Когда-то у тебя хватило терпения дать на это время мне.

Он не ответил, и на мгновение Мери почудилось, будто она баюкает новорожденного.

30

Они шли мимо архипелага Камагуэй, когда впередсмотрящий объявил, что видит справа по борту парус.

Мери следом за Балетти схватила подзорную трубу.

— Что ты об этом думаешь? — спросил маркиз, поскольку молчание затянулось.