Корнель в ответ только пожал плечами: что тут ответишь, если ему-то был отлично известен один-единственный способ, каким он стал бы ее успокаивать. Воцарилось неловкое молчание, прерванное только вошедшим в комнату Форбеном. Теперь Мери почувствовала благодарность к любовнику еще и за то, что вернулся так вовремя.

— Холодает, — сообщил капитан, ничего не замечая. — Пожалуй, ночью будет сильная гроза…

— В таком случае, — отозвался Корнель, — я вас покину.

Мери хотела было с ним попрощаться, когда Форбен вдруг объявил, и вид у него был при этом совсем развеселый:

— Только что получил новое назначение. Отправляюсь на Средиземноморье, чтобы подготовить вооруженную поддержку Турвилю. Значит, не пройдет и трех недель, как мы после здешних туманов окажемся под ясным солнышком.

— Прекрасная новость, капитан! — воскликнул Корнель.

Но Мери почувствовала, что он лжет. Корнель любил Брест не меньше, чем Форбен свой Прованс.

Матрос раскланялся и ушел.

Перрина, уже битый час ворочавшая горшки на кухне, сообщила, мол, кушать подано, и Мери подумала, что лучше все-таки разговор на тему, которая вертелась у нее на языке, отложить до конца трапезы. Новое назначение, похоже, так занимало Форбена, что он напрочь забыл и о кознях Эммы де Мортфонтен, и об исчезновении Мери, и о своих былых обещаниях.

Он рассказывал Мери об Экс-ан-Провансе, этом городке, тесно прижавшемся к горе Святой Виктории, голова которой порой седела, как вершины Альп, а в другое время веселый стрекот цикад, доносившийся оттуда, звучал как пение… Рассказывал о душистых тимьяне и чабреце, растущих у подножия, о приморских соснах, в тени которых ему было так славно лениться… О тулонском арсенале — как он считал, самом богатом в стране… О магии света на море и оттенках сепии на берегу… о красном и коричневом, смешивавшихся в хрустальных водах… о глубокой синеве и ясной лазури, делавших тихую волну похожей на таинственный резной камень…

— Ты все увидишь сама, Мери. Ты увидишь, чем напитана кровь в моих жилах. И, когда ты узнаешь эти ароматы, не похожие ни на какие другие в мире, они войдут и в твою кровь, станут твоими, будут и тебя питать жизненной силой. Тогда ты забудешь печаль и слезы лондонских туманов, забудешь Англию…

Мери не перебивала, она слушала, как он воспевает Средиземноморье, думая, что этот край и впрямь подходит ему наилучшим образом. Да, просто фантастически подходит. Вот только для нее там нет места рядом с ним. И никогда не будет.

Она подошла к камину. Форбен уже грелся на солнце своих воспоминаний, а ее пробирало до костей. На самом деле ей не нужно было ждать, когда капитан получит новое назначение, чтобы решить свою судьбу. Это решение созревало в ней весь долгий день.

Форбен подошел к ней — он сгорал от желания, — привлек ее к себе, словно приклеился торсом к ее спине, руки его принялись ласкать ее тело, поднимаясь от талии к груди. Мери чувствовала, как в низу живота у нее разгорается пламя. Ее не меньше сжигало желание, но оно смешивалось с тоской и тревогой, сердце отчаянно билось, в горле стоял комок… И все-таки она выговорила слова, от которых самой было хоть в петлю:

— Я уезжаю, капитан. Завтра.

Ему потребовалось несколько секунд на то, чтобы понять услышанное. Руки Форбена прекратили свой танец. Воцарилась тишина, но Мери поторопилась ее нарушить:

— Я никто, Клод де Форбен. В глазах всего света — я никто, у меня нет ничего законно мне принадлежащего. Женись на мне, и я стану кем-то. Женись на мне, — повторила она, — и у меня будет причина остаться.

— Это невозможно, — голос у него был тусклым, бесцветным. — Но я люблю тебя, Мери, как никогда никого не любил…

— Тогда почему?! Ты был бы не первый, кто женится на бродяжке. И ничего не переменилось бы. Я была бы рядом с тобою в плаваниях и в боях, наши глаза видели бы одни и те же звезды!

— Замолчи, Мери. Ты что же, считаешь, я об этом не думал? Не мечтал?

Он отошел на несколько шагов и остановился, ероша свои густые темные волосы. Мери в ожидании стояла напротив.

— Я уже говорил тебе, Мери: я женат на море. Не только из честолюбия, но — в ответ на желание моего отца, который грезил о том, что наше имя вернет себе былую честь и былое достоинство. Я никогда не подам в отставку, да и зачем? Ради какой выгоды? — Он усмехнулся. — У меня нет состояния, которое позволило бы скитаться по морям в свое удовольствие, но я и не умею больше ничего, кроме как жить в море и морем. Мое ремесло для меня — почти что священнодействие, настолько я отдаю ему душу, ну что можно еще об этом сказать? Я мог бы жениться на женщине, которую оставлял бы на долгие месяцы в порту и которая ждала бы меня, растя наших детей и хлопоча по хозяйству. Но ты не создана для такого, Мери! Я это знаю. И ты это знаешь. И это было доказано на «Жемчужине». Я мог бы жениться на женщине, Мери, но не на матросе, сражающемся бок о бок со мной с саблей в руке. Мой министр никогда такого не потерпит.

— Почему? — удивилась Мери.

— Потому что женщине не место на корабле, потому что матросы суеверны, да и без всяких суеверий — это истинная правда. Мы целыми месяцами бороздим море, и ты видела: единственное, что поддерживает моряков в этих условиях, — игра, выпивка и женщины. Их собственные жены, но равным образом и те, которых они встретят в порту во время стоянки. Но как ты думаешь, что случится, Мери, если они узнают, кто ты на самом деле?

— Я уже доказала, кто я и чего стою. Они уважают меня. И будут уважать. Особенно если я стану твоей женой, — добавила она.

— Ты не станешь моей женой на военном судне, — вспылил Форбен. — Ни-ког-да! Это против правил, это незаконно, это мешает нормальному плаванию. Это противоречит здравому смыслу, наконец.

— Ну и? — спросила Мери, не уточняя, о чем спрашивает, потому что догадывалась: за всеми этими доводами стоит и настоящая, совсем другая правда.

— И я не могу согласиться на риск, я не хочу думать о том, что вот-вот потеряю тебя в очередной кровавой буче… и я не желаю носить по тебе траур на глазах всей команды! — Сердце Форбена рвалось на части, когда он это произносил, тем не менее он это произнес.

— Значит, ты предпочитаешь потерять меня по-настоящему, потому что это имя, которое ты отказываешься мне дать из боязни бесчестья, я все равно должна завоевать. Сама. И я не удовольствуюсь средненькими результатами, я не хочу быть матросом — одним из многих, я хочу богатства, Форбен. Или по крайней мере имени, которое могло бы мне его обеспечить, когда у меня больше ничего не останется, когда моя ложь уйдет в прошлое, да и твоя покроется морщинами. Я не хочу быть тайной любовницей, которую ты обрюхатишь. Я не хочу родить ублюдка, такого же, каким была сама! — выпалила она на одном дыхании и положила руку на живот.

Форбен помолчал, затем, побледнев, спросил:

— Ты что, беременна?

Мери усмехнулась:

— Пока нет. Но рано или поздно, Форбен, это случилось бы!

Он бросился к ней с намерением задушить в объятиях:

— Мери, Мери, прости меня, давай обсудим мой эгоизм и мою трусость! Я же просто старый дурак! Животное! И ты заслуживаешь большего, чем я могу тебе дать. Куда большего! Но что бы ты ни сделала, Мери Рид, знай, что другая никогда не займет твоего места и не получит того, в чем я отказываю тебе сегодня. Клянусь тебе в этом! И еще знай, что, пока я жив, в море или на земле всегда будет человек, на которого ты можешь рассчитывать.

— Знаю, мой капитан.

Они надолго замолчали. Впрочем, все уже было сказано. И оба знали цену этим словам.

— Куда ты собираешься отправиться?

— Ко двору короля Якова, — не колеблясь, ответила Мери. — Я изучила ремесло моряка, теперь научусь быть шпионкой.

— Смотри, душу не потеряй в погоне за выгодой…

— Форбен! Если бы я была такой, как Эмма, ты никогда не полюбил бы меня!

Он улыбнулся и прижал ее к себе еще крепче.

— А сейчас я хочу любить тебя… И чтобы ты меня любил… В последний раз — для того, чтобы я унесла с собой хоть немножко огня, который загорается в твоих глазах, когда ты страстно этого хочешь!

Вместо ответа он взял ее на руки и понес к лестнице.


На рассвете, решив не длить тягостных минут прощания, Мери на цыпочках вышла от Форбена. Миновала, не заходя, дом Корнеля и — с деньгами в кармане, с саблей на боку — устремилась по римской дороге, которая приведет ее в Париж. Устремилась с тяжелым сердцем, но ни о чем не жалея.

15

Мощеная дорога протянулась меж убогих полей, размытых ливнями, затопившими Европу. Идя по обочине, Мери видела, что ущерб, нанесенный дождями, огромен. А в Бресте и не успела ничего такого заметить… Правда, уж слишком мало она там пробыла, чтобы судить о таких вещах. Но здесь целые поля пшеницы были загублены, колосья гнили на корню. И пусть даже везде суетились мрачного вида крестьяне, ясно было: голод неминуем, и начнется все очень скоро. По телу пробежала дрожь от увиденного. Значит, и цены взлетят: всегда же так…

Денег у нее с собой совсем мало, эдак того и гляди в нищету впадешь! А чтобы достичь своей цели, надо уметь пустить пыль в глаза — для этого деньги пригодились бы… Она вздохнула, подумав, что упрямство вернее доведет ее до погибели, чем до взлета, но не возвращаться же назад! Нет, она не станет, не может. Мери решила, что все равно следует побыстрее разделаться с отчаянием и взять себя в руки, а чтобы сделать это было легче, ускорила шаг, примериваясь к движению двухколесных повозок, которые тащили за собой быки.

Она даже насвистывать начала, шла и шла себе, стараясь держаться в русле бесконечного потока всадников, телег, карет и пеших странников, направлявшихся в столицу, приглядываясь к тем, кто двигался в обратном направлении. «По крайней мере, так я окажусь в большей безопасности, если вдруг из лесу выскочат какие-нибудь бродяги и захотят меня ограбить!» — решила она. При этой мысли рука ее машинально потянулась к двум подвескам. Погладила их. И Мери сразу вспомнила, как Форбен в их последнюю ночь любви вдруг стал расспрашивать, а что это за нефритовый «глаз»: ему украшение показалось безвкусным, потому и удивлялся, с чего это Мери придает ему такое значение. И разволновался, когда она объяснила.

«Ну и ладно, — продолжала она размышлять. — Пусть эта подвеска некрасивая, я же могу не показывать ее никому, прикрывая повязкой на груди».

Что же до саламандры, эту вещицу Форбен посоветовал припрятать, чтобы не украли.

Солнце пыталось робкими лучами пробить тяжелые тучи, когда приближающийся за спиной конский топот заставил Мери прижаться к обочине, тем не менее она продолжала двигаться вперед. К величайшему ее изумлению, лошадь остановилась рядом с ней, и пришлось поднять голову на дружелюбный голос:

— Вот так вот — даже без прощального поцелуя, матросик?

Лицо Мери просияло — Корнель, который, похоже, чувствовал себя в седле так же уверенно, как на палубе корабля, спрыгнул на землю. Когда же Мери подивилась тому, как это им удалось встретиться, он поторопился объяснить:

— Форбен поручил мне тебя проводить.

Сердце девушки переполнилось ребяческой гордостью: известно же, что Форбен расстается с Корнелем только в случае крайней необходимости! Что бы он там ни говорил, он ее любит, любит и не захотел потерять ее вот так, сразу и насовсем! Значит, все еще возможно, и просто надо подождать! Пусть время пройдет…

Корнель протянул ей уздечку второй оседланной лошади — она бежала за ним на привязи, но вместо того чтобы сесть верхом, Мери продолжила путь на своих двоих. Они долго шли рядышком, и каждый наслаждался простым удовольствием обрести спутника.

Когда неожиданно явился капитан и отдал приказ присмотреть за Мери, Корнель не колебался ни минуты. Форбен пересказал другу последний разговор с девушкой, упомянул и о решении, ею принятом. Матрос давно подозревал: именно этим дело и кончится, и теперь гордился, что знает Мери лучше Форбена, имеющего возможность расточать ей ласки. Их сообщничество, их долгие разговоры на борту «Жемчужины» как нельзя лучше этому поспособствовали. Форбен снабдил его приличной суммой, а Корнель заверил капитана, что они с Мери смогут рассчитывать на приют у его тетушки в течение всего того времени, которое понадобится девушке, чтобы достичь цели. Если она, конечно, сможет ее достичь.

«Это мой прощальный подарок, — печально, но решительно сказал напоследок капитан. — Позаботься о ней. И возвращайся только тогда, когда она будет вне опасности».

У Корнеля была и еще одна причина догнать беглянку. Раз уж капитан больше ее не хочет, ему-то какой резон отказываться? Ему, в отличие от Форбена, ничто не помешает ее любить. Тем более что он совсем не торопится к Средиземному морю.