Сьюзен Грейс - Леди-судьба

– И тогда, Тори, я отправлюсь на своем собственном судне вокруг всего земного шара, – говорил Майлс, и глаза его горели от возбуждения. – Побываю в самых далеких уголках Земли, о которых мы с тобой читали в книгах. Но я не стану плавать просто так, я буду перевозить грузы, я буду трудиться как вол, и тогда через несколько лет смогу купить себе второе судно, затем третье, четвертое и наконец создам свою собственную судоходную компанию.

Виктория слушала, приоткрыв рот, не сводя восхищенного взгляда с темноволосого кареглазого друга.

– Я верю, что ты добьешься всего, чего хочешь, Майлс, – выдохнула она наконец. – Ведь ты не боишься работы, и трудности тебя тоже не пугают. Как жаль, что я не смогу плавать по морям и океанам, видеть над головой незнакомые звезды, заходить в шумные порты… Знаешь, ты хотя бы письма мне пиши – обо всем, что увидишь.

Незаметно пробежало время, и вот, когда Майлсу пошел двадцать первый год, он неожиданно получил наследство от далекой родственницы по материнской линии. Для того чтобы составить основу будущего состояния, этих денег было недостаточно, но на то, чтобы купить судно и нанять экипаж, – в самый раз.

Прежде чем поднять паруса на своем судне, Майлс навестил Викторию в Четэм-Холле.

– Я думаю, что сейчас ты самый счастливый человек на свете, Майлс, – сказала она своему другу. – Ведь наконец твои мечты начинают становиться явью!

– Ну, до судоходной компании пока очень далеко, Тори, – рассмеялся Майлс. – Нужно время. Нужно много работать. Да и удача нужна, если честно говорить. Но клянусь, я сделаю все, что в моих силах.

– У тебя получится, Майлс, я верю. Вот увидишь, пройдет всего несколько лет, и ты станешь владельцем крупнейшей судоходной компании во всей Англии.

– Спасибо за то, что ты так в меня веришь, Тори, – серьезно сказал Майлс, обнимая Викторию и целуя ее в лоб. – А теперь прости, нужно ехать. Я напишу тебе обо всем, обещаю!

Майлс уехал, и Виктории вдруг стало одиноко и грустно. Нет, она не сердилась на Майлса, желая ему только удачи. Она прекрасно понимала, что судоходная компания для него – это не просто дань морской романтике, но и возможность восполнить то, чего недоставало в его жизни, – солидного положения, респектабельности.

Впрочем, чего-то недоставало и в жизни самой Виктории, хотя она никак не могла понять, чего же. Именно это заставляло ее постоянно занимать себя каким-нибудь делом – учебой, музыкой, лошадьми, домашними делами, наконец. Со своей обычной кротостью она продолжала терпеливо ждать, что придет день, когда недостающая часть головоломки вдруг отыщется, и тогда вся картинка сложится легко и быстро. Евангелина очень остро ощущала одиночество дочери. Однажды ночью, когда они с Джеффри были наедине, она сказала мужу:

– Мне кажется, что Виктории не хватает брата или сестры. Может быть, нам с тобой пришла пора подумать об этом?

– Я думаю, что твои тревоги напрасны, дорогая, – ответил Джеффри. – Посмотри, ведь мы с тобой оба выросли в одиночестве, и ничего плохого с нами от этого не случилось. Виктория осталась у нас единственным ребенком, и она, естественно, стала тебе особенно дорога. Закрой глаза, любимая, засыпай и ни о чем не тревожься.

Он нежно поцеловал жену и не выпускал ее из своих объятий, пока та не уснула.

Джеффри знал, как страдает Евангелина от того, что не может больше рожать. Когда-то, вскоре после рождения девочек-близнецов, они мечтали о сыне, но раны, полученные Евангелиной во время той страшной ночи в Феллсморе, положили конец их надеждам. Переломы таза и внутренние повреждения не позволили бы ей выносить ребенка. Если бы Евангелина забеременела вновь, это оказалось бы смертельно опасным – и для нее, и для неродившегося младенца.

Джеффри слишком сильно любил жену, чтобы так рисковать ее жизнью. У них, слава богу, есть Виктория, и надо благодарить небеса за этот дар. С тех пор, как между ними стала снова возможна близость, Джеффри предпринимал все меры, чтобы уберечь жену от нежелательной и опасной беременности. Джеффри смирился с тем, что у них с Евангелиной никогда не будет ни сына, ни второй дочери.

Смирилась ли с этим Евангелина? Трудно сказать. Во всяком случае, она никогда не забывала о Кэтрин, более того, устроила в своей спальне нечто вроде тайника, в котором собирала все, что напоминало об их потерянной дочери. Вход в это святилище она закрыла для всех раз и навсегда.

Тот пожар в Феллсморе поглотил не все. В числе уцелевших комнат оказался кабинет Джеффри. Там на стене висела картина, которую он заказал к первой годовщине рождения дочерей.

Писать этот семейный портрет приезжал художник из самого Дублина. На картине была изображена счастливая, сидящая в густой траве Евангелина в красивом голубом платье, и на коленях у нее – две девочки, два очаровательных ангелочка в одинаковых голубых – в тон материнскому – платьицах, с золотыми цепочками, на которых виднелись тщательно выписанные кулончики-сердечки с выгравированными инициалами малышек. Увидев завершенный портрет, Джеффри немедленно дал картине название – «Алмазная россыпь Карлайлов». Самого Джеффри на этой картине не было, но он повесил ее в своем кабинете и не уставал любоваться ею, говоря, что она – одно из самых великих его сокровищ.

Теперь «Алмазная россыпь Карлайлов» перекочевала в тайник Евангелины вместе со шкатулкой, в которой бережно хранилось церковное свидетельство о рождении Кэтрин. Каждый год Евангелина и Джеффри отмечали восемнадцатое октября и первое декабря как дни рождения и смерти Кэтрин. Евангелина могла сидеть перед этим портретом часами в кресле-качалке, уносясь в воспоминаниях сквозь времена и расстояния. Воспоминания перемежались с молитвами, выстраиваясь в своеобразную заупокойную мессу.

Джеффри знал о существовании тайного святилища, но никогда не заводил о нем разговор, щадя чувства своей жены.

В этом ноябре исполнялось пятнадцать лет со дня свадьбы Джеффри и Евангелины, и они решили отметить это событие, пригласив на праздник всех своих друзей. Собственно говоря, идея принадлежала Джеффри, которому хотелось хотя бы ненадолго оторвать жену от невеселых мыслей. Предполагался праздничный обед и настоящий бал на всю ночь, с танцами и фейерверком.

Разумеется, Эдвард и Лорелея также получили приглашения. Графиню не слишком прельщало трехчасовое путешествие до Четэма, но поначалу она согласилась приехать.

В свои пятьдесят Лорелея все еще была хороша, хотя и смертельно боялась, взглянув однажды утром в зеркало, увидеть на своем лице признаки приближающейся старости. Она тщательно следила за собой и никогда не выходила из спальни, не убрав волосы в красивую прическу и не нанеся на лицо грим, делать который она была большая мастерица. Пробивавшуюся в волосах седину она регулярно подкрашивала, отчего ей казалось, что время не властно над ее молодостью и красотой.

Однако, когда пришло утро их отъезда в Четэм, Лорелея неожиданно заявила Эдварду, что у нее сильнейшая мигрень и поехать она не сможет.

– Поздравь их от нас обоих, любимый, – слабым голосом попросила она Эдварда, – а назавтра я, быть может, смогу присоединиться к вам.

Эдвард согласился и поехал в Четэм в одиночестве – если не считать, разумеется, слуги и кучера. Примерно через час пути Эдвард вдруг вспомнил о том, что забыл дома подарок, приготовленный для Евангелины и Джеффри, – редкостную старинную вазу из китайского фарфора. Он приказал кучеру развернуться и поехал обратно, к дому.

Старший дворецкий, Вильсон, увидев хозяина, заметно смутился и произнес, запинаясь на каждом слове:

– О… это вы… Вы вернулись, милорд? Что-то… Что-то случилось?

– Забыл подарок для брата и его жены, – ответил Эдвард.

Он взял со стола упакованную вазу и добавил, протягивая пакет Вильсону:

– Отнесите это в мою карету, а я схожу проведаю жену.

Вильсон взял пакет дрожащими руками, едва не выронив вазу на пол, и испуганно прошептал:

– Но, милорд, графиня просила… Просила ее не беспокоить.

Эдвард развернул старого дворецкого лицом к двери и сказал, направляясь к лестнице, что вела на второй этаж:

– Успокойтесь, Вильсон. Я знаю привычки своей жены, особенно когда ей нездоровится. Обещаю не будить ее, если она спит.

Подойдя к спальне жены, Эдвард услышал доносящийся из-за двери смех Лорелеи. Ей вторил низкий, явно мужской голос. Эдвард поспешил укрыться в оконной нише за портьерой, чтобы посмотреть на того, кто появится из спальни его жены.

Это оказался молодой человек со встрепанными волосами. В дверном проеме появилась и сама Лорелея в прозрачном розовом пеньюаре. Она страстно поцеловала юношу на прощание и закрыла за ним дверь. Молодой человек поправил прическу и направился к лестнице, насвистывая на ходу что-то веселенькое.

Когда шаги незнакомца стихли, Эдвард покинул свое убежище и решительно распахнул дверь спальни. Лорелея сидела перед зеркалом и причесывалась.

– Бездушная тварь! – накинулся на нее Эдвард. – От меня ты требуешь преданности, а сама ведешь себя как портовая проститутка!

– А я и не обещала быть верной тебе до могилы, – спокойно ответила Лорелея. – Это ты обещал. Хочешь подать на развод? Пожалуйста. Только помни, что в соответствии с нашим брачным контрактом ты не получаешь при этом ничего. И вообще я не понимаю, на что ты жалуешься? Я дала тебе все: деньги, дом, графский титул, наконец. Забыл, кем ты был, пока не женился на мне? Никем! А сейчас отправляйся к своему брату. У тебя есть несколько дней на то, чтобы успокоиться и хорошенько обо всем подумать.

Лорелея провела пару раз по волосам деревянным гребнем и добавила:

– Если ты хочешь остаться моим мужем, ты должен будешь навсегда забыть о том, что сегодня случилось. Станешь изводить меня упреками – я тебя брошу. А теперь убирайся прочь. Ванна стынет. Ты меня задерживаешь.

Эдвард продолжал стоять неподвижно, словно статуя. Лорелея отвернулась к зеркалу и снова принялась расчесывать свои локоны. Эдвард смотрел на нее остановившимся взглядом, борясь с подступающей тошнотой, и, только услышав в коридоре приближающиеся голоса горничных, сумел перебороть себя и выбежал из спальни.

Дрожа всем телом, вне себя от гнева, он прыгнул в карету и отправился в Четэм-Холл – второй раз за это злосчастное утро.

К тому времени, когда Эдвард добрался наконец до Четэм-Холла, все гости уже ожидали в гостиной приглашения к праздничному столу. Войдя в комнату, Эдвард раскланялся со всеми, кто был ему знаком, и взял с подноса бокал вина. В дальнем конце гостиной он увидел Евангелину и Джеффри, которые были поглощены разговором с Грейсонами.

«Как же она прекрасна, – невольно подумал Эдвард, – и насколько иначе могла бы сложиться моя жизнь, выйди она тогда замуж за меня, а не за Джеффри».

Кто-то тронул его за рукав, Эдвард обернулся и утонул в сиянии огромных изумрудных глаз.

– Добрый вечер, дядюшка Эдвард. А где тетушка Лорелея?

В присутствии Виктории Эдвард всегда чувствовал себя неуютно. Она была прелестной девушкой, но порой Эдварду казалось, что племянница умеет читать его мысли.

– Добрый вечер, Виктория, – ответил Эдвард, целуя ее в щеку. – Тетушке Лорелее нездоровится, так что мне пришлось приехать одному. Ты не откажешься сесть за столом рядом со мной?

Как раз в эту минуту всех пригласили обедать, и Эдвард, не дожидаясь ответа, подхватил Викторию под локоток и повел в столовую. Вместе с ними туда потянулись и остальные. Наблюдая краешком глаза за шагавшей рядом с ним Викторией, Эдвард мысленно повторил себе:

«Будь осторожнее с этой малышкой, приятель. Проявляй к ней больше интереса, и тогда ей вскоре наскучит твоя игра и она, быть может, оставит тебя в покое».

Прежде чем они уселись за стол, к ним подошел Джеффри, крепко пожал Эдварду руку и сказал:

– Добро пожаловать, Эдвард. А где Лорелея?

– Жена захворала и, к сожалению, приехать не смогла. Но я не унываю, потому что Виктория любезно согласилась составить мне пару на сегодняшний вечер, за что я ей премного благодарен.

И Эдвард с улыбкой повел племянницу на ее место.

Евангелина сидела на другом конце длинного стола. Она смотрела на мирно беседующих друг с другом братьев, в который раз упрекая себя в подозрительности, с которой она всегда относилась к Эдварду.

– Ты побледнела, Евангелина. Плохо себя чувствуешь? – спросил Марк, удивленный изменившимся выражением ее лица.

Евангелина через силу улыбнулась и ответила, покачав головой:

– Простите меня, Марк. Подготовка к сегодняшнему вечеру отняла у меня больше сил, чем я ожидала. Наверное, я сегодня лягу спать пораньше.

Обед шел своим чередом, а Евангелина тем временем не переставала мысленно спорить сама с собой.

«Столько времени прошло, но мне до сих пор неприятно присутствие Эдварда. А почему, собственно? Нет, если я не заставлю себя отбросить глупые подозрения, это испортит мне весь праздник».