— Я в самом деле не могу. Я уже брала столько выходных… — настаивала она, думая о часах, потерянных из-за судебных тяжб. Странно, что ее бизнес до сих пор не рухнул.

— Из-за часа или двух ничего с тобой не станется. Как и с аппетитом посетителей. Они будут есть то же, что и всегда, даже если это приготовил сам черт.

Видя, что подруга не собирается отступать, Эллис сдалась.

— Хорошо, я пойду. Но если мы не будет успевать с заказами, вся ответственность упадет на тебя, — проворчала она, снимая форму.

— Хорошо. Только скажи, где ты будешь, на случай, если мы нечаянно все здесь подожжем или сделаем что-нибудь еще и нужно будет срочно тебя найти? — Кальперния изобразила на лице зловещую ухмылку.

Эллис не имела ни малейшего представления о том, куда пойдет, но неожиданно для себя сказала:

— Я думала проехаться к старому дому бабушки. Я слышала, он продается.

Она не ездила туда с тех пор, как его продали, что случилось уже много лет назад, и, направляясь к парковке, вспоминала о приятных минутах, которые были связаны с этим домом. Бабушка постоянно суетилась — Эллис помнила ее сидящей только в то время, когда она шила или вязала, и даже в этот момент ее руки не переставали двигаться, — но у нее всегда находилось время для внуков.

Садясь в машину и поворачивая ключ в замке зажигания, Эллис улыбалась, думая о том, что если она и была хорошим поваром, то в основном благодаря Нане, которая научила ее доверять интуиции. Она вспомнила, как в девять лет впервые приготовила кукурузный хлеб под руководством Наны.

«Сколько муки, Нана?» — спросила она, стоя на стульчике у кухонного стола. «Я всегда кладу пару пригоршней», — ответила Нана, одетая в цветастый застиранный передник, казавшийся неотъемлемой ее частью. «Моя рука меньше твоей», — сказала Эллис, нахмурившись. «Зато у нас есть глаза и рот. — Нана улыбнулась и легонько постучала себя по голове, где на вьющихся волосах цвета меди уже начала появляться седина. — Ты не станешь хорошим поваром, если будешь просто следовать рецептам, Элли. — Кроме Наны, никто ее так не называл. — Как не сможешь научиться ездить на велосипеде, если будешь только читать инструкцию. Все дело в ощущении, во вкусе, в готовности экспериментировать». Когда тесто было готово, она заставила Эллис окунуть в него палец и попробовать. «А теперь скажи, не нужно ли добавить соли? А сахара достаточно?» Эллис заявила, что стоит добавить еще немного соли, и Нана посмотрела на внучку так, словно она решила сложное математическое уравнение. «Вот видишь, ты все умеешь! В следующий раз тебе уже не нужна будет моя помощь».

Думая об этом сейчас, Эллис понимала, что это был урок не только кулинарии. Нана хотела, чтобы у нее хватало смелости экспериментировать и в жизни, преодолевая преграды. Возможно, потому что ее собственная жизнь была сплошным компромиссом…

Эллис размышляла над этим, ведя машину по знакомой извилистой дороге к дому Элеанор. Вокруг бушевали растения — дугласовые пихты, земляничные деревья, клены. Их было так же много, как воспоминаний в ее сердце. Воспоминаний, из которых она черпала силы, пока была в тюрьме. И именно в них таилась сила самой Элеанор. Лишь благодаря им она выстояла. И перенесла не только войну и потерю мужа (потому как человек, который вернулся, был совсем не тем, кого она проводила на поле боя), но и величайшую из всех потерь — утрату настоящей любви.

Эллис помнила отсутствующее выражение, которое иногда появлялось у Наны на лице. Она могла делать какую-то работу, например чистить картофель или вырывать сорняки в саду, как вдруг замирала и молча смотрела вдаль, в окно или на глинистые холмы. Морщины у нее на лице разглаживались, и оно становилось мягким, почти девичьим, с тем же мечтательным взглядом, который Эллис спустя много лет увидела на портрете, написанном Уильямом МакГинти.

Этот портрет и стал последним ключиком к загадке. Сейчас, увидев его и вспомнив все, что знала, Эллис поняла: это по Уильяму тосковала Элеанор.

В старости у них еще был шанс соединиться. Но, к сожалению, когда в восемьдесят шестом году Джо умер от удара, Элеанор вскоре последовала за ним. У нее на печени была небольшая опухоль, за которой наблюдал врач. Пока Элеанор заботилась о муже, опухоль оставалась пассивной, не росла и не уменьшалась, но как только с бабушки снялась ответственность за деда, начала пускать метастазы с сумасшедшей скоростью. Словно на некоторое время Элеанор подчинила ее своей воле, и теперь она смогла усилить хватку. Спустя шесть месяцев Элеанор не стало. Ее похоронили возле мужа на небольшом кладбище за церковью, где когда-то был пастором ее отец.

Эллис было интересно, на этом ли кладбище был похоронен Уильям. Хорошо, если влюбленные соединились хотя бы после смерти. Хотя из того, что она знала об Уильяме, скорее можно было предположить, что он был кремирован, а пепел развеян над океаном или над крутыми, открытыми ветрам скалами, которые он так живо изобразил на холсте.

Через полчаса Эллис подъезжала к дому Наны. Местами он был окружен разросшейся ежевикой и кустарником, которые при жизни посадила бабушка. На поле справа она увидела красное пятно на фоне пожухлой травы и вспомнила, что кардиналы не улетают на зиму — об этом она тоже узнала от бабушки. Она поехала медленно, осматриваясь, вспоминая долгие прогулки, когда Нана называла ей каждое растение и птицу, животное и насекомое. Она показывала ей лысого орла, который прогуливался по горячему источнику, и доставала из пруда ветки, чтобы продемонстрировать желеобразные образования с черными точками на них, которые позже превращались в саламандр. «Это просто природа, — со смехом говорила Нана, когда Эллис с отвращением морщила нос. — Она не всегда красива, но всегда содержательна. А что может быть прекраснее?»

Нана учила ее слушать лягушек, которые возвещали весну, и радоваться мелодии, которую они создавали, распевая на прудах и болотах. Учила замечать темные тела коричневых летучих мышей, которые в сумерках ловили насекомых, и мохнатых гусениц, которые лепились к нижней части листочков, чтобы потом превратиться в бабочек. А зимой она рассказывала, как различать следы животных на снегу.

Скромный дом в конце аллеи прятался за старое земляничное дерево с волнистой корой и искривленным от возраста стволом. Оно всегда напоминало Эллис старика, с годами согнувшегося под тяжестью ноши. За поворотом была припаркована последняя модель «плимута». Эллис остановилась за ней и как раз выбиралась из машины, когда из дома вышла женщина — изящная, с короткими светлыми волосами, опрятно одетая, в белом брючном костюме и туфлях-«лодочках» на невысоких каблуках. Несомненно, риэлтор. С ней была пара среднего возраста, скорее всего потенциальные покупатели. Она увидела Эллис, остановилась, что-то сказала клиентам и быстро направилась к ней.

— Добрый день! Вы желаете осмотреть дом? — спросила она.

— Собственно говоря, нет. Это дом моей бабушки, — ответила Эллис. — Я слышала, что он выставлен на продажу, и вот проезжала мимо…

Женщина оживилась.

— О! Вы, должно быть, имеете в виду миссис Стайлз?

Эллис кивнула.

— Она долго здесь жила, более пятидесяти лет.

Элеанор казалась неотъемлемой частью этого места, как и земляничное дерево. Настолько неотъемлемой, что когда после ее смерти дом продали, чувство потери, которое испытала Эллис, было практически столь же сильным, как и когда она смотрела, как гроб с телом бабушки опускают в землю.

— Сильвия Бреннер, — представилась женщина, протянув руку с аккуратным маникюром. — Позвольте оставить вам свою визитку. — И она полезла в большую кожаную сумку на плече.

Эллис сунула визитку в карман и сказала:

— Вы не будете возражать, если я осмотрю дом?

Улыбка риэлтора несколько угасла, и она незаметно взглянула на часы. Но в ней, видимо, проснулся инстинкт продавца, и Эллис практически слышала, как она думает: «Чем черт не шутит! Вдруг из этого что-то выйдет».

— Конечно же, нет, — сказала она. — Почему бы вам хорошенько не посмотреть все внутри, пока я покажу этим людям остальную территорию. Входная дверь не заперта.

Эллис вошла, и ее сразу же окружили запахи, которые ассоциировались с визитами к бабушке: старых деревянных изделий, пропитанных лимонным маслом, сосновой колоды и потемневших от дыма кирпичей дымохода… и, конечно же, собаки. Она не знала, были ли у нынешних владельцев животные, но собачий запах, такой же мускусный и знакомый, как и одеяло на печи, на котором спали колли бабушки, когда она позволяла им ночевать в доме, был настолько четким, что Эллис казалось, будто в любую минуту ее поприветствуют мокрый нос и виляющий хвост.

Дом практически не изменился. Сучковатые стены из сосны в зале и медный канделябр, который соединялся с перекладиной нитью паутины. Камин, в котором они в проволочной корзинке на длинной ручке жарили над открытым огнем попкорн. Переходя из комнаты в комнату, она заметила, что нынешние хозяева внесли в них некоторые изменения, в частности заменили старые шифоньеры в спальнях на встроенные шкафы и обновили старую кухонную мебель, но дух дома сохранился. Острее всего присутствие бабушки Эллис чувствовала на кухне. Занавески на маленьком открытом окне вполне могли развеваться от ветерка, который поднимался от неустанно снующей по кухне Элеанор. Эллис практически видела, как она двигается между столом и печью, накрывая к ужину. Путь, который она проделывала столько раз, что на этом месте вытерся линолеум. Никто не видел ее усталой или излишне суетливой, но объем работы, которую она проделывала за день, сейчас казался Эллис, оценивающей его с точки зрения взрослого человека, ошеломляющим.

Каждое утро она купала и одевала дедушку Джо, что было особенно трудно, когда у него случалось то, что Элеанор называла «приступ». Если ночью происходила «неприятность», что с ним часто случалось в старости, ей приходилось чистить матрас и вытаскивать его на улицу, чтобы проветрить. До этого она уже успевала накрыть стол к завтраку. Остальную часть дня, когда не занималась мужем, она убирала, готовила или шила, а летом еще возилась в саду. Воскресенье было единственным днем недели, когда она некоторым образом отдыхала. Эллис не помнила, чтобы бабушка когда-нибудь ходила в церковь, это было не в стиле Наны, но в те дни, когда дедушка Джо спал после обеда, она совершала длительные прогулки, захватив с собой Эллис и Дениз, если они гостили у нее.

К тому времени она уже давно заколотила конуру и оставила лишь несколько собак — Руфуса, Чекерса и их мать Джуэл, милую старушку, которую назвали в честь ошейника с искусственным бриллиантом, который ей купили, когда она была еще щенком. Эллис помнила, как рыдала Нана, когда умерла Джуэл. Эллис была потрясена, когда зашла к ней в спальню и увидела, что она лежит на кровати, спрятав лицо в подушки, чтобы не слышно было всхлипываний. До этого она никогда не видела, чтобы бабушка плакала. Как не видела и того, чтобы она лежала среди дня.

Тогда Нана приподнялась, указала на место рядом с собой, и Эллис забралась на кровать.

— Ты грустишь из-за Джуэл? — спросила она.

Нана смахнула слезы со щеки сморщенной от старости рукой.

— Да, я грущу из-за Джуэл.

Она снова заплакала, и Эллис обняла ее со словами:

— Не плачь, Нана.

Бабушка улыбнулась сквозь слезы:

— Плакать хорошо, Эллис. Это помогает помнить.

— Как это?

Нана помолчала, подбирая нужные слова.

— Пока ты оплакиваешь тех, кого любила, они остаются частью тебя. Ты можешь действительно потерять кого-то только в том случае, если забудешь его.

Сейчас Эллис понимала, что она имела в виду Уильяма. Она вздрогнула: в старом доме всегда было прохладно, даже летом жара с улицы сюда не проникала.

Как могла бабушка все это вынести, зная, что человек, которого она любила, был так близко… и в то же время далеко? Должно быть, бывали моменты, когда она ужасно хотела сбежать от своих обязательств, сбежать к Уильяму. Особенно когда Люси выросла. Но бабушка осталась, а к тому времени, как она стала свободной, было уже слишком поздно.

Из задумчивости Эллис вывел шум подъехавшей машины. Должно быть, еще один потенциальный покупатель. Через несколько минут скрипнули старые петли на передней двери. Эллис подняла взгляд и увидела, как на старый деревянный пол упала тень, которая протянулась от входа до гостиной, где она сидела. Потом появился высокий темноволосый мужчина, выглядевший смертельно уставшим, но красивый красотой героя-мученика, с голубыми глазами и лицом, в которое никогда не устанешь смотреть.

— Колин! — вскрикнула Эллис. Она была так погружена в мысли об Уильяме и Элеанор, что на секунду решила, будто увидела привидение. — Что ты здесь делаешь?

— То же самое можно спросить и у тебя, — улыбаясь, ответил он.