– Моя милая девочка, – воскликнула леди Быстраморе, чрезвычайно ласково обнимая меня, – как изящен ход ваших рассуждений в подобных делах, какая потрясающая проницательность для леди вашего возраста! Ах! Как почитаю я вас за такие благородные помыслы!

– Правда, мэм? – спросила я. – Это так любезно с вашей стороны. Но умоляю вас, леди Быстраморе, скажите: ваш кузен сам признался вам в своих чувствах ко мне? Если да, то за это я полюблю его еще сильнее, ибо что за влюбленный без наперсника?

– Ах, милая, – ответила она, – вы просто рождены друг для друга. Каждое произнесенное вами слово все сильнее убеждает меня в том, что сердца ваши движутся под воздействием симпатии, ибо взгляды и рассуждения ваши полностью совпадают. Даже цвет ваших волос не очень различается. Да, милая девочка: бедный, отчаявшийся Масгроув открыл мне историю своей любви. Впрочем, он меня ничуть не удивил: не знаю, как так получилось, но у меня было нечто вроде предчувствия, что он влюбится в вас.

– Но как именно он открылся вам?

– Это произошло после ужина. Мы сидели у камина и болтали о том, о сем, хотя, сказать по правде, говорила в основном я, а мой кузен был задумчив и тих; но вдруг он прервал меня на полуслове, вскричав с театральным пафосом: «Да, я влюблен, теперь я это знаю! Меня сгубила Генриетта Гальтон».

– Ах! – воскликнула я. – Какой чудесный способ заявить о своей страсти! Придумать две столь очаровательные строчки – и обо мне! Какая жалость, что в них нет рифмы!

– Я очень рада, что вам понравилось, – улыбнулась леди Быстраморе. – Сказать по правде, Масгроув проявил большой вкус. «Так вы влюблены в нее, кузен? – спросила я. – Мне жаль вас, ибо как бы исключительны вы ни были во всех отношениях, каким бы доходом, который могли бы увеличить, ни обладали, каким бы превосходным домом, хоть и нуждающимся в ремонте, ни владели, но кто может надеяться на успех в получении руки восхитительной Генриетты, если ей уже сделал предложение один полковник и если за нее поднимал тост некий баронет?!»

– Да, так все и было, – подтвердила я.

Леди Быстраморе продолжила:

– «Ах, дорогая кузина, – ответил он, – я столь хорошо осведомлен о мизерных шансах получить сердце той, кем восхищаются тысячи, что вам нет никакой необходимости пытаться еще больше уверить меня в этом. Однако наверняка ни вы, ни прекрасная Генриетта не откажете мне в изысканном удовольствии умереть за нее или пасть жертвой ее чар. А когда я умру…»

– О, леди Быстраморе, – прервала ее я, утирая слезы, – неужели это милое создание говорило о смерти?!

– Это и правда очень трогательно, – согласилась леди Быстраморе. – Мой кузен сказал: «Когда я умру, пусть меня принесут и положат к ее ногам; и возможно, она снизойдет ко мне и уронит слезу жалости на мои останки…»

– Дорогая леди Быстраморе, – снова перебила я, – прошу, ни слова больше на эту трогательную тему. Я этого не вынесу.

– О, как восхищает меня нежная чувствительность вашей души! И поскольку я ни за что на свете не хочу ранить вас еще сильнее, я умолкаю.

– Прошу, продолжайте! – взмолилась я. Она так и сделала.

– «Ах, дорогой кузен, – ответила я ему, – такое благородное поведение должно растопить сердце любой женщины, каким бы каменным оно ни было по своей природе; и если бы божественная Генриетта услыхала ваши искренние пожелания ей счастья, то, поскольку у нее добрая душа, я не сомневаюсь, что она сжалилась бы над вашим чувством и постаралась ответить на него». Он воскликнул: «О кузина! Не пытайтесь взрастить во мне надежду такими льстивыми уверениями. Нет, я не могу надеяться порадовать этого ангела в женском обличье, и единственное, что мне остается, – это умереть». На это я заметила: «Влюбленные всегда предаются унынию, но я, мой дорогой Том, вселю в вас еще бóльшие надежды на завоевание сердца этой красавицы, чем до сих пор, заверив вас, что весь день я с пристальнейшим вниманием наблюдала за ней и не могла не обнаружить, что она лелеет в груди – хоть и сама не отдает себе в этом отчета – нежнейшее чувство к вам».

– Дорогая леди Быстраморе, – возразила я, – я об этом даже не догадывалась!

– Разве я не сказала, что вы не отдаете себе в этом отчета?

«Я лишь потому, – продолжила я, – не стала ободрять вас, сразу же сообщив вам об этом, что неожиданность только усиливает удовольствие». Он отвечал слабым голосом: «Нет, кузина, ничто не убедит меня в том, что я, возможно, затронул струны души Генриетты Гальтон, и если вы оказались жертвой самообмана, не пытайтесь обмануть и меня». Говоря коротко, милочка, у меня ушло несколько часов на то, чтобы убедить бедного, отчаявшегося юношу, что вы отдаете предпочтение ему; но когда наконец он больше не мог отрицать силу моих аргументов или подвергать сомнению мои слова, его порывы, его восторг, его экстаз я описать совершенно не в силах.

– О милое создание! – воскликнула я. – Как страстно он меня любит! Но, дорогая леди Быстраморе, вы сказали ему, что я полностью завишу от дяди и тети?

– Да, я открыла ему все.

– И что же он ответил?

– Он издал несколько гневных восклицаний по поводу дядюшек и тетушек, обвинил английские законы в том, что они дозволяют старикам удерживать при себе свои состояния, когда те так нужны их племянникам и племянницам, и пожалел, что не входит в состав палаты общин, дабы реформировать законодательство, исправив все его промахи.

– О благородный муж! Какой у него дух! – заметила я.

– Он добавил, что не может льстить себе надеждой, что восхитительная Генриетта ради него снизойдет до того, чтобы отказаться от роскоши, к которой привыкла, а взамен примет лишь удобства и элегантность, кои сможет позволить ей его ограниченный доход, даже если предположить, что она решится поселиться в его доме. Я пояснила Масгроуву: не следует ожидать, что девушка пойдет на это; было бы несправедливо требовать от нее отказаться от власти, которой она теперь обладает и которую столь благородно использует на то, чтобы творить столько добра беднейшим созданиям Божьим – и всего лишь ради ее собственного удовольствия и удовольствия моего кузена.

– Кстати сказать, – вставила я, – я действительно время от времени трачу значительные суммы на благотворительность. Но что на это ответил мистер Масгроув?

– Он ответил, что находится под воздействием печальной необходимости признать правдивость всего сказанного мной и что, следовательно, если бы именно он оказался тем счастливцем, коему суждено стать мужем прекрасной Генриетты, он должен заставить себя дожидаться, пусть и с большим нетерпением, того счастливого дня, когда, возможно, она освободится от власти никчемных родственников и сможет даровать себя ему.

Как он благороден! Ах! Матильда, какая же я счастливица, если мне суждено стать его женой! Но тетушка зовет меня помочь ей лепить пирожки, так что adieu, дорогой друг, и знай, что я остаюсь твоей и т. д.

Г. Гальтон.

Finis

Заметки

Мисс Фанни Кэтрин Остин


Дорогая племянница,

Поскольку значительное расстояние между Роулингом и Стивентоном не дает мне возможности руководить твоим воспитанием, забота о котором в таком случае, вероятно, ляжет на плечи твоих отца и матери, я думаю, долг мой состоит в том, чтобы не дать тебе остро почувствовать нехватку моих личных наставлений; и с этой целью я изложу на бумаге свои взгляды и указания насчет поведения молодых женщин, которые ты и найдешь на следующих нескольких страницах… Остаюсь, дорогая племянница, твоей любящей тетушкой.

Автор.

Женщина-философ. Письмо

Дорогая Луиза,

Ваш друг, мистер Миллар, заглянул к нам вчера по пути в Бат, куда он направляется, дабы поправить здоровье; с ним были и две его дочери, а старшая и трое сыновей остались с матерью в Суссексе. Хотя Вы часто рассказывали мне, что мисс Миллар удивительно красива, Вы ни разу не упомянули о красоте ее сестер, а ведь они, несомненно, ужасно хорошенькие. Я их Вам опишу: Джулии восемнадцать; в выражении ее лица удачно сочетаются скромность, благоразумие и достоинство; фигура ее сразу же вызывает мысли об изяществе, элегантности и симметричности. Шарлотта, которой только шестнадцать, ниже ее ростом, и хотя не может похвастаться непринужденным достоинством Джулии, тем не менее ее фигуре свойственна приятная пышность, достойная не меньшего внимания. У нее светлые волосы, а на лице иногда появляется выражение удивительно пленительной кротости, а иногда – поразительной живости. Шарлотта, похоже, обладает бесконечными запасами остроумия и непреходящего хорошего настроения; речь ее в течение получаса, проведенного ими у нас, изобиловала забавными замечаниями и остроумными репликами; разумная же и милая Джулия произнесла несколько сентенций о морали, достойных такого сердца, как у нее. Мистер Миллар оказался именно такого нрава, каковым я его всегда считала. Мой отец встретил его полным любви взглядом, крепким дружеским рукопожатием и сердечным поцелуем, подчеркнув тем самым радость вновь узреть старого верного друга, с которым из-за различных обстоятельств он был разлучен почти двадцать лет. Мистер Миллар заметил (и совершенно справедливо), что много чего выпало на их долю за это время, и тем дал возможность очаровательной Джулии весьма благоразумно перечислить все изменения в их положении, вызванные столь длительным периодом времени, – иногда к лучшему, а иногда и к худшему. Затем она несколько отклонилась от данной темы, упомянув недолговечность человеческих удовольствий и неопределенность касательно их продолжительности, а далее не могла не заметить, что все земные радости преходящи. Она уже собиралась проиллюстрировать последнее утверждение примерами из жизни великих людей, когда к дверям подали карету и милой моралистке вместе с отцом и сестрой пришлось отправиться в путь; но перед этим они пообещали погостить у нас месяцев пять-шесть, когда вернутся из поездки. Мы, разумеется, упомянули о Вас, и уверяю Вас, что присутствующие отдали должное всем Вашим достоинствам. «Луиза Кларк, – сказала я, – в целом очень приятная девушка, хотя иногда ее хорошее настроение омрачают тучи раздражительности, зависти и злобы. Ее нельзя обвинить в недостатке ума или отказать ей в притязаниях на красоту, но последняя столь незначительна, что ценность, которую Луиза придает обаянию своей личности, и восхищение, которое она на сей счет ожидает получить от окружающих, служат ярким примером ее тщеславия, гордыни и недалекости». Вот что я сказала, и все поддержали мое мнение, высказав свое полное с ним согласие.

Искренне Ваша

Арабелла Смит.

Первое действие комедии

Действующие лица: Пугач, Мария, Чарльз, Пистолетта, Форейтор, Хозяйка гостиницы, Хор деревенских парней, Кухарка, Стрефон, Хлоя

Сцена первая. Деревенская гостиница

Входят Хозяйка, Чарльз, Мария и Кухарка.

Хозяйка (к Марии): Если дворяне во «Льве» потребуют кроватей, проведи их в девятый номер.

Мария: Да, госпожа.

Мария уходит.

Хозяйка (Кухарке): Если их благородия в «Луне» попросят меню, дай его им.

Кухарка: Непременно, непременно.

Кухарка уходит.

Хозяйка (Чарльзу): Если дамы в «Солнце» позвонят в колокольчик, ответь на вызов.

Чарльз: Да, мадам.

Все уходят порознь.

Сцена переносится в «Луну», где обнаруживаются Пугач и Пистолетта.

Пистолетта: Скажите, папенька, как далеко отсюда до Лондона?

Пугач: Девочка моя, моя дорогая, любимейшая из всех моих детей, копия своей бедной матушки, умершей два месяца назад; с кем я еду в город, чтобы выдать замуж за Стрефона и кому я намерен завещать все свое состояние, – до него осталось семь миль.

Сцена переносится в «Солнце»…

Входят Хлоя и Хор деревенских парней

Хлоя: Где я? В Хаунслоу… Куда я еду? В Лондон… Зачем? Чтобы выйти замуж… За кого? За Стрефона. Кто он? Юноша. Тогда я спою песенку.

Песенка:

В город я еду, А когда приеду, Со Стрефоном обвенчаюсь И никогда в том не раскаюсь.

Хор: Обвенчаюсь, обвенчаюсь, никогда в том не раскаюсь.

Входит Кухарка

Кухарка: Вот меню.

Хлоя (читает): Две утки, баранья нога, протухшая куропатка, торт… Я возьму баранью ногу и куропатку. (Кухарка уходит.) А теперь я спою еще одну песенку.

Песенка:

Когда много ешь в обед, Лучше для фигуры нет. Где же, где же мой Стрефон? Птицу должен резать он: Вдруг мясо жесткое у ней?

Хор: Жесткое, жесткое, жесткое, птицу должен резать он: вдруг мясо жесткое у ней?

Хор и Хлоя уходят.

Сцена переносится внутрь «Льва».

Входят Стрефон и Форейтор

Стрефон: Ты привез меня из Стейнза в это место, откуда я намерен отправиться в столицу, чтобы жениться на Хлое. Сколько я тебе должен?

Форейтор: Восемнадцать пенсов.

Стрефон: Увы, друг мой, у меня с собой лишь одна фальшивая гинея, на которую я надеюсь обеспечить себе жизнь в столице. Но я могу оставить тебе в залог письмо без адреса, которое я получил от Хлои.