План свой я осуществила с большой тщательностью. Не могу сказать, что с большим успехом, ибо, увы, молчание мое, пока сестрица играла, казалось, вовсе ее не огорчает; наоборот, однажды она заявила: «Что ж, Шарлотта, я очень рада, что ты наконец оставила свой нелепый обычай аплодировать моим упражнениям на клавесине, пока у меня не начинала болеть голова. Я чувствую себя весьма тебе обязанной за то, что свои восторги ты держишь при себе». Никогда не забуду остроумного ответа, который я дала на ее замечание. «Элоиза, – сказала я, – прошу тебя, впредь будь покойна по поводу всех этих опасений; не сомневайся, я всегда буду держать свое восхищение при себе и при своих занятиях и никогда не стану распространять его на твои». Это была единственная суровая фраза, которую я произнесла за свою жизнь; не то чтобы я склонна к язвительности, но это единственный раз, когда я открыто выказала свои чувства.

Думаю, никогда не существовало двух молодых людей, которые любили бы друг друга сильнее, чем Генри и Элоиза; нет, любовь твоего брата к мисс Бартон не могла быть настолько же сильной, хотя более неистовой – вполне! Поэтому можешь себе представить, как, наверное, рассердилась моя сестра, когда ее жених сыграл с ней такую злую шутку. Бедная девочка! Она все еще оплакивает его смерть, и с ничуть не меньшим постоянством, несмотря на тот факт, что с момента его смерти прошло уже более шести недель; но некоторые люди страдают от подобных невзгод сильнее других. Неважное состояние ее здоровья делает Элоизу такой слабой, такой неспособной совершить даже малейшее усилие, что сегодня она все утро проплакала лишь из-за того, что мы попрощались с миссис Марлоу – та еще до обеда вместе с мужем, братом и ребенком покидает Бристоль. Мне тоже жаль расставаться с ними, поскольку это – единственное семейство, с которым мы здесь познакомились, но мне и в голову не пришло заплакать; конечно, Элоиза и миссис Марлоу всегда проводили больше времени вдвоем, чем со мной, и таким образом между ними образовалось нечто вроде привязанности, что не делает слезы такими непростительными в их исполнении, какими бы они показались в моем. Семейство Марлоу едет в столицу, и Кливленд едет с ними; поскольку ни мне, ни Элоизе не удалось женить его на себе, надеюсь, тебе или Матильде повезет больше. Я не знаю, когда же и мы покинем Бристоль: душевная боль Элоизы столь сильна, что она решительно выступает против переезда; но все же наше пребывание здесь, несомненно, идет ей на пользу. Через неделю-другую, надеюсь, мы уже сможем определиться по поводу дальнейших действий. А пока что остаюсь, и т. д., и т. п.

Шарлотта Латтерель.

Письмо восьмое – от мисс Латтерель к миссис Марлоу

Бристоль, 4 апреля

Я чувствую себя весьма обязанной Вам, дорогая Эмма, за столь добрые чувства, какие, льщу себя надеждой, проявились в сделанном Вами предложении поддерживать между нами переписку; уверяю Вас, для меня будет огромным утешением писать Вам, и пока мне будут позволять здоровье и душевный настрой, Вы найдете во мне весьма регулярного корреспондента; не скажу, что очень занимательного, поскольку Вам достаточно хорошо известно мое положение, чтобы заметить: для меня веселость была бы неприлична, и я, хорошо зная свое сердце, не могу не понимать неестественности подобного настроения. Вы не должны ожидать от меня новостей, ибо мы здесь не встретим никого, с кем были бы хоть мало-мальски знакомы или чьи дела представляли бы для нас хоть малейший интерес. Вы не должны ожидать от нас и скандальных известий, ибо по той же причине мы равным образом не можем ни услышать их, ни придумать… Итак, Вы не должны ожидать от меня ничего, кроме печальных излияний разбитого сердца, постоянно возвращающегося к счастью, однажды им испытанному, но не могущему излечиться от нынешней тоски. Возможность писать и рассказывать Вам о моем бедном Генри будет для меня истинным наслаждением, а доброта Ваша, я знаю, не позволит Вам отказаться читать то, что так утешает мое сердце, пока я пишу. Некогда я полагала, что обладание кем-то, кого принято называть другом (я имею в виду человека одного со мной пола, с которым я могла бы говорить с меньшей сдержанностью, нежели с остальными людьми), но кто не является таковым для моей сестры, никогда не станет предметом моих желаний; однако как жестоко я ошибалась! Шарлотта слишком поглощена перепиской с двумя корреспондентами, чтобы стать мне близким другом, и надеюсь, Вы не сочтете меня по-детски романтичной, если я скажу Вам, что иметь доброго и сострадательного друга, который может выслушать мои печали, не пытаясь утешить меня, – именно то, чего я желаю с тех пор, как знакомство с Вами, последовавшая за ним близость и исключительное любезное внимание, которое Вы мне оказывали почти с самого начала, заставили меня лелеять надежду на то, что внимание это, когда мы узнаем друг друга получше, перерастет в дружбу, которая, если бы Вы оказались именно такой, какой я Вас увидела, составила бы величайшее счастье, каким только можно наслаждаться. Обнаружить, что подобные надежды оправдались, – настоящая радость, радость сейчас для меня практически единственная – я чувствую такую апатию, что уверена: будь Вы со мной, Вы бы заставили меня бросить писать; и я не могу привести Вам большего доказательства своей любви, чем поступать так, как, я знаю, Вы бы хотели, чтобы я поступила, – независимо от того, здесь вы или нет. Остаюсь, дорогая Эмма, Вашим искренним другом

Э.Л.

Письмо девятое – от миссис Марлоу к мисс Латтерель

Гросвенор-стрит, 10 апреля

Надо ли говорить, дорогая Элоиза, как рада я была получить Ваше письмо! Я не могу привести более убедительного доказательства удовольствия, которое оно мне доставило, или испытываемого мною желания, чтобы наша переписка стала регулярной и частой, чем подать Вам хороший пример, написав ответ еще до конца недели… Но не думайте, будто я напрашиваюсь на похвалу за свою пунктуальность; напротив, уверяю Вас, мне доставляет куда большее удовольствие писать Вам, чем тратить целый вечер на концерт или бал. Мистер Марлоу так жаждет моего ежевечернего появления в публичных местах, что я не решаюсь отказывать ему; но в то же самое время мне так хочется остаться дома, что помимо удовольствия, каковое я испытываю, посвящая некоторую часть своего времени дорогой Элоизе, я имею еще и возможность, сославшись на необходимость написать письмо, провести вечер дома, с моим маленьким мальчиком – что, как вы понимаете, само по себе было бы достаточным стимулом (если он необходим) для того, чтобы с удовольствием продолжать переписку с Вами. Касательно же темы Ваших писем ко мне, то, мрачные или веселые, они в равной степени интересны мне, если речь в них идет о Вас; хотя, конечно, я придерживаюсь мнения, что, потакая своей печали постоянным повторением ее и описанием, Вы ее только усилите и продлите; и потому было бы благоразумнее избегать столь грустной темы. Однако, прекрасно понимая, какое утешение и удовольствие Вам это наверняка доставляет, я не могу заставить себя отказать Вам в таком потакании слабостям и лишь буду настаивать на том, чтобы Вы не ожидали от меня поощрения. Напротив, я намерена наполнять свои письма живым остроумием и веселой шутливостью, которые непременно вызовут улыбку на милом, но грустном лице моей Элоизы.

Прежде всего хочу сообщить, что я, с тех пор как приехала сюда, дважды встречалась в публичных местах с тремя подругами Вашей сестры – леди Лесли и ее дочерьми. Уверена, Вам не терпится узнать мое мнение по поводу внешности трех дам, о которых Вы так наслышаны. Что ж, поскольку Вы слишком больны и несчастны, чтобы испытывать тщеславие, думаю, я могу рискнуть и признаться Вам, что ни одно из лиц не нравится мне так, как Ваше. Однако все они красивы – леди Лесли, впрочем, я уже видела; что касается ее дочерей, то, думаю, в целом их лица тоньше, чем у ее светлости, однако с помощью цветущего вида, легкого жеманства и большого количества светских разговоров (во всех трех она превосходит юных дам) леди Лесли, осмелюсь заметить, привлечет не меньше поклонников, чем Матильда и Маргарет с их более правильными чертами. Уверена, Вы согласитесь со мной, если я скажу, что ни одна из них ростом своим не соответствует понятию об истинной красоте: как Вам известно, две из них выше, а одна ниже, чем мы с Вами. Несмотря на этот недостаток (или, скорее, по его причине), в фигурах обеих мисс Лесли есть нечто очень благородное и величественное, а во внешности их хорошенькой мачехи – нечто милое и живенькое. Однако хотя две и величественны, а одна живенькая, ни одна из них не обладает очаровательной нежностью моей Элоизы, которую ее нынешняя апатичность не в силах уменьшить. Что бы сказали о нас мои муж и брат, если бы им стали известны комплименты, которые я делаю Вам в своем письме? Грустно, что одна женщина не может похвалить красоту другой и не вызвать подозрений в том, что она либо ее заклятый враг, либо скрытый льстец. Насколько женщины тоньше в этом отношении! Один мужчина может сказать другому сорок учтивостей, не заставляя нас предполагать, что ему заплатят хотя бы за одну, а при условии, что он ведет себя как подобает в нашем присутствии, нам нет никакого дела до того, насколько он вежлив с представителями своего пола.

Миссис Латтерель, будьте добры принять мои комплименты; Шарлотта, примите от меня привет; Элоиза, примите наилучшие пожелания возвращения Вашего здоровья и хорошего настроения, какие только может предложить Ваша любящая подруга

Э. Марлоу.

Боюсь, данное письмо послужит плохим примером моих способностей к остроумию и Ваше мнение о них не вырастет значительно, когда я уверю Вас, что старалась быть как можно более занимательной.

Письмо десятое – от мисс М. Лесли к мисс Ш. Латтерель

Портмен-сквер, 13 апреля

Моя дорогая Шарлотта,

Мы покинули замок Лесли двадцать восьмого числа предыдущего месяца и благополучно прибыли в Лондон после семидневного путешествия; я имела удовольствие обнаружить твое письмо здесь, ожидающее моего приезда, за что прими мою искреннюю благодарность. Ах! Дорогой друг, я с каждым днем все больше скучаю по спокойным и безмятежным удовольствиям замка, который мы покинули, променяв их на сомнительные развлечения этого столь превозносимого всеми города. Не то чтобы я пыталась утверждать, будто эти сомнительные развлечения хоть в малейшей степени мне неприятны; напротив, я получаю от них огромное удовольствие, и оно могло бы стать еще бóльшим, не будь я уверена, что каждое мое появление в свете лишь утяжеляет оковы тех несчастных созданий, чьей страсти нельзя не сочувствовать, хотя ответить на нее – не в моей власти. Говоря коротко, дорогая Шарлотта, именно то, что я знаю о страданиях столь многих милых молодых людей, отвергаю чрезмерное восхищение, с коим сталкиваюсь, и испытываю отвращение к прославлениям в свой адрес, которые я слышу и в свете, и в домашней обстановке и встречаю в газетах, – все это является причиной, по которой я не могу в более полной степени наслаждаться столь разнообразными и приятными лондонскими развлечениями. Как часто я желала обладать столь же неизящной фигурой, как у тебя, таким же лишенным очарования лицом и такой же неприятной внешностью! Но ах! Как незначительна вероятность столь желаемого события: я переболела оспой и вынуждена смириться со своей незавидной долей.

А сейчас, дорогая Шарлотта, я намерена поделиться с тобой секретом, который давно уже вносит беспокойство в мое безмятежное существование, и потребовать от тебя сохранения его в строжайшей тайне. В прошлый понедельник вечером мы с Матильдой сопровождали леди Лесли на раут у почтенной миссис Попрыгунчерс; с нами был мистер Фицджеральд, в целом весьма любезный юноша, хотя, возможно, несколько странный в своих вкусах – он влюбился в Матильду… Не успели мы сказать пару комплиментов хозяйке дома и сделать реверанс перед десятком гостей, как мое внимание привлекло появление одного молодого человека, прелестнейшего представителя своего пола, который в тот момент вместе с каким-то джентльменом и леди вошел в залу. С того самого момента, когда я впервые узрела его, меня не покидала уверенность, что именно от него зависит счастье моей жизни. Представь себе мое удивление, когда мне его представили под именем Кливленд – и я тут же узнала в нем брата миссис Марлоу и знакомого моей Шарлотты по Бристолю. Мистер и миссис М. оказались теми джентльменом и леди, которые сопровождали его. (Как по-твоему, миссис Марлоу красива?) Любезное приветствие мистера Кливленда, его элегантные манеры и восхитительный поклон еще больше укрепили во мне симпатию к нему. Он не говорил со мной, но я могу представить все, что он мог бы сказать, если бы все же открыл рот. Я могу вообразить его обширные познания, благородные измышления и изысканную речь, которые непременно проявились бы в нашей беседе. Появление сэра Джеймса Гауэра (одного из моих слишком многочисленных поклонников) лишило меня возможности обнаружить хоть какое-нибудь из перечисленных достоинств, положив конец разговору, который мы так и не начали, и переведя все внимание на его персону. Но ах! Сколь незначительны достоинства сэра Джеймса по сравнению с его счастливым соперником! Сэр Джеймс – один из наиболее частых наших посетителей и почти всегда присоединяется к нам, куда бы мы ни шли. С тех пор мы часто встречали мистера и миссис Марлоу, но больше не видели Кливленда: наши пути никак не хотят пересекаться. Миссис Марлоу при каждой встрече до смерти утомляет меня своими бесконечными разговорами о тебе и Элоизе. Как она глупа! Я живу надеждой увидеть сегодня вечером ее неотразимого брата – мы собираемся нанести визит леди Фламбо, а она, я знаю, на короткой ноге с Марлоу. Приглашены леди Лесли, Матильда, Фицджеральд, сэр Джеймс Гауэр и я. Мы редко видимся с сэром Джорджем: он почти все время проводит за игральным столом. Ах! Бедная моя Фортуна, ну где же ты? Мы чаще видим леди Л., которая всегда появляется (сильно нарумянившись) к обеду. Увы! Какие восхитительные драгоценности она наденет сегодня к леди Фламбо! И все же я поражаюсь, как она может получать удовольствие оттого, что носит их; конечно же, она должна понимать нелепость и неуместность украшения своей щуплой фигурки таким количеством драгоценностей; неужели ей невдомек, до какой степени элегантная простота превосходит собой самое тщательное убранство? Если бы она подарила их мне или Матильде, как сильно были бы мы обязаны ей, как бы бриллианты пошли нашим изысканным, величественным фигурам! Как, однако, удивительно, что подобная мысль ни разу не пришла ей в голову: уж я-то наверняка раз сто подумала об этом. Каждый раз, когда я вижу леди Лесли, увешанную украшениями, подобные размышления тут же охватывают меня. К тому же это драгоценности моей родной матери! Но больше я ни слова не скажу на столь печальную тему; позволь же мне развлечь тебя чем-то более приятным. Матильда сегодня утром получила письмо от Лесли, и мы имели удовольствие узнать, что он сейчас в Неаполе, перешел в римско-католическую веру, получил буллу Папы на аннулирование первого брака и уже успел жениться на неаполитанке, даме знатной и весьма обеспеченной. Более того, он утверждает, что подобное же событие приключилось и с его первой женой, негодной Луизой: она тоже находится в Неаполе, тоже стала католичкой и скоро должна сочетаться браком с неаполитанским дворянином больших и даже исключительных достоинств. Брат говорит, что они с Луизой теперь друзья, простили друг другу прошлые ошибки и намерены в будущем стать добрыми соседями. Он приглашает меня и Матильду навестить его в Италии и привезти с собой малышку Луизу, узреть которую одинаково страстно желают он сам, ее мать и мачеха. Что касается того, чтобы принять его приглашение, на данный момент это весьма маловероятно; леди Лесли советует нам ехать, не теряя зря времени, Фицджеральд предлагает сопровождать нас туда, но Матильда сомневается в пристойности подобного шага, хотя и признает, что это очень мило с его стороны. Уверена, юноша ей нравится. Мой отец хочет, чтобы мы не спешили, поскольку, если мы подождем несколько месяцев, возможно, он и леди Лесли возьмут на себя удовольствие сопровождать нас. По словам же самой леди Лесли, она ни за что не откажется от развлечений Брайтгельмстона ради путешествия в Италию с тем лишь, чтобы повидаться с нашим братом. «Нет, – говорит эта неприятная женщина, – я уже однажды оказалась достаточно глупа, чтобы проехать не знаю сколько сотен миль ради знакомства с двумя членами этой семьи, и поняла, что овчинка не стоит выделки, так что разрази меня гром, если я вновь окажусь столь же глупа». Так говорит ее светлость, но сэр Джордж не устает утверждать, что, возможно, через месяц-другой они и присоединятся к нам. Adieu, моя дорогая Шарлотта.