— Не сердитесь на него, капитан! — негромко сказал Корнель, когда свет наконец упал на него.

Мери увидела, что ее защитник, сохраняя неустойчивое равновесие, сидит на пушке и пристально смотрит на нее большими смеющимися голубыми глазами. Тонкие губы незнакомца улыбались, правая рука поигрывала темной бородкой, левую же, на уровне локтя заканчивавшуюся культей, он небрежно опустил на согнутое колено. Лоб у него был гладкий и загорелый — еще бы, все время на воздухе.

Мери, ни секунды не раздумывая, улыбнулась ему в ответ, счастливая оттого, что уже заполучила на корабле союзника, но сразу же повернулась к капитану и решилась поклониться ему так, как принято в свете, поскольку не знала, что почитают за приветствие у этих морских волков. Форбен в ответ захохотал и снисходительно потрепал ее по щеке:

— Придержи свои реверансы до встречи с его величеством! Пойдем-ка со мной — надо поговорить.

— Готов служить вам, капитан! — воскликнула Мери и, все-таки немного огорченная, дала себе слово никогда больше не делать ничего такого, чтоб над нею смеялись.

— Вот это мудрое решение. Как тебя звать-то?

— Олив… Оливье, капитан! — тут же поправилась она, вспомнив, что представилась французом.

Форбен протянул ей фонарь, и Мери вскарабкалась по трапу, прилагая все усилия, чтобы не поскользнуться на мокрых ступеньках. А Форбен и Корнель, оставшись позади, с видом знатоков проследили за движениями ее туго обтянутых цивильными панталонами ягодиц и бедер, после чего обменялись заговорщическими взглядами.

Наконец она поднялась, и Форбен последовал за пленницей, твердо намеренный выпытать у нее правду.

9

«Жемчужина» горделиво скользила по воде, чуть поблескивавшей под косыми лучами утреннего солнца. Паруса хлопали на ветру, небо с самого рассвета было безоблачным.

По всему кораблю уже засуетились. Временами накативший вал приносил с собой беспокойное напоминание о вчерашней буре, и Мери на мгновение теряла равновесие. Однако она с радостью убедилась в том, что от морского воздуха ее не только не тошнит, как накануне, — напротив, он пробудил в ней волчий аппетит, тем более что в последний раз она ела чертовски давно, а из печки, находившейся в камбузе, в свою очередь, расположенном в твиндеке перед грот-мачтой, доносился необычайно волнующий аромат горячей пулярки…

— Ты только посмотри, какая прелесть! — воскликнул Форбен, обводя широким жестом корабль, который, судя по взгляду и интонации, воспринимал как женщину. — Разве не образец красоты? — Он указал пальцем на бушприт, к которому крепились носовые паруса: — Теперь сюда посмотри и ниже, ниже, за форштевень… Видишь, как в каждом движении этого фрегата чувствуется дыхание океана? Я специально переоснастил его весь ради этого. Чтобы он скользил по волне, чтобы проваливался в нее и возносился на ней, чтобы ловил в паруса ветер и приручал стихии — так легче их покорить… И сегодня — я в этом убежден — он стал самым надежным, самым быстрым и самым удивительным из корсарских судов французского флота. А ты что об этом думаешь, Оливье?

— Что я в этом ничего не понимаю, капитан, но что вы наверняка правы, раз с такой страстью говорите! — честно ответила Мери.

Форбен чуть отступил и — с задумчивым видом — осмотрел ее с головы до пят. Потом, заметив Левассёра, который в это время раздавал указания офицерам, коротко распорядился:

— Скажите, чтобы меня не беспокоили.

И вдвоем с новичком отправился в капитанскую каюту: она находилась в кормовой части судна — на полуюте, между гакабортом и бизань-мачтой. Форбен запер за Мери дверь. Каюта была обставлена и декорирована так же роскошно, как рабочая комната Эммы де Мортфонтен, да и тот напиток, что капитан «Жемчужины» налил в бокал Мери, сильно ей напомнил вино, которое она пила там после любви, слишком громко смеясь…

— Что ж, слушаю тебя, Оливье, — сказал Форбен и придвинул к гостю плетеную корзинку с фруктами и бисквитами.

Рискуя вызвать неодобрение хозяина, Мери съела довольно много всего, запивая вином, прежде чем решилась сказать хоть слово, — правда, она пыталась замаскировать свое обжорство с помощью манерных жестов, каким ее научила леди Рид. А пока она таким образом насыщалась, Форбен, сидя в кресле за письменным столом, рассеянно и терпеливо пережидал паузу. Мери старалась не обижаться, замечая в его глазах насмешливое выражение, и утешала себя фразой Сесили, которую та без конца повторяла: «Если уж помирать, то, по крайней мере, с полным желудком!» Но Мери и подумать не могла, что у нее такой огромный желудок!

Когда, благодарная за понимание, проявленное к ее аппетиту капитаном, она в конце концов откинулась на пухлую спинку кресла, не было на свете человека, больше нее готового исповедаться и рассказать все… то есть все, что доставило бы удовольствие слышать господину Форбену.

— Наверное, я был ужасно голоден, — тем не менее сочла необходимым оправдаться она, вспомнив, что хорошо воспитана.

— И я почему-то так подумал! — продолжал потешаться над ней капитан. — Теперь-то сыт?

— О да, капитан. Спасибо!

— Погоди благодарить. Посмотрим сначала, как я отнесусь к твоей истории.

Мери кивнула и начала рассказ:

— Два месяца назад мадам де Мортфонтен взяла меня на службу, на должность своего личного секретаря. Хозяйка относилась ко мне с огромным уважением и потому призналась в том, какую роль играет, желая как можно лучше служить интересам своей страны и своего короля Якова, которого эти распроклятые протестанты выгнали из Англии так несправедливо и…

— Стоп! В историю углубляться не станем, — оборвал ее гладкую речь Форбен, — да и знаю я все, что ты тут можешь сказать. А то, что мадам де Мортфонтен — шпионка, вовсе не объясняет, каким образом и зачем ты оказался на моем торговом судне, между тем как я хочу знать именно это.

— Как раз подхожу к этому, капитан. Мадам де Мортфонтен, поняв, что разоблачена, неделю назад, решила не рисковать, отправляя письмо с последней собранной ею информацией обычной почтой, ну и поручила мне передать послание прямо в руки господину министру, как я вам уже говорил. К сожалению, на меня в порту напал какой-то бандит, и, спасаясь от преследования, я вынужден был прыгнуть на первый же корабль, какой увидел поблизости. Это оказалась «Жемчужина», готовая к отплытию. И я попал на нее, как вор, вовсе не будучи таковым! — сочла нужным добавить Мери.

— Доказательства твоих слов у тебя есть?

Она уверенно сунула руку во внутренний карман камзола, куда положила письмо перед неприятнейшей встречей с Тобиасом Ридом, но, сколько там ни рылась, ничего, к своему великому разочарованию, не обнаружила. Машинально поднесла руку к шее: цепочки с подвесками тоже исчезли.

Капитан открыл ящик письменного стола, достал оттуда по очереди нефритовый кулон, подвеску с изумрудом, последним — распечатанный конверт, выложил это все на инкрустированную столешницу, подтолкнул к Мери и спросил:

— Может быть, ты это ищешь?

Мери кивнула.

— Знаешь, что я думаю, Оливье?

Она не ответила, но ужаснулась внезапно пришедшей ей в голову догадке. А Форбен встал и, подойдя к ней, небрежно уселся на край стола, глядя на Мери сверху вниз и подавляя своими внушительными ростом и статью. Пауза становилась невыносимой.

Насладившись испугом Мери, капитан, отчетливо выговаривая каждое слово, произнес:

— Я думаю, что ты лжешь.

Он быстро выхватил из ножен, прицепленных к поясу, шпагу и приставил острие к шее Мери, прямо под подбородком, таким образом даже и приподняв его немножко. Взгляды капитана и его жертвы встретились, и Форбен с удивлением прочитал в глазах Оливье не испуг, но вызов. А Мери вспомнила точно такую же сцену, исход которой оказался очень-очень приятным, и возможность повторения подобного ее опьяняла, тем более что Форбен волновал девушку куда больше, чем хозяйка-любовница.

— Распусти шнурки на рубашке!

Мери, ничуть не удивленная, повиновалась: тот, кто щупал ее грудь, когда обыскивал и снимал украшения, — тот и рассказал о своем открытии капитану.

Форбен осмотрел ее, провел острием шпаги от горла до стягивавшего грудь бандажа, потом стал медленно водить вокруг придавленных тканью бугорков.

— Ну и как? Думаю, не слишком удобно тебе в этом…

— Уж поудобнее, чем с этим, месье! — усмехнулась она, непринужденным движением указав на оружие.

Форбен отвел шпагу в сторону, улыбнулся. Снова повисла пауза, они рассматривали друг друга, и пространство заполнялось все возрастающей напряженностью желания, которое оба излучали чуть ли не каждой клеткой.

В дверь постучали. Ни Форбен, ни его пленница не пошевелились и не ответили: они были не в состоянии разрушить колдовство, сковавшее их тела.

Однако Левассёр весьма раздраженным тоном вернул капитана к действительности — то есть к управлению кораблем:

— Капитан, берег показался.

— Сейчас приду! — крикнул он в ответ, вложил шпагу в ножны, спрыгнул со стола и вплотную приблизился к Мери: — Одевайтесь, мадам!

Мери принялась дрожащими пальцами связывать шнурки, а Клод де Форбен обошел ее кресло и шепнул в самое ухо:

— Никто, кроме меня и Корнеля, не знает. Вы правильно сделали, мадам де Мортфонтен, что сбежали после разоблачения. И не бойтесь ничего: господин де Поншартрен отблагодарит вас за ваш боевой дух.

Первой реакцией стало изумление, но оно тут же и угасло от поцелуя, которым капитан слегка коснулся ее губ, прежде чем покинуть каюту, осталось только головокружительное ощущение счастья, какого Мери еще в жизни не испытывала.

Вот только расслабляться было не время! Девушка довольно быстро опомнилась, оценила сложившуюся ситуацию и задумалась о том, как поступила бы сейчас Эмма. Мысль эта вызвала у Мери улыбку. Да конечно же, пусть видят в ней ту, кого хотят видеть! От этого ничего не будет, кроме сплошной выгоды! Что же до того, как Эмма отнесется к ней самой после всего, то нет никаких оснований сомневаться: Эмма ее поймет!

Мери собрала с письменного стола капитана свое барахлишко, вернула все по местам, вышла из каюты и, чтобы не мешать матросам, облокотилась на леер и стала пересчитывать барашков, бегущих вдоль лазурных волн по прихоти ласкового бриза. Французский берег приближался медленно, и Мери сосредоточила внимание на маневрах фрегата, но видела только чудесную картину — матросов, хлопочущих на мачтах и на всех палубах.

Стоило миновать узкий вход в гавань, как показались крепостные стены Бреста. Рейд был переполнен: здесь стояли суда всех водоизмещений. «Жемчужина» направилась к той части порта, где строили, вооружали и ремонтировали корабли французского военного флота. Здесь же были оборудованы причал и стоянка для таких судов.

Помимо «Жемчужины» в эскадру Форбена входило еще два корабля, и оба они, по примеру флагмана, собирались сейчас пришвартоваться и встать на якорь. Клод де Форбен вернулся из двухмесячного плавания и намеревался пробыть в военном порту пару недель, чтобы обеспечить себя на будущее продовольствием и боеприпасами.

Пока парни на набережной возились с брошенными им с борта швартовыми, закрепляя их на причальных тумбах, Мери искала глазами среди силуэтов других офицеров, стоявших на носу корабля, высокую фигуру капитана Форбена. Все были в завитых париках, в треуголках, все в туго облегающих торс — ну просто не продохнуть! — одинаково скроенных ярко-синих камзолах. Зато Форбен с тех пор как вернулся из королевства Сиам[1], где был послом, относился ко всякой моде пренебрежительно и следовал, одеваясь подчеркнуто эксцентрично, выработанному там вкусу, который, впрочем, как нельзя лучше соответствовал склонности к эпикурейству и взрывному темпераменту этого уроженца Средиземноморского побережья. Потому он и выбирал из всего возможного и с гордостью носил наряды, украшенные вышивкой невероятно ярких, просто-таки кричащих оттенков и сшитые по преимуществу из пунцового или малинового сукна. К поясу его с одной стороны был прикреплен малайский кинжал, с другой — шпага. Шляпу с высокой тульей едва ли не сплошь покрывали перья. Кожи ботфорт почти не было видно за блеском золотых и медно-красных пряжек. Его хулили, над ним издевались, он только смеялся в ответ. Министр, как и король, отдавая должное обаянию и способности подчинять себе, которыми был одарен Клод Форбен, в равной степени ценили в нем высочайший профессионализм моряка и привычку говорить правду в глаза.


Мери никак не могла насмотреться на выдававший твердую волю профиль и думала, как капитану удается постоянно сохранять выражение столь полной безмятежности — приклеил он его к лицу, что ли? И пока смотрела, желание вернуться в Англию все слабело, слабело, слабело, а потом — раз, и совсем почти исчезло: как-то так вдруг…