В Уолвеси Арундела ожидал гонец. Переговорив с ним, граф изменился в лице и сообщил, что ему придется уехать.

— У графини Аделизы начались преждевременные роды, — пояснил он. — Когда дама в возрасте моей супруги, это внушает опасения. Поэтому мы с моими девочками немедленно начнем собираться в дорогу.

Этот неожиданный отъезд смутил Генри. Пока Арундел оставался в Винчестере, он мог положиться на него и не опасаться за судьбу дочери Эдгара. Сам же епископ не решался взять Милдрэд под свою опеку. И хотя того требовал его долг, Генри не желал портить отношения со столь непредсказуемым и непримиримым человеком, как Юстас.

Поэтому он и не вмешивался, на другой день заметив племянника и саксонку во дворе, когда грумы уже подводили к ним оседланных лошадей. Причем сопровождали их лишь несколько охранников, что указывало на намерение совершить обычную прогулку верхом. И это в Страстную пятницу, когда полагалось прекратить всякие увеселения и молиться!

— Я, кажется, не нравлюсь его преподобию, — сказала Милдрэд Юстасу, когда они выезжали из ворот Уолвеси. — Он избегает меня, а если смотрит, то только с осуждением.

— Не будьте к нему строги, — отозвался принц. — Священники тоже мужчины, и присутствие такой красавицы смущает их. Но сегодня дядюшка недоволен потому, что я решил прокатиться с вами в Страстную пятницу.

— Но, может, он и прав? Сегодня не тот день…

Да, день был не тот — серый, хмурый, без солнца и тепла. К тому же и принц вел себя не так любезно, как ранее, все больше отмалчивался, был мрачен. Стараясь разрядить обстановку, Милдрэд спросила его, какие вести привез с острова Уайт Геривей Бритто. Рассказ Юстаса был предельно краток. Сопровождающие Милдрэд были обескуражены, не обнаружив госпожи, храмовники возмущались, однако они торопились и вскоре отбыли. Говоря все это, принц помрачнел, и Милдрэд не стала расспрашивать более подробно.

Она отвлеклась, стала смотреть по сторонам. Они уже миновали пригород, вокруг виднелись пологие холмы, порой красиво увенчанные живописными буками, крышами усадеб или шпилем церквушки. Милдрэд с любопытством глядела на все, что встречалось взору: как местные женщины повязывают шаль, какие у них сабо, чтобы ходить по грязи, — не столь глубокие, как в краю болот ее родного графства, а часто даже без задников. Местные дома крыли не тростником, как в болотистом Денло, а дерном или плоскими круглыми плитками, очень тяжелыми на вид.

— А что вон там? — спросила Милдрэд, указывая на руины на дальнем холме.

— Некогда был замок некоего саксонского тана. Говорят, он вел не слишком праведную жизнь и был, по сути, язычником. Когда к власти пришли норманны и пленили его, церковники прокляли то место. Но, насколько я знаю, ваши соотечественники и впрямь не слишком почитали его святейшество Папу и зачастую путали языческие обряды с христианскими. Даже имя нашего знакомого Хорсы — это ли не дань старым языческим традициям?[50]

— Хорса назван в честь древнего воителя саксов, — заметила девушка.

Но Юстас не отвечал, глядя на руины, выступавшие среди зарослей.

— Не желаете ли проехаться туда? — неожиданно предложил он. — Люди там не селятся, однако я слышал, там и поныне есть старое дерево, к которому местные жители приносят свои подношения и просят старых богов оказать им милость.

И он пришпорил своего жеребца, сворачивая на старую, поросшую травой дорогу.

Мало что так любила Милдрэд, как хорошую скачку. Поэтому она с охотой пустила коня вскачь за принцем и через миг уже обогнала его на повороте, посылая скакуна шенкелями вперед. При этом она не заметила, как Юстас на миг задержался, сделав знак свите отстать.

Под топот и свист в ушах дорога мелькала под копытами коня, потом вокруг потянулись заросли. Тропа все сужалась, ветви нависали, вынуждая уклоняться. Но вот света стало больше, они выехали к руинам и огляделись.

От некогда построенной башни осталась лишь одна стена, торчавшая к серому небу, как острый зуб. Было очень тихо — только пофыркивали после скачки лошади да сновавшие в кустах кролики кинулись врассыпную, прячась между камнями.

Юстас с воодушевлением подумал, что тут они одни. Совсем одни. Милдрэд тоже обратила на это внимание.

— А где же наши стражи?

Он не ответил, вместо этого указав на заросли терна. Они уже покрылись цветами, напоминавшими белую пену, и ограждали значительное пространство за руинами. Однако в одном месте ветки были подрезаны так, что образовывали некое подобие арки.

— Там, если хотите посмотреть, находится огромный бук, которому поклоняются суеверные местные крестьяне.

— О, языческие суеверия тут, совсем недалеко от Винчестера? Куда же смотрит его преподобие епископ?

В ее голосе слышались веселые нотки. Она подъехала к самой арке среди терна, но так как та была недостаточно высока, спешилась.

Юстас проглотил ком в горле, сердце его забилось. Соскакивая с коня и перекидывая ногу через круп, Милдрэд зацепилась полой нижней туники за луку седла, и пока спускалась, ее подол все выше поднимался. Сначала открылась лодыжка над расшитым полусапожком, потом сгиб колена, обтянутый тонкой вязки бежевым чулком, отчего нога выглядела почти обнаженной. Когда девушка уже стояла на земле, оказалось видно ее стройное бедро до самой подвязки. Но в следующий миг длинный шлейф сюрко соскользнул с крупа коня и опал, скрыв столь заманчивую картину от глаз Юстаса. Милдрэд быстро оправила подол, оглянулась на принца и, вспыхнув, поспешила отвести взгляд. Потом склонилась и вошла под сень терновой арки.

Юстас не шевелился. Во рту у него стало сухо, тело напряглось, в ушах пульсировала кровь. Какая ножка… Его воображение живо дорисовало все остальное. И еще он подумал, что они тут совсем одни. Милдрэд сама поехала. Все ее улыбки, добросердечное и непринужденное обращение — неужели он не понимает, что нравится этой леди? Неужели ведет себя, как наивный юнец, не замечая ее расположения? Да, он урод, но ведь он принц Англии. А что, как не власть, составляет суть привлекательности мужчины?

Юстас рывком соскочил с коня и шагнул под терновый свод.

Милдрэд стояла, заложив руки за спину, и разглядывала огромное, еще только начинавшее покрываться зеленью дерево, на корявых ветках которого чего только не было навешано: сделанные из соломы игрушки, ленты, пояса, гирлянды цветов.

— Старые традиции, столь древние, как, наверное, и сама Англия, — проговорила девушка, заслышав его приближающиеся шаги. — Как думаете, если подобные поверья существуют столько времени, может, в них что-то и есть?

Она повернулась к Юстасу, и ее улыбка стала застывать.

Он отвечал ей странным взглядом, без той замкнутости или отстраненности, к которым девушка уже стала привыкать, — не мигая, и в глазах его отражалось нечто наводящее жуть. Лицо под черным капюшоном побледнело, отчего еще четче проступили изъяны на коже, рот кривился в некоем подобии улыбки. Милдрэд нашла его вид ужасным и ощутила беспокойство.

— Поверья?.. — хрипло выдавил принц — Ах да. Языческие сказки. Я понял, что в глубине души вы все же язычница, как и многие саксы. Но мне нравится в вас это, Милдрэд. Ваше непризнание норм, ваша свобода и готовность решиться на что-то, что непозволительно другим. Ибо вы особенная, моя красавица. Такой я и возжелал вас.

Он сделал к ней всего один шаг, и девушке захотелось бежать, скрыться. Этот вежливый, но немного замкнутый принц сейчас не походил на себя и пугал ее. Только воспитанная с детства привычка следить за собой и оберегать достоинство удержала ее на месте.

— О чем вы, милорд?

Он быстро подошел, схватил ее за плечи и встряхнул, словно думал, что так она лучше поймет.

— Не притворяйтесь! Вы ловкая и хитрая девушка, вы кокетничали со мной, добиваясь моей любви. И думаете, я позволю вам посмеяться надо мной?

Милдрэд отпрянула.

— Вы не ведаете, что говорите.

Он смотрел на нее и улыбался. Он был ужасен. Из-под его неизменно вежливого спокойствия вдруг проглянуло что-то жестокое, чуждое, страшное. Тяжело дыша, он смотрел на нее, зрачок его расширился от волнения, и глаза стали казаться черными.

— Разве вы не завлекали меня с первого дня нашего знакомства? Вы улыбались, вы предпочитали мое общество обществу других.

Милдрэд все еще надеялась, что это недоразумение. Бесспорно, мужчины говорили с ней о любви, но ее положение всегда позволяло ей чувствовать себя защищенной. И если Юстас… Если сын короля влюблен в нее, то она должна иметь на него известное влияние.

Она изо всех сил постаралась сохранить самообладание, придать лицу и взгляду привычный мягкий задор: ведь этот разговор не может быть чем-то иным, кроме обычного признания в любви. А Юстас выглядит так потому, что он вообще странный.

— Милорд, мне жаль, если вы неверно истолковали мое почтение и приветливость. А теперь давайте все забудем и уедем отсюда. Это дурное место. И вы пугаете меня.

— Пугаю? А ранее?

— Не будем говорить о том, что было ранее. И… Когда же наконец появится наш эскорт? — с волнением стала озираться она.

Юстас на миг опустил голову, а когда поднял, то его белые зубы так сверкнули в жуткой улыбке, что это больше напоминало оскал зверя.

— Никто сюда не приедет. Мы здесь вдвоем. И я хочу вас! Здесь же, сейчас!..

Дальнейшее произошло стремительно. Как в жутком сне, Милдрэд увидела его совсем близко — одной рукой он охватил талию девушки, а другой приблизил ее голову к себе и стал целовать. Замершая, оглушенная, она не сопротивлялась, но уже через мгновение стала вырываться, бить его по голове и плечам, уворачиваться. Тщетно — она и не подозревала, насколько он силен. Ей хотелось закричать, завизжать, но от ужаса голос пропал. А Юстас гнул ее как тростинку, пытаясь повалить, пока они оба не упали, и он оказался сверху, придавив ее собой. С ужасом Милдрэд ощутила, как он покрывает поцелуями ее шею и лицо. Девушку едва не замутило от отвращения, она хотела кричать, но только стонала и давилась глухими рыданиями.

В какой-то миг он приподнялся, она увидела над собой его искаженное лицо, покрытое струпьями, с кровоподтеком у рта. Ее передернуло от отвращения, и она плюнула в это лицо.

Юстас замер.

— Никогда, — твердо и упрямо выдохнула она. Ее глаза светились презрением. И добавила: — Чудовище!

Принц ощутил болезненный укол в груди. Чудовище — он слышал это слово с детства. Все говорили о нем так — отец, мать, жена, слуги. И вот теперь она. И больше не было тепла в ее глазах. Ну что ж. Он и поступит, как чудовище. Он возьмет ее как зверь, он сгрызет ее, против воли, как волк получает лань. От нее ничего не останется.

Он стер плевок и засмеялся сухим смехом, который перешел в демонический хохот, громоподобный вначале, потом даже с каким-то повизгиванием. И вдруг сильно ударил ее по лицу. Потом еще раз, еще…

Ее голова моталась из стороны в сторону, но она не издавала ни звука. Это разъярило его еще больше, но и возбудило сверх всякой меры. Он схватил ее, поволок, как тряпичную куклу. Она казалась ему сломанной игрушкой, но покорной, уступившей. Юстас тащил свою добычу, глухо рыча, сам не понимая, отчего мечется. Опомнился у каменных руин старой башни — здесь некогда приносили человеческие жертвы. Вот и он сейчас овладеет ею, потом перережет горло, и никто ни о чем не узнает. Это будет его жертва тому темному, кто таится в нем, тому, кто не позволяет никому — даже ей! — произносить это мерзкое слово… Его второе имя — чудовище!

У него уже не было сил сдерживаться. Он бросил ее на россыпь камней, стал лихорадочно теребить завязку штанов. Девушка лежала как неживая, но едва он стал задирать подол ее платья, очнулась, вскинулась — и ему вновь пришлось повалить ее на землю ударом. Потом он рванул ее сюрко у горла — плотная ткань не сразу поддалась, а ему так хотелось добраться до ее тела, ощупать ее кожу. Он урчал как зверь, когда мял ее грудь… такую тугую, упругую, податливую. Юстас даже не замечал, что она сопротивляется, ловит его руки, выгибается, почти сбрасывая его. Но он все же примял ее под себя, стал раздвигать сильным коленом ее сведенные ноги.

— Нет! — она все же закричала, чувствуя, что он одолевает, схватив его за волосы и стараясь оторвать от себя его лицо, уворачивалась от лихорадочных поцелуев. — Не смей кусать меня! Мерзость! Убью тебя!

И вдруг ощутила под шарившей вокруг ладонью что-то твердое, грубое и острое. Едва осознавая, что делает, она сжала камень в руке и изо всех сил ударила Юстаса по голове. Еще раз, еще.

Когда он обмяк, она не сразу поняла это и лишь ощутила, что ей стало легче. Скинув его с себя и вскочив, Милдрэд хотела бежать, но не могла сдвинуться с места. Оцепенев от страха, она смотрела на окровавленный осколок камня у себя в руке и неподвижного принца на земле. Он лежал, уткнувшись лицом в каменистую насыпь, капюшон спал с его головы, и волосы на затылке были темными от крови.