— Вы пока не имеете права называть меня матушкой! — только и смогла выдавить графиня, но споры о модах прекратила.

Позже «мышка» Доната негромко заметила Милдрэд:

— Вы были очень смелой. Только постарайтесь впредь не давать миледи почувствовать, что в чем-то разбираетесь лучше ее. Я советую вам это из дружеского расположения, — добавила она, внимательно глядя на будущую родственницу.

Однако Милдрэд не понимала, отчего бы это Донате быть с ней любезной, когда ее муж Вальтер пользовался каждым удобным случаем, чтобы проявить свое восхищение саксонкой.

Однажды Роджер выразил желание покатать свою невесту на лодке по реке Уай, и они были только вдвоем. Милдрэд воспользовалась удобным случаем спросить: отчего он предпочитает, чтобы его семья жила вместе, ведь по традиции взрослые отпрыски разъезжаются по собственным манорам?

— Вы все верно говорите, леди Милдрэд, — отозвался граф, налегая на весла, как заправский лодочник, и даже приветливо кивнул в ответ на оклик одного из проплывавших мимо на своем ялике рыбаков. — Но дело в том, что я сейчас веду войну с самим королем, и любой из членов моей семьи, окажись он в руках Стефана, станет заложником. Король знает, насколько дружны Фиц Мили, он был бы рад захватить любого из моей семьи, чтобы влиять на меня. Нет, клянусь честью, мне спокойнее, когда мои родичи под моей опекой и находятся рядом. Это несколько хлопотно, но все же Херефордский замок достаточно надежен, чтобы укрыть их всех.

При этом он смотрел на замок, и глаза его светились любовью. Роджер поведал невесте, что некогда Херефордский замок принадлежал саксонскому графу Ральфу Робкому. Это был милый добрый человек, к которому благоволил англосаксонский король Эдуард Исповедник, его дядя. Поговаривали даже, что, будучи бездетным, он подумывал сделать Ральфа наследником короны.

— Я знаю, — кивнула Милдрэд. — Упомянутый вами Ральф был сыном сестры Исповедника — Годы.

Как саксонка, она прекрасно знала родословную правителей своего народа. Но Роджеру, в отличие от его надменной матери, это внушало уважение. Он подробно рассказал будущей графине, как однажды Херефордский замок захватили валлийцы. Ральф отправился в изгнание и так тяжело перенес поражение, что помешался. Он всех стал бояться, везде ему грезились валлийцы с их дротиками, и несмотря на все усилия лекарей вскоре он умер. Тогда-то к нему и прикрепилось это нелестное прозвище — Робкий.

Рассказывал Роджер интересно, и Милдрэд нравилось его слушать. Однако ее несколько удивляло, что и находясь подле жениха, она не испытывала желания пококетничать с ним, придать разговору тот игривый и волнующий тон, какой уместен в преддверии брака. Роджер казался ей мудрым, надежным покровителем, но почему-то не хотелось ни очаровать, ни растормошить его. Возможно, это и хорошо, уважать своего избранника и доверять ему, не испытывая смятения или желания пленять. Да и сам Роджер смотрел на нее тепло и почтительно… разве что иногда в его взоре возникала некая грусть, причину которой Милдрэд не могла себе объяснить.

Но в основном графа Херефорда занимала только война. К нему постоянно прибывали гонцы, порой он куда-то уезжал, а по возвращении запирался в одной из башен со своими вассалами или же, наоборот, принимал их как лорд-повелитель в большом зале, выслушивал известия; долго обсуждались возможные места атак, решалось, какая из приграничных крепостей менее оснащена и куда следует направить подкрепление или улучшить поставку провианта.

Пока Роджер был весь в делах военных, его мать забрала в руки дела по хозяйству и управлению имениями. По традиции она должна была приобщать к этому и будущую графиню Херефордскую, однако тут леди Сибилла была непреклонна: это только ее долг, говорила она, и смотрела на саксонку с явным вызовом. Милдрэд не настаивала, учитывая, что ее официальная помолвка еще не состоялась. Пока же она просто наблюдала за действиями Сибиллы и находила, что та прекрасно справляется. Графиня-мать следила, чтобы в замке всего было вдосталь, чтобы товары закупались в должном количестве, чтобы исправно поступали налоги, даже занималась перестройкой парадного крыльца, вела переговоры с мастерами, следила за доставкой мрамора для облицовки ступеней, да еще по ее приказу каменщики вытачивали вздыбленных грифонов по обе стороны крыльца — ибо грифон был и на гербе Фиц Милей.

Вообще-то строительные работы дорого обходились графству, которое, по сути, находилось в состоянии войны. А так как Милдрэд была наслышана, скольких расходов стоили Херефорду военные действия, девушка не понимала, зачем такое расточительство. Однажды, когда они с Роджером вышли прогуляться по стенам замка, она не удержалась и задала ему этот вопрос.

— Вы наблюдательны, миледи, и практичны, что делает вам честь, — отметил граф в своей спокойной невозмутимой манере. — Однако вы забываете, что я являюсь главой оппозиции и получаю деньги на содержание войск из-за моря — от матери Генриха Плантагенета.

— О? Но вы столько говорите, что поддерживать анжуйцев дело вашей чести, что вы верный рыцарь и что…

— И что, миледи? — мягко улыбнулся граф.

— Просто я думала, что вы действуете исключительно из высших соображений.

— О, милая девушка, ни одна война не ведется без корысти. И без достаточных средств. Анжуйский клан это прекрасно понимает, поэтому и поддерживает меня полновесным серебром. А я в свою очередь обязан делать то, за что мне платят. Но в вопросах о правах Генриха или Блуаского дома мои убеждения и материальные выгоды совпадают. Я вас разочаровал? Но тогда мне несколько странно, что дочь Эдгара Армстронга, столь умело совершающего сделки, удивляют подобные вещи.

Да, Милдрэд надо было повзрослеть и принять жизнь такой, как она есть. И для нее должно быть важно лишь то, что граф относится к ней как равной и достойной доверия.

«Наверное, однажды мы и впрямь станем добрыми супругами», — думала Милдрэд. Вот только в глубине души ее таилась некая грусть. Ибо несмотря на расположение к Херефорду, ничто в их общении не напоминало ту светлую всепоглощающую радость, какую ей дарило присутствие беспутного бродяги Артура.

За время, что она жила в Херефорде, Милдрэд ни разу не видела юношу. Зато однажды заметила в окно Риса. Причем в весьма странном облике: наряженный в блестящее откровенное платье танцовщицы, он плясал под звуки бубна среди столпившихся солдат, и те весело били в ладоши и громко выкрикивали какие-то сальности. Но едва кто-то из них попытался огладить Риса по бедру, рыжий валлиец дал пристававшему такого пинка, что тот отлетел на несколько шагов. А Рис под веселые возгласы собравшихся продолжал извиваться и бить в бубен, будто заправская восточная красотка с подведенными глазами и развевающейся пестрой вуалью.

— На что вы там засмотрелись, милая? — спросила Милдрэд сестра графа, леди Маргарита. — О, на эти пляски! А вы знаете, что этого человека называют Недоразумением Господним? — лукаво добавила она, прикрывая ладошкой маленький яркий рот, словно опасалась, что их кто-нибудь может услышать. — О нем всякое говорят. Ах да, я помню, вы рассказывали, что вам пришлось ехать в компании с этим странным… человеком. И как у вас хватило смелости!

— Но с нами был и монах Метью, — заметила Милдрэд, отходя от окна и усаживаясь за растянутым на раме полотном гобелена.

Почти каждый день дамы из замка большую часть времени проводили за вышиванием очередного гобелена, попутно болтая и сплетничая. Вот и сейчас все принялись судачить о Рисе, потом о монахе Метью… который, может, вовсе и не монах, заметила одна из придворных дам графини. А всегда во всем видевшая хорошее леди Бертиль заметила, что, каковы бы ни были эти бродяги, следует считаться с тем, что Роджер им покровительствует и высоко ценит их службу. Но особенно граф отличает Артура, добавила она с улыбкой. И тут же лица женщин посветлели, заулыбалась даже строгая дама из свиты графини-матери. Лишь Милдрэд продолжала трудиться, склоняясь над вышиванием: ей не хотелось, чтобы эти болтушки заметили, как сияют ее глаза, когда она слышит похвалы Артуру. По словам леди Бертиль, однажды она слышала от Роджера: этот парень столь ловок и так умеет сражаться, что он готов дать ему место в своем отряде и не сомневается в способности того однажды стать рыцарем. Но кто поймет этого бродягу, который отказал самому Херефорду!

Милдрэд молчала, усердно работая иглой. Но про себя решила, что непременно поговорит об этом с графом. Ведь если Артур станет опоясанным рыцарем… то разница в их положении уменьшится. Она не знала, почему думает об этом теперь, когда уже почти стала невестой Херефорда. Может, хотела, чтобы ему повезло, чтобы кто-то оценил его и возвысил. Ведь рано или поздно Артур поймет, что хваленая свобода по сути делает его никем.

В тот вечер, завидев прогуливающегося вдоль куртины замка Роджера, Милдрэд поспешила к нему. Стараясь говорить как можно спокойнее, поведала, скольким обязана Артуру, что он прекрасный воин, которого обучал и высоко ценил сам Черный Волк. И почему бы графу… Тут она осеклась, ибо Роджер выглядел как-то странно: лицо его было влажным и он побледнел настолько, что кожа на фоне розового оплечья камзола казалась почти серой. И все же он улыбнулся невесте, ответил, что тоже оценил достоинства Артура, однако сейчас тот более выгоден ему как разведчик. Граф отправил парня в Ковентри, дабы вызнать, что же там происходит. Известно, что город осажден войсками Юстаса, но нет уверенности, что Плантагенет именно там. Местонахождение анжуйского принца не определено, вот Артуру и надлежит это выяснить. Роджер ждет его с вестями, и…

Он вдруг умолк, почти навалившись на каменный зубец парапета.

— Вам дурно? — заволновалась Милдрэд.

— Я… Мне…

По лицу Роджера струйками стекал пот. Он отрывисто извинился и побежал прочь, причем как-то странно: его швыряло от одного зубца парапета к другому, казалось, граф вот-вот рухнет. И уже у арки входа в башню он сделал рукой жест, словно повелев девушке остаться. Или уйти?

Милдрэд машинально перебирала складки плиссированных широких рукавов своего желтого блио. Она была озадачена, но вдруг отметила, что почти не волнуется. При всем ее расположении к жениху, она по-прежнему не стремилась сблизиться с ним, поэтому стала просто прогуливаться по мощной куртине по направлению к следующей башне. Вокруг с тонким писком сновали ласточки — их было превеликое множество, так как они устраивали гнезда между отверстий машикулей[87]. Завернув за выступ башни, Милдрэд увидела внешний двор замка. В отличие от внутреннего, мощенного камнем, во внешнем росла трава, вокруг хозяйственных построек вились вытоптанные тропинки, где всегда мелькали люди — слуги, конюхи, солдаты. На одной из галерей служанки снимали высохшее белье и весело перекликались с воинами на стрельбище. Девушка увидела брата Метью, сидевшего на деревянной колоде подле пекарни. Милдрэд подумала, что с удовольствием бы поболтала с этом угрюмым, но таким смышленым монахом, хотя и так знала со слов графа, что Метью уже поправляется и даже заметно раздобрел, столуясь с челядинцами Херефорда.

И тут Милдрэд заметила идущего от въездных ворот Артура и замерла. На нее нахлынуло такое беспредельное счастье просто оттого, что она его видит! Вот он движется своей легкой грациозной походкой, привычно удерживая на плече окованный посох, а голова вскинута с особым достоинством, словно он самый желанный гость в замке. Но девушка вдруг вспомнила, что недавно сказал ей граф о поручении для Артура. Значит, он ждет своего посланца, он его примет… и тогда Милдрэд сможет перекинуться словом с обаятельным бродягой! Ибо даже самой себе она не решалась признаться, как сильно по нему соскучилась.

Подхватив длинный шлейф, девушка кинулась сообщить Роджеру новость. Она забыла о его предостережении, заскочила в арку, куда он удалился, и мчалась, едва не перепрыгивая через ступеньки, пока не оказалась на площадке переходов во внутренние покои. В полумраке Милдрэд не сразу заметила серую мышку Донату, так что почти налетела на нее.

— Ох, простите. Но мне нужно видеть его милость Херефорда. Он здесь? — указала она на дверь, которую Доната старалась загородить собой.

— Леди Милдрэд, прошу вас… — что-то залопотала та, даже как будто попыталась удержать саксонку за руку. — Сейчас нежелательно… Было бы не к месту…

Но Милдрэд, как и все, уже привыкшая не особенно обращать внимания на Донату, потеснила ее и распахнула дверь. При розоватых лучах заката, вливавшихся в узкое окно, девушка увидела стены округлого помещения в башне, скамьи вдоль них, большой, крытый зеленым сукном стол посередине. И еще уловила какие-то звуки — бормотание, стук, прерывистое громкое дыхание.

— Милорд Херефорд, там прибыл…

Обогнув стол, она вдруг увидела распростертого на полу Роджера — и замерла. Вальтер навалился сверху, словно стремясь придавить брата своим телом к половицам. Вначале Милдрэд показалось, что они дерутся, затеяли какую-то возню, но тут Вальтер повернул к ней искаженное лицо и, еще сильнее навалившись на бьющегося под ним Роджера, закричал: