Но Джоселин де Сей в ответ только поглубже натянул на глаза свою каску и что-то пробурчал о том, что сейчас у него мало людей. Да и шериф Пайн Фиц Джон куда-то запропастился, и все тяготы по поимке разбойника ложатся на его сержанта.

Однако он еще пару раз наведывался к аббатисе и расспрашивал. Но ее поведение не вызвало у него подозрений, а вот требование увеличить охрану обители в конце концов заставило прекратить визиты: слишком много сил и времени отнимали поиски и сбежавшего преступника, и невесть куда пропавшего шерифа. Одновременное исчезновение этих двоих порождало недобрые подозрения, поэтому были разосланы вооруженные патрули, чтобы перекрыть все дороги на Уэльс, да и в самом городе методично обшаривали каждый дом. Через неделю паводки вокруг города спали. Отправившись по делам в аббатство Святых Петра и Павла, мать Бенедикта заметила в толпе перед собором Артура. Парень держался как ни в чем не бывало, даже подходил выказать соболезнования вдове шерифа. Ибо теперь, когда схлынули воды Северна, тело Пайна Фиц Джона выловили у одного из быков моста и леди Кристина уже считалась вдовой — причем вдовой богатой. Мать Бенедикта наблюдала со стороны, как леди Кристина держится с Артуром, но не заметила ничего подозрительного: та отвечала на соболезнования, не поднимая глаз, куталась в траурное покрывало, даже вроде как похудела от переживаний.

В самом же Шрусбери все больше людей склонялись к мысли, что это верные Черному Волку валлийцы пробрались в город, пользуясь сумятицей и связанными с паводком хлопотами, освободили Гая из Форгейтского замка и отбыли с ним в свои края. Ведь всем известно, что принц Поуиса[26] Мадог ап Мередид считал его своим другом, а такой упорный и решительный валлиец не оставит приятеля в беде.

Все эти новости мать Бенедикта сообщила брату, который по-прежнему отсиживался в ее покоях. Ее это даже забавляло: надо же, вся округа бурлит, по дорогам вплоть до валлийской границы разъезжают стражники в надежде выйти на след беглеца, а он вон, сидит себе у ее пюпитра и даже помог ей подправить кое-какие счета.

Гай слушал сестру с легкой улыбкой. Какая же она у него все-таки храбрая и хитрая, эта святоша, правящая в своей обители, как иная королева. Но он не имел привычки кого бы то ни было хвалить, поэтому только указал ей на один из свернутых свитков.

— Взгляни, что я тут у тебя обнаружил. Это письмо от Эдгара из Гронвуда. Твой деверь спрашивает разрешения прислать к тебе малышку Милдрэд.

— Она уже давно не малышка — ей лет семнадцать, не менее. И не в монастырь ее надо посылать, а замуж отдать поскорее.

— Эдгар знает, что делает, — усмехнулся Гай, припомнив своего друга сакса, с каким некогда свела его судьба. — Ты уже ответила ему?

Вот что его волновало, когда весь Шрусбери и все Шропширское графство с ног сбиваются, чтобы разыскать беглеца.

Аббатиса сердито вырвала у него письмо.

— Еще не ответила. И это преступное легкомыслие с моей стороны, раз я забыла отписать доброму родичу из-за волнений, связанных с тобой.

Она отточила перо и уже подвинула чернильницу, как вдруг сказала, не глядя на брата:

— Мне непросто и далее скрывать тебя в обители, где двадцать семь монахинь, больше дюжины послушниц, пятнадцать воспитанниц, да еще служки, приходской священник и сторож. Так что готовься, Гай. Вода в Северне спадет, все успокоится через пару дней, а я пока отправлю Артура в Поуис, чтобы валлийцы подготовились тебя принять.

— Да, пора уже, — оживился Гай. — У меня есть кое-какие дела.

В его голосе Бенедикте послышались некие странные интонации, но брат поспешил ее успокоить:

— Не волнуйся, сестренка. Мадог ап Мередид обещался отдать за меня свою дочь Гвенллиан, и мне надо поспешить, пока эта валлийская красотка не засмотрелась на Артура, мое более молодое подобие. Ибо сколь бы хорошо я ни относился к нашему шалопаю, как бы ни был ему признателен за все, но делиться с ним невестой не намерен.

А Бенедикта только и подумала, что, возможно, ее брат хоть теперь обретет семью, а родство с принцем Мадогом поможет остепениться. Ей хотелось в это верить.

Глава 4



Восточная Англия, апрель

Во дворе Гронвудского замка шла подготовка к отъезду. Раздавалось ржание уже оседланных коней, возницы проверяли упряжь на телегах, поправляли поклажу. Барон Эдгар в длинном дорожном плаще и опушенной мехом шапочке стоял подле своего сильного темно-рыжего жеребца, давая последние указания сенешалю Пенде. Было решено, что с отъездом барона леди Гита тоже отбудет и какое-то время проведет в женской обители Святой Хильды. Пенда же, в отсутствие хозяев, приступит к ежегодному наведению порядка в таком большом сооружении, как Гронвуд-Кастл. Это было непростое и не самое приятное дело. Перво-наперво полагалось расчистить окружавшие крепость рвы, что было грязной и тяжелой работой. Не более приятной считался и уход за уборными и отводящими от них шахтами в толще стен. В Гронвуде имелась еще одна забота: немного в стороне от замка по течению речки Уисси был вырыт канал, который обеспечивал водой мельничную запруду, и оттуда же по подземному руслу вода бежала к хозяйственным службам двора — пивоварне, красильне, кухне, а также небольшому, расположенному перед входом в донжон фонтанчику. Однако с течением времени система забивалась грязью и разным сором, приходилось все чистить, убирать скопившийся мусор и нанесенный ил. Пенда неплохо знал, как привести в порядок водоснабжение, поэтому выслушивал наставления хозяина только из почтения.

Леди Гита намеревалась уехать через пару дней, а Милдрэд отправлялась с отцом уже сегодня. Впервые она покидала дом столь надолго, и девушка бегала по замку, в который раз прощаясь со всеми, обнималась, выслушивала пожелания доброго пути. Всеобщие изъявления любви Милдрэд принимала с привычным милым кокетством. Не будь она от природы наделена столь добрым нравом, то стала бы невероятно избалованной. Но в ее сердечке хватало любви на всех и вся, вплоть до последней кухарки — и души людей раскрывались ей навстречу.

Юная леди уже облачилась в дорожную одежду, очень дорогую и модную: в нижнюю тунику кремового цвета, с вышитыми на рукавах замысловатыми саксонскими узорами, а поверх нее красовалось так называемое сюрко: новомодного кроя одеяние без рукавов, с широкими проймами от плеча до бедра, опушенными светлым мехом рыси. От бедра сюрко имело разрезы, чтобы удобнее сидеть верхом и можно было откидывать длинный шлейф на круп лошади. Голову Милдрэд покрывала украшенная жемчугом сетка в виде шапочки, завязанной под подбородком, а сзади волосы свободно ниспадали по спине струящейся пышной массой.

Когда мать подозвала девушку и стала поправлять выбившийся на виске локон, Милдрэд едва не притопывала на месте от нетерпения.

— Тебе так хочется поскорее оставить меня, девочка? — с грустной улыбкой сказала леди Гита.

Милдрэд замерла, устремив на нее смущенный взгляд ярких голубых глаз.

— О мама…

И порывисто обняла баронессу. Та прикрыла глаза. Ее девочка так добра, так распахнута навстречу всему хорошему и светлому, будто цветок. Они с мужем сделали все, чтобы жизнь для Милдрэд была прекрасной и легкой, и вот теперь ей надлежит полагаться только на себя.

Баронесса благословила и отпустила дочь, и та, даже проезжая под аркой ворот, все оглядывалась и махала матери рукой. Однако едва они оказались на дороге, едва в лицо ударил весенний ветер, а хорошо выезженная вороная кобыла пошла, повинуясь ее маленькой твердой руке, и Милдрэд уже смотрела на все сияющими глазами, веселая и радостная, как птичка. Выросшая в семье, одним из занятий которой было разведение и продажа коней, девушка стала хорошей наездницей, лошадью правила мастерски, одними коленями, опустив украшенные кистями поводья на холку.

Они ехали довольно быстро, но наконец барон сдержал ход кавалькады, давая лошадям отдохнуть и позволяя подтянуться отставшему позади обозу. По пути им предстояло сделать остановку в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс. Некогда Эдгар Гронвудский враждовал с этим аббатством, но в последнее время, при тихом и разумном настоятеле Сильвестре, отношения наладились.

Об этом и рассказывал по пути дочери барон.

— Все меняется под небом по воле Господа. Некогда я был врагом Бери-Сент-Эдмундса, теперь меня там принимают как дорогого гостя. Я говорю это к тому, что после аббатства нам предстоит заехать к графу Норфолкскому, в его замок Фрамлингем.

— Но ведь это же ваш враг! — воскликнула девушка. — Мать даже слышать не может упоминаний о нем.

— Я ведь сказал — все меняется в этом мире, дитя мое. И если я не испытываю приязни к норфолкскому графу Гуго, это не означает, что мы не можем сосуществовать с ним, как соседи. К тому же во Фрамлингеме соберется немало вельмож и церковников, к которым у меня имеются дела.

Милдрэд какое-то время обдумывала услышанное, а потом просияла.

— Когда собирается немало знати, непременно бывает весело и шумно. Выходит, мне будет перед кем щеголять в новом наряде из алого бархата.

Барон расхохотался. Ох уж эти юные барышни! Им бы только покрасоваться своей грацией и богатыми нарядами. Но потом он заговорил с дочерью куда серьезнее:

— Пойми, Милдрэд, встреча во Фрамлингеме станет не просто пиром, где ты узнаешь свежие новости и пленишь всех своей красотой. Там будут вестись серьезные переговоры. Все дело в ссоре архиепископа Теобальда Кентерберийского с королем Стефаном. Его преосвященство Теобальд вызвал сильнейший гнев короля, когда вопреки его запрету отправился в Реймс на собор высшего духовенства, где присутствовал и сам Папа Евгений.

— По-моему, наш король очень хорошо умеет ссориться с Церковью, — заметила Милдрэд, намекая на наложенный Папой на Стефана интердикт.

— Наш король вообще умеет наживать врагов, — согласился барон. — Но он также и предан друзьям, к коим я имею честь себя причислять. Поэтому во Фрамлингеме я буду представлять его особу и должен от его имени договориться с преподобным Теобальдом.

Милдрэд восхищенно взглянула на отца. Он будет представлять особу самого монарха! И тут же остудила свой пыл: в нынешнее время, когда сильны сторонники императрицы Матильды, это могло быть очень опасно. Однако отец успокоил ее, сообщив, что хитрый Бигод объявил свой замок нейтральной территорией и все съехавшие туда будут заняты улаживанием споров между королем и его главным церковнослужителем.

Барон перечислял приглашенных: во Фрамлингеме будет главный военачальник Стефана Вильям Ипрский, епископы Херефордский и Руанский, представители от тамплиеров, которым следует обеспечивать мир во время переговоров. Назвал он также другие имена, вызвавшие на лице девушки улыбку, ибо среди упомянутых были и два молодых лорда, которые недавно гостили в Гронвуде в надежде добиться ее руки. Барон ни одному не дал четкого ответа, но Милдрэд знала, что произвела на обоих впечатление, и радовалась: ей будет кого пленять, пока важные персоны совещаются. И уж она сумеет вновь покорить сердце Хью де Бомона, который к тому же претендует на титул графа Бедфорда, и перевернуть душу молодого Гилберта де Ганта. Правда, насчет последнего отец несколько остудил ее пыл.

— Не рассчитывай на него — не так давно он обвенчался с Хависой де Румар, чтобы получить с ее рукой титул графа Линкольна.

— Как? — удивленно ахнула Милдрэд. — Ведь еще на это Рождество Гилберт де Гант сидел у моих ног, пел любовные песни и добивался моей руки. Ах, изменник! Ну я ему еще устрою!

Барон Эдгар усмехнулся, заметив, что Милдрэд не выглядит раздосадованной, скорее удивленной.

Но вскоре она забыла о неверном поклоннике: они подъезжали к аббатству Бери-Сент-Эдмундс. Прибыв на место, девушка тут же с верной Бертой отправилась гулять по прилегавшему к аббатству городу, разглядывая паломников и совершая мелкие покупки, а вечером посетила гробницу короля-мученика Эдмунда[27], не забыв помолиться над прахом предков в фамильной усыпальнице Армстронгов.

Когда уже в сумерках она вышла из собора, то увидела стоявшего поодаль отца. Барон вертел в руках какой-то свиток и казался несколько хмурым. На вопрос дочери он ответил, что у них возникла проблема.

— Это послание от королевы Мод, — Эдгар показал дочери свисающую на шнуре со свитка красную восковую печать супруги Стефана. — Ее величество сообщает, что Стефан решил послать на переговоры во Фрамлингем своего сына Юстаса.

— Прокаженного! — ахнула Милдрэд.

Барон искоса глянул на дочь и велел идти за собой в сторону аббатских строений, где они устроились на постой.

— Ты не должна слушать все эти домыслы о болезни наследника престола, — заметил он, когда они остановились у крыльца высокого странноприимного дома. — Слухи, что Юстас прокаженный, распространяют враги короля. На самом деле он просто болен какой-то кожной болезнью, причем с детства. Да, красавцем его не назовешь, однако болезнь эта не заразна. Порой наступает облегчение, но потом, особенно весной и осенью, его кожа опять покрывается рубцами и нарывами. Его высочество лечили самые разные лекаря, но лишь в ордене тамплиеров ему смогли оказать некоторую помощь. Это было как раз тогда, когда королеве Мод удалось сосватать за Юстаса сестру французского короля, Констанцию, брак с которой должен был упрочить связи Блуаского дома и Капетингов[28]. Однако, увы, этот союз оказался неудачен. Констанция была на несколько лет старше юного Юстаса и откровенно им брезговала, даже сама распускала слухи, будто принц прокаженный, и просила августейшего брата, чтобы на основании этого Людовик добился для нее развода. Глупейшее поведение — но Констанция вообще неумна. Особенно это стало ясно, когда она, во время мятежа Мандевиля, оказалась его пленницей. Правда, слово «пленница» тут верно лишь отчасти. Ибо эта пара всюду разъезжала, едва ли не держась за руки, в пору своего пребывания в Лондоне они закатывали вызывающие по своей роскоши пиры, вместе плавали на украшенной цветами барке по Темзе и… Короче, ни для кого не составляло тайны, какие отношения их связывали.