— А как же быть простым людям? Война разрушила их жизнь, теперь они обречены на вымирание.

— Все мы в воле Божьей, — принц перекрестился покрасневшей от холода рукой, поскольку никогда не носил перчаток. — И если Господь обрек кого-то на голодную смерть, то вмешательство явилось бы дерзким богохульством.

— А Артур? — тихо произнесла девушка. — Он сражался за вас, и вы обещали ему рыцарский пояс.

Неожиданно Генрих расхохотался:

— Ох уж эти женщины! Столько смирения и укора, а в итоге все, что ей нужно, — это позаботиться о своем милом.

Он даже послал ей воздушный поцелуй. Но потом стал серьезен.

— Да, я пообещал Артуру рыцарскую цепь и шпоры. Но человек только предполагает, а располагает всем Бог! И я бы выполнил данное обещание, если бы… — он умолк, и на лице его проступила грусть. — Мне самому полюбился этот славный малый. Я хотел бы, чтобы он получил награду за службу. Воистину он ее заслужил. И я вспомню об этом, когда вновь вернусь в Англию. А я вернусь, клянусь величием Господа! Ибо я никогда не оставлю то, что считаю своим!

С этими словами он резко развернул коня, выехал на дорогу и поскакал столь стремительно, что в морозном воздухе вспыхнула и погасла выбитая подковами искра.

Душу Милдрэд пронзило холодное чувство поражения. Это был конец. Развеялись прахом все ее надежды на счастливое соединение с милым, погибла возможность представить его семье и сказать — этот человек достоин меня и я готова отдать ему свою руку. Теперь Артур вновь становился простым бродягой, а она знатной леди, и пропасть между ними по-прежнему непреодолима.

Это было так горько и больно, что девушка поникла, склонилась к луке седла, будто на плечи ей обрушилась неимоверная тяжесть. Невольный стон вырвался из ее груди, и хлынули слезы. Сначала медленные, потом они потекли потоком, капая на гриву лошади, а она все рыдала и рыдала и не могла остановиться. Как ужасно расставаться с надеждой, как горько потерять того, кого она была готова признать и возвысить наперекор всему. И когда они увидятся… Что она ему скажет?

Но полно, им еще предстояло встретиться. Ведь Артур ранен. И пусть им не быть вместе, она должна удостовериться, что он в порядке. Даже если теперь их ничто не может соединить.

Милдрэд выпрямилась, отвела от лица выпавшие из мехового капюшона волосы и только теперь заметила, что кроме державшихся неподалеку Метью и Риса в стороне ожидают еще четверо хорошо вооруженных всадников.

— Его милость Генрих Плантагенет сказал, что опасно без надежной охраны совершать путь в такое время, и направил нас к вам в услужение, — произнес один из них.

А Рис добавил:

— Мы тут переговорили с ними. Они знают путь к Бридпорту.

— Тогда едем, — вздохнула девушка.

Это было горькое путешествие. Везде наблюдалась одна и та же картина запустения и упадка: дороги заброшены, деревни разрушены, а жители скрываются по лесам и пещерам. И если кое-где они и осмеливались выходить к путникам, то выглядели ужасно — обтянутые кожей скелеты, с лицами, уже тронутыми смертельной бледностью. Милдрэд в дороге почти полностью опустошила кошелек, не в силах отказать в милостыне этим босым женщинам с затравленным взглядом и цепляющимися за них плачущими детьми. Так что к Бридпорту они приехали совсем без денег.

И все же, когда оставленный управлять городом Фиц Джилберт увидел у солдат значки Плантагенета, он тут же принял путников и указал, что Артур после ранения отлеживается в аббатстве Серн.

Пока Милдрэд ожидала в приемной аббатства, Метью прошел внутрь и переговорил с лекарями. Вернулся он, ворча, что эти олухи ничего не смыслят во врачевании и если Артур выжил и, как говорят, идет ныне на поправку, то только по милости Господа, да еще потому, что сам крепок, как добрая сталь, даром что выглядит тощим.

— Я могу к нему пройти?

Однако несмотря на недовольство Метью, за Артуром был прекрасный уход. Фиц Джилберт помнил, как относился к юноше Плантагенет, поэтому его поместили в отдельном покое, чистом и теплом, хорошо кормили и давали пить вино, чтобы скорее восполнить потерю крови.

Когда она вошла, Артур спал. Он вообще много спит, пояснял брат-лекарь. И это хорошо, сон — милость Божья, он как ничто иное восстанавливает силы и способствует выздоровлению. Монах бормотал это, расставляя на столике какие-то баночки, а девушка ждала, когда он выйдет, чтобы подсеть поближе к Артуру. Наконец зазвонил колокол, сзывающий на мессу, и болтливый лекарь удалился. Только тогда девушка осмелилась опуститься на край ложа раненого.

Он казался ей таким красивым: расслабленное во сне лицо, темные, выразительные брови, длинные, как у девушки, ресницы, тень от которых падала на высокие скулы, а чистые волосы, как черный шелк, рассыпались по подушке. В покое было тепло, юноша во сне откинул одеяло, и его рука с длинными пальцами музыканта спокойно лежала на груди, почти целиком скрытой под широкой тугой повязкой. Артур был еще бледен, но тем не менее не выглядел слабым: мускулистые плечи и шея, на которой сбился в сторону крошечный деревянный крестик, волевой подбородок, покрытый темной щетиной. Милдрэд смотрела на него сквозь слезы и думала: он самое лучшее, что было в ее жизни. Было… Ибо отныне у них разное будущее.

Негромко стукнула дверь — вошел слуга с охапкой смолистых веток, бросил их на уголья. Комнату сразу заполнил аромат леса. Артур вздохнул глубже, заворочался. И открыл глаза.

Какую-то минуту он просто глядел на Милдрэд, видел ее бледное лицо, яркие обветренные губы, загнутые ресницы, казавшиеся почти синими от поразительной голубизны глаз.

— Милдрэд?

— Угадал с первого раза, — весело откликнулась она.

Ей не хотелось сообщать плохие новости: надо подождать, чтобы он поправился.

Артур сразу же потянулся к ней, но в комнате был посторонний, и ему пришлось ждать, пока тот выйдет. Тогда он схватил ее руки и стал покрывать их быстрыми поцелуями.

— Ты здесь! Это такое чудо! Ну теперь-то я скоро поднимусь. Не думай, что я так слаб, я уже вставал и даже спускался на службу… Знаешь, я потерял свой меч, — он вдруг серьезно посмотрел на нее из-под отросших волос, ниспадающих на глаза. — Ужасно. С ним я чувствовал себя почти рыцарем, а так…

— Зато Метью привез твой окованный шест, так что ты не безоружен.

Она старалась улыбаться, хотя за улыбкой таилась грусть.

— Не безоружен? Ты шутишь. Конечно, шест — это здорово, но у меня так хорошо получалось с мечом! Гай де Шампер говорил, что я прирожденный мечник. Ох, знала бы ты, как мне помогли его уроки! Даже Плантагенет восхищался. А где ныне наш славный Генрих?

— Когда я видела его в последний раз, он направлялся в Бристоль, — уклончиво ответила Милдрэд.

И тут же, во избежание дальнейших расспросов, стала рассказывать, как войска Юстаса напали на Девайзес, как она испугалась, как молились с леди Пайнел в часовне, а о стены разбивались столь огромные каменные ядра, что, казалось, замок содрогается до самого основания. Даже Гро скулил. Кстати, песик остался на попечении славной леди Пайнел, ему там хорошо, хотя он, наверное, и будет тосковать по Рису. Кстати, Рис и Метью тоже здесь, говорила она, уклоняясь от рук Артура, который все порывался притянуть ее к себе.

— Что с тобой? — наконец спросил юноша. — Ты словно боишься меня. Или себя? — добавил лукаво.

— Думай как хочешь, но не забывай, что я леди, — с напускной строгостью заявила девушка, вскинув свой хорошенький носик.

Артур рассмеялся.

— Я и забыл, что у тебя эта проблема.

— Просто хочу дождаться, когда ты полностью наберешься сил, — отбрасывая пряди с его глаз, мягко улыбнулась девушка.

— Тогда я постараюсь.

Он смотрел на нее посерьезневшими и одновременно горящими глазами.

— Если бы ты знала, как я скучал по тебе. Как хочу тебя. Хочу запускать руки в твои солнечные кудри, хочу целовать твои сладкие уста, ласкать тебя… Генрих дал слово, что посвятит меня в рыцари, а потом я, имея такого покровителя, смогу просить у гронвудского барона твоей руки. Конечно, Генрих — соперник Стефана, которому приносил клятву твой отец. Но ведь еще ничего не решено, и уж поверь, однажды Генрих станет королем в обход этого урода Юстаса. О, Генрих если что-то пожелает, то, как Моисей, и самому Господу скажет «нет!», если тот воспротивится его воле.

— Да, он говорил нечто подобное, — кивнула Милдрэд, опасаясь, что опять расплачется. Но сдержалась.

Потом вошли Метью и Рис, и Артур отвлекся на них. Милдрэд только успела шепнуть монаху, чтобы раненому не сообщали об отъезде его обожаемого Плантагенета.

Но шила в мешке не утаишь. Через пару дней в Бридпорт явился гонец с известием, что война окончена, Генрих отплыл из Бристоля на континент, а его соратники спешно разъехались по своим владениям. Фиц Джилберт был поражен. Не зная, что делать, он пошел к Артуру, поведал все и даже спросил совета, как теперь поступить. Но Артур молчал. Он сильно побледнел, глаза его медленно заливала пустота. Не слушая сетований Фиц Джилберта, он только и смог пробормотать:

— Теперь понятно, отчего она меня сторонилась. Я опять никто в ее глазах.

Так и не услышав ничего вразумительного, комендант Бридпорта удалился.

Артур подошел к окну, раскрыл его и замер, вслушиваясь в звук капели: мокрый снег снова таял. Мир за окном казался серо-бурым, безрадостным. И так же безрадостно стало на душе у Артура. Даже возвращавшиеся силы не окрыляли, как ранее. Сжав кулаки, он с такой силой ударил по раздвинутым ставням, что створка, в свою очередь, ударила в стену и отколола кусок штукатурки, обнажив доску.

— Все дьяволы преисподней! — закричал Артур, нимало не заботясь, что подобное восклицание неуместно в монастыре.

Но никто не пришел. Артур медленно спустился вниз, и на каменной галерее с пятнами сырости на колоннах увидел шедшую навстречу Милдрэд. Она не сразу заметила его, и он какое-то время смотрел на нее. Она выглядела удрученной, и в ней не осталось ничего от той солнечной девочки, которую некогда он катал по искрящимся изгибам Северна. Она и тогда была леди, а он никто, но у него хватало бесшабашности заигрывать с ней. Тогда жизнь казалась ему забавной игрой, в которой любому ловкачу доступен приз — благосклонность хорошенькой девицы. И мать Бенедикта советовала ему соблазнить Милдрэд… Но он не стал этого делать. Ибо уже тогда понял, что эта девушка для него нечто большее, чем просто утеха.

Она подходила, кутая руки в большую муфту волчьего меха. Ее капюшон был опушен тем же мехом, и сама она в этих тяжелых темных одеждах словно отгородилась от всего своей печалью и гордостью.

Но вот она подошла и вскинула прозрачные голубые глаза.

— Артур! Ты уже выходишь? Я так рада.

Но увидела его полный горечи взгляд и отшатнулась.

— Ты узнал, — произнесла тихо.

— Что? Что я для тебя опять не больше, чем случайный попутчик? И ничего не значу в глазах гордой баронессы из Гронвуда?

— Это не так, Артур, — покачала головой девушка. — Я уважаю тебя, я восхищаюсь тобой, ты мне дорог.

— Тогда, — он шагнул к ней и увлек за колоннаду, где их не могли видеть. — Тогда, если чувства твои не изменились, если ты любишь меня… Ты ведь любишь меня, моя кошечка?

Она покорно кивнула, не поднимая глаз.

Артур стремительно прижал ее к себе.

— Ангел мой, что тогда значит все остальное? Ведь и я люблю тебя. Так люблю… Это как разлив Северна: сначала ничего не замечаешь, но потом наводнение смывает все на своем пути. Даже то, что могло бы разделить нас. Я на все готов был ради тебя и ничего не страшился. И я ведь все тот же Артур, с которым ты заигрывала в Шрусбери, с кем пасла овец в долине Врнви, с кем бежала через мокрый город, когда не пожелала стать добычей принца крови… Да, он был принц, высокородный лорд, а я простой бродяга, фигляр, наемник, но все же ты льнула ко мне, ты целовалась со мной после нашей безумной джиги, ты кинулась ко мне, когда пожелала оставить Херефорда. Посмотри же на меня. Я все тот же Артур, те же глаза и руки, та же кровь.

— Кровь у всех одинаковая, но честь разная, — тихо произнесла Милдрэд и отступила, вырвавшись из его объятий. Подняла к нему измученное, почти восковое лицо, только ее прозрачные глаза светились твердостью голубых кристаллов. И так же твердо она произнесла: — И глупее глупого мне бы было отказаться от того, что назначено мне от рождения.

— Глупо отказаться от счастья! — вскричал Артур так громко, что взлетели сидевшие неподалеку на ограде галки.

Милдрэд тоже повысила голос:

— Какого счастья, Артур? Счастья стать твоей женой и разбить сердца родителей, унизив их и отказавшись от семьи? Счастья лишиться всего, что имею, ибо отец никогда не примет дочь, опозорившую связью с бродягой его род, который идет от королей? Ибо ты бродяга, Артур! Ты колесишь по дорогам, распеваешь песни и видишь только хорошее в каждом наступающем дне. Но ты зависишь от случая, от подвернувшегося заработка и даже не имеешь постоянного пристанища. Ты обещаешь мне счастье — а ты спросил, готова ли я терпеть превратности судьбы, голод и холод, спать где придется, есть что придется, чесаться от вшей и опасаться любого вооруженного мужчины, какой взглянет на меня!