Виктория Холт - Леди-Солнце

Их первенец Эдуард, так задержавшийся с женитьбой, сейчас уже отец двоих детей. Недавно Джоан родила ему второго сына, Ричарда. Они все благополучно живут в Бордо.

Она подумала и о других сыновьях — высоченный и добродушный Лайонел, смелый Джон Гонт, Эдмунд, Томас… В младенческом возрасте умерли еще двое сыновей, два Уильяма, и дочь Бланш… С дочерьми им повезло меньше. Бедняжка Джоанна погибла от чумы недалеко от того места, где сейчас так счастливо живет принц Эдуард с Джоан. О недавней смерти Марии и Маргарет она старалась не думать.

Ей не в чем себя упрекнуть — она была верной женой и преданной матерью, и если брала грехи на душу, то их было не так уж много, и не такие они, чтобы за них нести тяжкую кару. И все же она умирает. Наверное, рано — могла бы еще пожить… Но Бог сам решает…

Однажды утром она проснулась и поняла, что уже все… конец близок.

Она велела немедленно послать за королем, и тот сразу пришел к ней.

Он стоял возле ее ложа, терзаемый горем и совестью.

Она с любовью улыбнулась ему.

— Эдуард, — сказала она спокойно, — это конец.

Он опустился на колени, взял ее руку, прижался к ней губами. Голова его была опущена, он не смел смотреть Филиппе в глаза.

— Этого не может быть, — пробормотал он.

— Дорогой супруг, — произнесла она через силу, — дорогой господин мой и король, на все воля Божья. Он решил, что пришло мое время, и нам остается только смириться. Наш союз был долгим и принес мне много радости…

Эдуард почти не слышал ее. Он думал о другой женщине — об Элис, о том, почему он не подождал… Зачем нанес такой удар Филиппе? Последний удар… Ведь она знает… Все знают…

— Милорд, — продолжала королева, — я прошу вас исполнить мои скромные желания, выраженные в завещании. В нем я назвала женщин, которые прислуживали мне, и одарила их.

— Все ваши желания, моя дорогая королева, будут исполнены, — сказал он.

— Эдуард, — произнесла она совсем тихо, — когда наступит твой час, вели положить себя в гробницу рядом со мной, и пускай это будет в аббатстве Вестминстер.

— Так тому и быть, дорогая Филиппа. — В голосе его были сдерживаемые рыдания.

— И возблагодарим Господа, — снова заговорила она, — что он дал нам немало счастливых дней. И за наших детей…

— Я тоже благодарю Его и молю не забирать тебя от меня.

Он мысленно вознес молитву: о Всевышний, продли ее жизнь, и, клянусь Тебе, я никогда больше не взгляну на ту женщину!.. Но даже в эти мгновения он знал, что не сумеет выполнить клятву, ибо это не в его силах. Его жгло раскаяние, но и другой огонь не утихал в нем, и, какой из них был сильнее, он не знал.

О Господи, продолжал он твердить про себя, если бы я подождал!.. Она бы тогда ни о чем не знала!..

Глаза у нее закрылись.

Ее жизни пришел конец.

Эдуард не находил себе места. Он продолжал бороться с совестью и спустя некоторое время сумел убедить себя, что Филиппа умерла, не зная об его измене супружескому долгу, в уверенности, что была и остается единственной его женщиной.

Однако когда он удосужился прочитать ее завещание, то увидел, что среди женщин, которым Филиппа назначила подарки, не было Элис Перерс.

После смерти Филиппы влияние Элис на короля становилось все сильнее. Совесть перестала мучить его. Неугасимая страсть делала его все менее разумным. Он не желал расставаться с этой женщиной ни на минуту и превратился в ее раба, готового выполнять любое повеление: он вожделел, а она умело поддерживала в нем этот огонь.

В ней тоже пылала страсть — к богатству. Она обожала драгоценные камни и ради них могла пойти на все. Король и так не обделял ее золотом и бриллиантами, но она спешила заполучить как можно больше, потому что прекрасно понимала: век короля недолог и нужно, пока не поздно, брать от него все, что только возможно. Ее интересы не ограничивались драгоценностями. Она не отказывалась от подарков в виде земельных наделов, а также от особого вида опеки для троих своих детей.

Было любопытно, но для многих горько наблюдать, как эта ничтожная женщина превращается чуть ли не в главное лицо в королевстве. Она становилась все смелее и увереннее в своих силах и уже без стеснения присутствовала на приемах у короля, а когда тот встречался с советниками, сидела рядом с ним и тоже время от времени давала советы, которые он выслушивал с каким-то испуганно-подобострастным видом. Она взяла себе за правило посещать Вестминстер-холл, когда там заседал суд, и вмешиваться в приговоры судей. Чаще всего ее решения зависели от того, что и сколько она получила от обвиняемого.

Она наряжалась роскошнее и богаче Филиппы и дошла до того, что стала надевать драгоценности покойной королевы, когда занимала место на различных торжествах возле короля. Ей дали прозвище Шлюха, и народ люто ненавидел ее еще и потому, что любил Филиппу и сохранил о ней благодарную память.

Имя Шлюха произносили с отвращением уже не только в Лондоне, но и по всей стране, где вскоре после кончины королевы стали заметны перемены к худшему. Филиппа и Эдуард были как два столпа могущества и достоинства, теперь эти опоры рухнули: Филиппы не стало, а Эдуарду самому требовалась поддержка. Великий воин, благородный рыцарь, каким он был многие годы, превратился в похотливого старика, не способного, даже на людях, удержаться и не ласкать дрожащими руками потерявшую стыд потаскуху. Глядя на это, окружающие с еще большим сожалением думали об ушедшей от них королеве.

Еще не так давно казалось, что война с Францией подходит к победному концу, когда ее король попал в плен и перемирие было заключено на выгодных для Англии условиях. Тогда кумир англичан, Черный Принц, пребывал победителем на французской земле, где у него родились два сына, Эдуард и Ричард, от красавицы Джоан.

Но и оттуда начали поступать тревожные вести. Черный Принц очень болен: у него перемежающаяся лихорадка, весьма коварная болезнь, при которой нужно подолгу находиться в постели.

Во Франции после смерти короля Иоанна воцарился его сын Карл. Он поставил себе цель и был полон решимости отвоевать у англичан все, что те захватили при его отце, и даже больше. Черный Принц был вынужден послать за подкреплением и сумел отразить атаки французов на Аквитанию, но наскоки противника начались уже повсюду.

Джоан могла бы считать себя счастливой в семейной жизни, если бы не постоянные отлучки мужа в войска, которыми тот командовал, и не беспокойство за его здоровье и здоровье старшего сына, Эдуарда, любимца отца. Она была женой наследника престола и через какое-то время станет королевой, а затем и матерью нового короля, если их сын взойдет на престол, дай ему Бог…

Беспокойство о здоровье принца не утихало в душе у Джоан: в любую минуту могла проявиться очередная вспышка его болезни. Когда Черный Принц узнал, что его лучший друг, Джон Чандос, погиб в бою, печаль, охватившая его, вылилась в сильнейший приступ, надолго приковавший его к постели. Джоан самоотверженно ухаживала за ним и, когда он немного окреп, решительно заговорила о возвращении в Англию.

— Приступы становятся все чаще, тебе нужен отдых, — убеждала она его. — Неужели некому заменить тебя здесь, во Франции?

— Назови мне того, кто может это сделать.

— Хотя бы твой брат Джон Гонт.

— А, мой тщеславный братец!

— Все мужчины тщеславны, — возразила Джоан. — Особенно младшие братья, — добавила она с улыбкой.

— Джон самый кичливый из них.

— Да уж, не сомневаюсь, что если он займет твое место, то все прошлые победы припишет себе, — ядовито заметила Джоан. — И все-таки для меня куда важнее твое здоровье, чем твоя слава.

Принц улыбнулся ее горячности.

— Из тебя получилась неплохая жена, Джоан.

Она поцеловала его.

— У меня было много времени, чтобы избавиться от недостатков и отшлифовать достоинства. Ты так долго тянул с предложением… И не сделал бы его до сих пор, если бы я не заставила тебя, — рассмеялась она.

Он согласился, что она права.

— Значит, ты видишь, что я лучше разбираюсь в жизни, чем ты. А потому слушайся меня и начинай готовиться к отъезду.

Ему трудно было спорить, он чувствовал, как немыслимый жар охватывает все тело, а силы покидают его.

Эти проклятые, проклятые войны, думала Джоан. Зачем они вообще существуют? Как права была Филиппа, что всю жизнь ненавидела их.

События в городе Лиможе, происшедшие вскоре после этого разговора, окончательно вывели принца из равновесия. Испанский король Педро попросил его помочь в схватке за власть со сводным братом, Генрихом Трастамарой, сыном любовницы его отца. Принц Эдуард допустил ошибку, откликнувшись на его просьбу. Французы воспользовались этим и подступили к Лиможу, а его епископ, Жан де Кро, которого принц считал другом, предательски распахнул городские ворота.

Англичане понесли большие потери. О, в какое бешенство пришел Черный Принц, прослышав об этом! Будучи не в силах усидеть на коне, он приказал подать носилки и отправился в Лимож во главе оставшегося войска, поклявшись расправиться с предателями и со всеми жителями города. Пощады не будет никому! — заявлял он. Гнев усиливала терзавшая его лихорадка.

Город был отбит у французов, и расправа победителей была страшной: принц приказал, чтобы там не осталось ни одного живого существа. Он сам проехал по улицам в тяжелом четырехколесном возке и увидел горы трупов.

К нему привели епископа де Кро.

— Отрубить голову! — вскричал принц.

Но его брат Джон Гонт попросил пощадить сына церкви, который, как тот утверждал, отдал город французам, осадившим его, только для того, чтобы избежать лишних жертв.

К этому времени ярость принца почти иссякла, жар тоже спал, сейчас его бил озноб, и он мечтал об одном — лечь в постель.

— Забирай своего епископа, — сказал он брату, — и делай с ним, что хочешь…

Сам же отправился обратно, под опеку Джоан и докторов, которые в один голос с ней твердили, что такая лихорадка имеет свойство усиливаться и ему необходимо как можно скорее возвращаться в Англию и переменить образ жизни: именно условия войны — длительные марши, ночевки в палатках, часто среди гибельных болот — довели его до такого состояния.

Вскоре он, ослабленный болезнью, скорбящий об утере Джона Чандоса, понимающий, что победа над Францией постепенно ускользает из рук, согласился вернуться в Лондон. Он немало совершил за свою жизнь, теперь у него любимая жена, двое сыновей, — он может, наверное, хотя бы немного отдохнуть и пожить спокойно. А Лимож? Позорная утрата города и не менее позорная расправа при повторном захвате — что ж, пусть это будет единственным пятном на его славе…

Он добивался побед в честном бою и никогда не мстил мирным жителям осажденных им городов. Что ж, те времена, увы, прошли. Истинного воина не несут на поле боя на носилках, и он не проезжает в повозке по улицам покоренного города…

* * *

Однажды, рано утром, когда подходила к концу загрузка кораблей для отплытия в Англию, в покои принца вошла взволнованная Джоан. Их сыну Эдуарду очень плохо, сказала она. Нужно что-то делать и немедленно.

Были срочно вызваны врачи, которые уже знали о слабом здоровье ребенка, но так и не могли определить причин заболевания.

Все их усилия оказались напрасны. Через несколько дней юный Эдуард умер.

Этот удар был самым сильным для его отца. Джоан тоже не находила места от горя. Она так гордилась мальчиком, такие надежды возлагала на него… Но с горем соседствовало тщеславие: она утешала себя тем, что у них есть другой сын, — теперь он станет преемником отца — этот красивый, светловолосый, высокий для своих трех с небольшим лет мальчуган, настоящий Плантагенет, которого называют Ричард из Бордо.

Они отплыли в назначенные сроки.

* * *

Как все изменилось при дворе короля Эдуарда! Как сожалеют кругом об ушедшей от них Филиппе, присутствие которой мало кто замечал, пока та была жива.

Ее место заняла теперь Шлюха, она нагло сидит в креслах королевы, носит ее украшения, ее мантию, отороченную мехом соболя. Все это ей разрешает король, который стал совсем другим. В нем уже нет и следа былой решительности — он вял, неуверен в себе, совершенно не занимается делами государства. Единственная его забота — чтобы этой темноволосой потаскухе жилось как можно лучше, причем ему безразлично, что это видят и знают все.

Принц Эдуард, только ступив на берег Англии, сразу заметил происшедшие здесь перемены, а после свидания с отцом понял, что случилось самое печальное: могучий властелин, правивший твердой рукой больше трех десятилетий, ослаб телом, духом и, что хуже всего, — рассудком.