До рассвета она читала «Отче наш» и все другие молитвы, какие помнила.

Вечером шестого дня у лачуги раздался топот копыт. Открывая дверь, Виола приготовилась дать отпор сборщику податей, но рядом с его коричневым кафтаном к своему испугу и неудовольствию увидела двоих вооруженных стражей.

— Собирайся, — сурово сказал ей сборщик.

— Куда и зачем? — норовисто ответила Виола.

— Во дворец графа Урбино. По его приказу, — сборщик усмехнулся так недвусмысленно, что Виоле захотелось ударить его хлыстом по физиономии. Но у нее не было хлыста, а за спиной сборщика возвышались два конных стражника.

— Слезай, подсади красотку в седло, — велел сборщик одному из них и издевательски склонился к Виоле. — Я так понимаю, вдвоем с ним ты на коня не сядешь?

— О, это тот редкий случай, когда вы все правильно поняли, — не менее ехидно ответила она и, проигнорировав руку стражника, сама вскочила в седло.

Кавалькада под предводительством сборщика податей въехала в ворота графского дворца. Стук копыт гулко отдавался под сводами внутреннего дворика. Пока Виолу вели по многочисленным коридорам и лестницам, она осматривалась, прислушиваясь к давно привычной суете дворцовой челяди, вдыхая подзабытые ароматы пряностей, исходящие из графской кухни, ощущая тепло жарко натопленных помещений. Во время езды она окоченела в холщовом платье без плаща и теперь потихоньку отогревалась.

Наконец, ее ввели в обвешанный гобеленами зал с горящим очагом, и там она увидела графа Урбино.

— Вот и ты, моя красавица, — добродушно приветствовал ее граф.

— Не ваша, — вместо ответного приветствия парировала Виола.

— Обманщица, — укоризненно покачал головой Урбино и показал рукой на парчовые платья, разложенные поверх сундука в углу комнаты. — Все это твое. Переодевайся и приступим к трапезе.

Виола не шелохнулась. Она смотрела на драгоценную ткань платьев, на заставленный серебряной посудой с различными яствами стол и думала о том, что все это оплачено кровью, трудом, бессонными ночами ее мужа и сотен других, таких же как он, таких, как она теперь. От этой мысли волна гнева захлестнула Виолу. В эту минуту Урбино не вызывал в ней ничего за исключением глубокой до тошноты ненависти.

— Красотка, неужели ты хочешь, чтобы я вышел? — игриво спросил тот, неверно истолковав причину ее бездействия.

Чтобы не смотреть на него, Виола отвела глаза снова на платья. Ей вдруг пришло в голову, что те красивые наряды, что она носила в Милане, имели то же происхождение, хотя и более высокую цену. Она никогда не задумывалась, подати скольких бедняков пошли на их оплату, ее интересовало другое — покрой, сочетание цветов, красиво подобранные украшения и вышивка.

Красота. Богатство. А лучше и то, и другое вместе. Большинство людей не видит ничего другого и не желает. Раньше она была слепа так же как этот граф, как сотни и тысячи душ, вне зависимости от того, были они богаты или бедны. Люди просты. Красота безоговорочно притягивает их. Но мало кто знает ее истинную цену и истинное лицо прекрасных вещей или людей.

Виола повернулась к графу Урбино.

— Вам никогда не приходило в голову, что не все женщины готовы лечь с тем, кто подарит им пару платьев? — сказала она.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился граф.

— Была ли среди ваших любовниц хоть одна, которую привлекли не наряды, кольца или золотые монеты, а вы сами, ваша светлость?

— Разумеется. Они все любили меня, — ответил граф.

— И они любили бы вас, даже не будь вы графом?

— Что за нелепые вопросы ты задаешь? — фыркнул Урбино, пожав плечами.

— Ну, а вы? — продолжала спрашивать Виола. — Чем они вас привлекали? Были бы они столь желанны, не будь эти женщины молоды и красивы?

— Не волнуйся. Ни одна из них не сравниться с тобой, моя звезда, — напыщенно произнес граф, с облегчением вступая на привычный путь лести.

— В этом вы правы, — усмехнулась Виола. — Я, видимо, буду первой, кто откажет вам.

— Что, черт возьми?

— По своей воле я не желаю принимать ваши ухаживания, подарки и делить с вами ложе, ваша светлость. Вы можете взять меня силой, если захотите, но это не изменит той истины, что добровольно быть с вами я не желаю.

Граф снова нахмурился.

— Я не собираюсь брать тебя силой. Я хочу завоевать твою благосклонность.

Виола внимательно посмотрела на него. Хвала Господу, хоть в этом смысле ей ничего не угрожает. Урбино глуп, тщеславен, но, как оказалось, все же, благороден, в отличие от своей стражи.

— В таком случае перестаньте обращаться со мной как с товаром на рынке.

— Я буду обращаться с тобой как с прекрасной донной, каковой ты являешься. Позволь подать тебе руку и подвести к столу. Раздели со мной трапезу.

С надменным видом она приняла его руку и позволила ему подвести ее к столу и усадить, невольно вспоминая мгновения, когда прислуживала Урбино и его свите в трактире. Чувство удовлетворенной гордости взыграло в ее душе, но Виола не позволила ему долго торжествовать.

За обедом они вели спокойную, ни к чему не обязывающую беседу. Обстановка, бесшумно скользящие слуги, разговор — все напомнило Виоле прежнюю жизнь, и она с легкостью снова вживалась в нее. Граф Урбино рассказывал о большом рыцарском турнире, который намерен устроить по весне, подробно описывал приготовления, диковинных скоморохов и музыкантов, которых он пригласил, лучшее вооружение, что заказал для себя и своей свиты.

— Так, стало быть, из–за турнира вы решили повысить подати? — спросила вдруг Виола.

— Что? — недоумевающе переспросил Урбино.

— Вы повысили подати, чтобы покрыть расходы на турнир?

Граф рассмеялся.

— Женщинам не пристало забивать свои головки податями и расходами.

— Неужели? А если им приходится эти подати платить?

— Хочешь, я велю освободить тебя от уплаты податей?

Искушение было велико, но цена, которую пришлось бы заплатить, не показалась Виоле привлекательной.

— Я — лишь одна из многих, чью участь вы отяготили повышенными податями.

— Такова обязанность простолюдинов — содержать своего синьора и церковь, — убежденно ответил Урбино.

Встреться они раньше, в Милане, Виола безоговорочно согласилась бы с ним. Но теперь, став простолюдинкой не по несчастью своего рождения, она начала сомневаться в высшей справедливости этого постулата.

— А что получают они взамен?

— Своей милостью я разрешаю им жить на моей земле, вести торговлю… — Урбино умолк, в замешательстве глядя на Виолу, а затем, покачав головой, добавил: — Что за странные мысли бродят в такой хорошенькой головке?!

— Вас это, видимо, удивляет, граф, но голова дана женщинам не только для того, чтобы украшать плечи.

— Воистину, ты очень странное и дерзкое создание, — озадаченно глядя на нее, сказал граф.

Виола осознала, что почти все из того, что она говорила, осталось непонятым. По складу ли ума, внушенных с детства убеждений, образа жизни, а то и всего этого вместе, но Урбино был просто не способен услышать ее.

— Мне пора возвращаться, ваша светлость, — устало сказала она.

— Я не отпущу тебя. Отныне ты будешь жить во дворце, — полушутливо ответил Урбино.

— Мне пора возвращаться, ваша светлость, — повторила Виола. — Удерживая меня силой, вы не добьетесь моей благосклонности.

— Странное создание. Ты была служанкой в трактире, а сейчас отказываешься остаться во дворце, — покачал головой Урбино.

Виола пожала плечами.

— И тогда и сейчас я была вольна уйти, если пожелаю.

Урбино внимательно смотрел на нее, и Виоле показалось, что она видит напряженный ход его мыслей, его попыток понять.

— Что ж, иди, — наконец, сказал он. — Но, думаю, ты еще пожалеешь об этом, — добавил граф, принимая горделивый вид.

— Благодарю вас, ваша светлость, — ответила Виола, встав из–за стола и отвесив Урбино поклон.

Оказавшись в коридоре, Виоле наугад двинулась к выходу и, проплутав некоторое время, выбралась во двор. Но ворота дворца, как и городские ворота, оказались уже заперты и, памятуя о прошлом опыте общения с графской стражей, Виола не рискнула постучать и попросить открыть. Она вернулась во дворец и, найдя свободный и достаточно темный угол, устроилась на ночлег, чтобы, едва рассветет, выскользнуть за ворота.

От беспокойной дремоты ее разбудила утренняя суета челяди и с первой же группой прислужников она покинула замок, направившись к берегу реки.

Лачуга была пуста. Не вернулся. Виола не знала радоваться или тревожится. Она успела до возвращения нищего, но его не было уже седьмой день. Что делать, она не знала.

Постояв немного посреди лачуги, Виола механически подхватила котелок и направилась к реке. Она принесла воды и лишь потом заметила, что закончился хворост.

В этот момент у двери раздались знакомый кашель и стук деревяшки. Виола, выпрямившись, замерла, не уверенная, что ей не почудилось. Но, нет, не почудилось. Нищий, пристально глядя на нее, тяжело переступил порог.

Виола вдруг поняла, что с того времени, как он ушел, только теперь впервые вздохнула с облегчением. Он подошел к ней. Виола прижалась лбом к безрукавке на его плече, чувствуя, как сильные руки обнимают ее. В этом не было страсти, только тепло, но такое простое тепло человеческой близости Виоле раньше было не ведомо. К сильным мира сего прикасаться, как к равным, могут только равные, но, как правило, они как раз такой потребности не испытывают. В эти мгновения, Виола ни о чем не думала, ей было просто хорошо. Она чувствовала, как его рука гладит ее по голове, чувствовала, что страшно устала от душевного напряжения и, наконец, может расслабиться.

— Я уже не знал, что думать и где тебя искать, — сказал он, и Виола поняла, что все же он успел вернуться раньше нее.

— Во дворце графа Урбино, — ей не хотелось ни поднимать голову, ни отрывать своих рук, обвившихся вокруг него, ни выдумывать что–либо или изворачиваться.

— Что ему было нужно?

— Что может быть нужно мужчине, — усмехнулась Виола.

— Он… обидел тебя? — его рука на мгновение замерла, но потом продолжила ласковое скольжение по ее волосам.

Виола покачала головой. Он ничего не ответил, видимо ждал, что она сама продолжит, если захочет.

— Он хотел, чтобы я стала его любовницей.

— Он недооценил твою гордость, — в его голосе она почувствовала улыбку.

— И язык, — добавила Виола, радуясь, что он принял ее слова вот так просто, не сомневаясь в том, как она могла отреагировать на подобное предложение.

— Ты голоден? — спросила Виола, вспомнив о своих обязанностях жены и о том, какой путь он проделал.

— Нет. Просто валюсь с ног.

С ноги, подумала Виола, но вслух не стала его поправлять.

— А я просто засыпаю на ходу, — сказала она, чувствуя, как усталость и облегчение настоятельно требуют спокойного отдыха.

— Ложись и спи, — мягко сказал он, отстраняясь. — Отдыхай.

Виола заснула глубоким сном, без сновидений, и проспала весь день, проснувшись лишь на закате. Она успела сходить в лес, за хворостом, пока еще было светло, а вернувшись, разожгла огонь и поставила вариться похлебку. Заглянув в уголок нищего, Виола увидела, что он еще спит. Ей вдруг пришло в голову, что за все время она лишь дважды видела его спящим — обычно он ложился намного позже, а поднимался намного раньше нее — и оба этих раза он просто падал от усталости. Таков удел нищеты, от нее нет отдохновения, подумала она. Осторожно, стараясь поменьше шуметь, Виола занялась похлебкой.

Чуть позже она услышала шум в его углу и поняла, что он проснулся. Как обычно, они уселись ужинать вдвоем.

— Я заплатил подать. У нас еще осталось два дуката.

— Когда ты успел? — удивленно спросила Виола.

— Когда подумал, что тебя забрали за неуплату податей, — ответил он.

— Что мы теперь будем делать? — задала Виола не дававший ей покоя вопрос.

— Можем оставить деньги про запас. А можем потратить на дело. Летом и особенно по осени люди охотнее покупают посуду — есть, что в нее класть.

— А, может, уедем отсюда?

Нищий помедлил с ответом, размышляя.

— Переезжать лучше по осени. Два дуката слишком мало, чтобы обосноваться на новом месте.

— Граф Урбино может и не оставить меня в покое до осени, — возразила Виола.

— По–твоему, если мы переедем в другое место, люди перестанут обращать на тебя внимание?

Виола вспыхнула.

— Ты хочешь сказать, что это — моя вина?

— Я хочу сказать, что бегство не всегда единственный выход.

— Да? И какой ты видишь иной выход?

— Обещаю, мы переедем осенью, — спокойно ответил нищий.