— Я готова выйти в море, — объявила она на следующее утро в общем зале трактира, сидя за столом и уплетая ломоть вяленой грудинки.

Она усвоила местные привычки, и у ее завтрака был дикарский вкус ее новой жизни.

— Рад видеть, что аппетит к тебе вернулся, — сказал Набей-Брюхо, наливая вина, которого она потребовала.

— Так ведь выбора-то нет, — отозвалась Мери, насмешливо на него взглянув. — У тебя даже ром, и тот поддельный. Голова только от него разболелась.

— Тем лучше, — бросил он на ходу, удаляясь от стола. — Меньше болтать будешь.

— Неужели тебе никогда не надоедает его задирать? — вздохнул Корнель.

— Ты же знаешь, если я перестану его дразнить, ему будет этого недоставать.

Мери откинулась на спинку стула. Стульев в этом заведении было немного, три четверти пиратов довольствовались грубыми скамьями, но трактирщик всегда устраивал Мери поудобнее, для нее стул неизменно находился.

Вытащив из кармана трубку, она набила ее табаком и закурила. Жадно затянулась, блаженно вздохнула.

— Я-то думал, ты погрустишь, — проронил Корнель.

— О чем? — удивилась Мери, но, увидев, каким напряженным стало его лицо, тотчас сообразила, что он говорил о ее так плачевно закончившейся беременности.

— Знаешь, Корнель, чему быть, того не миновать, — пожав плечами, ответила она.

За те пятнадцать лет, что они разбойничали на Карибах, она успела сделаться фаталисткой, исцелившись от всего, что мучило ее прежде. Нет ничего лучше хоровода дней на горизонте, чтобы человек получил возможность осознать, насколько он ничтожен.

Мери усвоила такой взгляд на вещи и укреплялась в нем с каждой бурей, с которой отважно вступал в схватку «Бэй Дэниел», с каждым мгновением этой жизни, которой она наслаждалась и которую дарили ей сын и любовник.

— Я знаю, ты права, — согласился Корнель, — но все равно, мне-то хотелось ребенка…

— Мне тоже, — соврала она, чтобы его утешить.

У нее был уже не первый выкидыш, но другие случались на очень ранних сроках, и она об этом никогда не рассказывала.

— Когда мы сможем сняться с якоря? — спросила Мери, чтобы сменить тему.

— А что, мадам уже не терпится?

Корнель понял, что прежний разговор закончен, тема исчерпана. Настаивать бесполезно — с Мери Рид не поспоришь.

— Можно подумать, ты об этом не догадывался, — улыбнулась она.

Мери повернулась к трактирщику, который перетирал стаканы, собираясь расставить их по местам. В свои сорок лет Набей-Брюхо все еще выглядел красавцем мужчиной. Приветливое лицо, высокий, с залысинами лоб, мужественная улыбка. Если бы не дородность, свойственная людям его сословия, мог бы быть вполне во вкусе Мери. И вместе с тем именно эта уютная оболочка привлекала ее, располагала к нему.

— Я бы с удовольствием поела твоего свиного рагу, если оно готово, — сказала она.

— Вот только подсыплю крысиного яда, тут же и положу тебе в тарелку, — смеясь, отозвался он.

Корнель, давно смирившийся с их сообщничеством, только вздохнул и подумал: «Эти двое никогда не перестанут поддразнивать друг друга».

Набей-Брюхо уже спешил исполнить просьбу Мери. На этом острове не было ни одного мужчины, который не мечтал бы о подруге, похожей на нее. Не было на этом острове ни одного, кто не мечтал бы о ней. Корнеля это раздражало, но одновременно вызывало у него гордость. Всерьез ему тревожиться не приходилось.

— Я объединился с Барксом и Дунканом, — обронил он, когда Мери жадно вонзила вилку в дымящееся мясо, поставленное перед ней трактирщиком.

От еды пахло пряностями. Маринованные бананы и ананасы смягчили кусок рульки, и Корнель, не устояв перед искушением, запустил пальцы в тарелку. Мери уколола его вилкой:

— Не лезь!

— Я только попробовать! Один маленький кусочек! — взмолился он: в конце концов можно проголодаться только оттого, что смотришь, как она лакомится!

— Набей-Брюхо! — позвала Мери, оставшаяся непреклонной, хотя взгляд у нее был скорее веселым, чем сердитым. — Корнелю завидно.

— Мне-то что с того? — проворчал трактирщик.

— Он ко мне в тарелку лезет, — объяснила Мери.

Набей-Брюхо ничего не сказал, но поспешил исправить положение.

— Это хорошая мысль, — заявила Мери, следуя за ходом собственных размышлений.

— По-моему, тоже, — согласился Корнель, приступая к еде.

— Я говорила об англичанах, — заметила она, — а вовсе не о твоем чревоугодии. С тремя кораблями мы сможем захватить куда больше добычи.

— Никлаус тоже так считает. В этом году он размахнулся куда шире, ему прискучило довольствоваться баркасами. Думаю, парень втайне все еще мечтает о твоем кладе, о тех сокровищах.

— Единственное сокровище, которое стоит того, чтобы к нему стремиться, Корнель, это свобода. Ты сам это прекрасно знаешь, поскольку ты мне это и открыл, — прибавила она, подмигнув ему.

— Никлаус пылкий и нетерпеливый, впрочем, это свойственно его возрасту. Ему требуется больше, чем свобода. Боюсь, скоро ему и этого покажется мало.

— А что нам делать с сокровищами? Я хочу сказать — с настоящими, с теми, что я уступила Эмме де Мортфонтен? Разве станем мы более счастливыми, если завладеем ими? Наша добыча обеспечивает нас всем необходимым, так чего же еще хотеть от жизни? У нас есть все, и даже больше.

— Это правда. Но не помешало бы еще, если б ты осознала, что происходит в голове и в сердце Никлауса-младшего. Рано или поздно, если мы будем довольствоваться жалкой добычей…

— Жалкой? Это его определение?

— Да.

Мери вздохнула. Она не могла отрицать очевидного. Никлаус уже не тот сорванец, каким был прежде. Она тоже мечтала о грудах золота и драгоценных камней — мечтала в память о Сесили, словно таким образом могла взять реванш — за нее. И понимала, что Никлаусу тоже этого хочется. Нередко, когда вдали показывался большой торговый корабль, она видела, как сын от досады и ярости сжимает кулаки, только не придавала этому значения. А ведь и сама знала эту неудовлетворенность, так долго ее не оставлявшую — до тех пор пока Мери не признала, что охота на более крупную дичь не доставляет ей большего удовольствия.

Главное было именно в том, чтобы жить ярко, напряженно и полно, во всю силу. Какая разница, больше или меньше они захватят, раз они берут столько, сколько им надо, раз получают все необходимое для того, чтобы каждое утро наслаждаться окружающим миром?

— О чем задумалась? — спросил Корнель.

Мери машинально разминала вилкой бананы.

— О том, что ты сказал. На самом деле это объединение одновременно и нравится мне, и тревожит. Ты ведь не хуже меня знаешь, что нашей свободой мы отчасти обязаны тому благоразумию, которое обоим нам свойственно — и тебе, и мне. Нападать на суда Вест-Индской компании рискованно. Пока что корсары не обращают на нас внимания, но всегда ли так будет?

Корнель вздохнул:

— Ты же знаешь, я всегда считался с твоим мнением. Только ты и Никлаус для меня что-то значите, остальное неважно.

— Речь как раз о Никлаусе. Мне хорошо известно, какая ярость охватывает, когда не можешь получить то, чего страстно желаешь. И я не хочу, чтобы он стал рабом этого чувства, чтобы страдал из-за неудовлетворенности. Я лучше кого-либо другого знаю, что защитить от самого себя можно только того, кто на это согласится. Моя роль матери состоит и в том, чтобы помочь Никлаусу повзрослеть. Он должен узнать жизнь, как узнала ее я. Только тогда он сможет оценить то, что имеет сегодня. Если этого не произойдет, он обозлится и, рано или поздно, как ты говорил…

— Рад, что ты пришла к тому же выводу, что и я.

— А я — что не сохранила этого ребенка, — призналась она, глядя ему прямо в глаза. — При таких обстоятельствах было бы безумием его доносить.

Корнель опустил голову. Об этом он тоже догадывался. Ему вдруг расхотелось есть.

— Пойду к Дункану, хватит ему ждать моего ответа, — сказал он, поднимаясь со скамьи. Поцеловал ее в волосы. — У меня уже есть сын, Мери, — прошептал он. — Только с ним надо считаться.

Мери посмотрела ему вслед, потом подозвала трактирщика, который поблизости орудовал метлой — не столько подметал, сколько пылил.

— Сядь-ка сюда, Набей-Брюхо, и попробуй свое пойло.

— Не хватало мне изжоги, — проворчал тот, приостановившись.

— Ну иди же сюда! — повторила она. — Хватит пылить, не то я сейчас расчихаюсь.

Трактирщик испустил душераздирающий вздох, но все-таки отставил метлу и сел на место Корнеля. Мери наполнила оставленный тем стакан, Набей-Брюхо глотнул вина за его здоровье.

— Ты чем-то озабочена, Мери Рид, — отметил он, забыв под ее сумрачным взглядом про их излюбленную игру.

— У тебя есть дети?

— Есть где-то там. Но ни один из них мне не дорог так, как твой Никлаус.

— Никогда не привязывайся к ним, — выдохнула она, залпом осушив свой стакан.

Набей-Брюхо с сочувствием смотрел на нее.

— А ты что не допиваешь? — спросила она.

Трактирщик невесело улыбнулся.

— Лучше сдохнуть, — сказал он. — Ты права. Вино поддельное.

Но вместо того чтобы рассмеяться, как он надеялся, Мери, ничего не ответив, вышла из-за стола и предоставила ему дальше орудовать метлой.

23

Три фрегата полным ходом шли вперед, быстро сокращая расстояние, отделявшее их от старого испанского галиона.

Галионы теперь редко встречались в море. Очень редко, поскольку представляли собой легкую добычу для пиратов. Несмотря на то что эти суда были хорошо вооружены и насчитывали в команде немало людей, имея в распоряжении флотилию, можно было без труда завладеть ими. Никлаус-младший давным-давно мечтал подобраться к галиону и теперь не мог нарадоваться выпавшей ему удаче.

Мери с Корнелем решительно сочли происходящее добрым предзнаменованием: если применим правильную тактику, к вечеру судно будет наше!

Тактику еще следовало выбрать. На этот раз невозможно было поступить так, как они поступали раньше, имея дело с лодками или баркасами, даже с бригами и шлюпами, хотя команда и обожала эти воинственные игрища. Правила игры когда-то разработал Корк, предпочитавший заставить корабль сдаться, чтобы не идти на абордаж и не рисковать жизнью своих людей, и сводились они вот к чему. Матросы распускали и взлохмачивали волосы. Музыканты оглушительно били в барабаны, нестерпимо пронзительно визжала скрипка. Все остальные пускались в пляс на палубе, звеня саблями, ругаясь и обещая страшные пытки будущим жертвам, которых от всего увиденного и услышанного неизменно бросало в дрожь. Зачастую такого действа оказывалось достаточно для того, чтобы жертва сдалась, иногда приходилось подкрепить требование остановиться пушечным выстрелом по корме, и очень редко дело доходило до абордажных палашей.

На этот раз Мери не обманывалась: на галионе было слишком много людей. Слишком много для того, чтобы можно было их запугать.

Каждый из трех капитанов знал, что ему следует делать в любой ситуации, какая только могла сложиться. Они часами обсуждали все возможные варианты, прежде чем прийти к согласию. Мери во все это не вмешивалась: пусть за эти последние годы она многое узнала и многому научилась, все же необходимого опыта у нее еще не хватало. Зато Корнель, Дункан и Баркс прошли одну и ту же школу, пусть и были в прежние времена, во время войны, врагами. Хорошо хоть не довелось встретиться лицом к лицу. Все трое знали, что такое морской разбой, все трое сохранили и удаль, и навыки.

Следуя разработанному совместно плану, они целый час преследовали и донимали галион, беспрерывно его обстреливая. Небо потемнело от дыма, стало трудно дышать, ноздри обжигал запах пороха и гари. В конце концов галион начал слабеть, трещать по всем швам: три фрегата объединенными усилиями его загнали. Когда бизань-мачта жертвы рухнула, не выдержав града ядер, батареи умолкли и все стали готовиться к абордажу.

«Бэй Дэниел» и «Виктория» Дункана теснили галион с обеих сторон, на удивление слаженно пристраиваясь к его тяжеловесным бокам, а «Щеголиха» Баркса упиралась в корму.

С трех судов были брошены крюки, которые цеплялись за штаги и бортовые ящики для хранения коек. Еще несколько минут — и со всех сторон, словно муравьи, на штурм галиона устремились по этим веревочным мостикам матросы с саблями, топорами в руках, заряженными пистолетами за поясом, с ножами в зубах.

Мери и Никлаус-младший бросились к галиону в едином порыве. Поначалу Мери хотела удержать сына, как когда-то ее саму Корнель пытался не пустить в бой. Но, встретив умоляющий взгляд Никлауса, заставила себя промолчать. Ему необходим был воздух битвы, как его отцу и ей самой. Совершенно бесполезно пробовать увести человека в таком состоянии. Мери заглушила голос материнской тревоги и ринулась в драку.